Примерно через неделю Петр, осмотрев фортификационные работы и посетив напоследок киевские монастыри, намерился уезжать. Ко мне прибежал молодой дворянин, царский денщик. Царь зовет! Я проскакал через весь город только затем, чтобы услышать из высочайших уст краткую фразу, которую, на мой взгляд, можно было передать и запиской:

— Собирайся. Со мной поедешь.

БЕСЕДЫ И СУЖДЕНИЯ

Границы российские отстоят от Киева лишь на день пешего пути, в западном направлении — еще наполовину меньше. Если примыкающая с юга Белоцерковщина непонятно, кому принадлежит: номинально польская, она сохраняет казачий уклад, не признает власть республики и грозит ей гайдамацкими набегами, — то по другую сторону католики уже успели позабыть бунт десятилетней давности. Они увлеченно делят украинскую землю и грызутся меж собой за недвижимое имущество. В Бердичеве, к примеру, "босые кармелиты" ведут бесконечную тяжбу с наследниками графа Тышкевича, отстаивая подаренный нищенствующей братии замок. Мечта о реванше против ненавистных схизматиков пронизывает всё: небольшой городок Житомир служит столицей… угадайте, какого воеводства? Разумеется, Киевского! А воевода Иосиф Потоцкий, ярый партизан Лещинского, разбитый под Конецполем, ушел со своими людьми в Турцию и там интригует против русских.

Обстоятельства бросили Речь Посполитую в объятия царя. Деньги, рассыпаемые русским послом в Варшаве, купили сторонников. Но мне частенько вспоминается одна застольная беседа, когда Петр начал рассуждать: дескать Европа нужна нам еще несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней… Ну, в общем, понятно, чем. Будучи слабее остальной компании на выпивку, я мирно дремал, положив голову на стол и не прислушиваясь к разговору, а на этой фразе вдруг вскинулся:

— Нельзя, государь! Как раз нож в спину получим!

Все замерли, ожидая грозы: царь не любил, когда перебивают — однако через секунду испуганную тишину разорвал его смех:

— А ты, пожалуй что, прав! К таким друзьям лучше тылом не поворачиваться!

Почему-то мне кажется, что в первую очередь Петр думал именно о польских своих клиентах, с неподражаемым изяществом меняющих флаг, как только становится выгодно, и не усматривающих в том ни малейшего ущерба для своей чести. Сам король Август, хотя и родился немцем, по свойствам души был, пожалуй, ближе к полякам. Деньги у него совсем не держались. Вихрь бесконечных праздников и балов уносил, заодно с собственными доходами короля, и русские военные субсидии. Канцлер Ян Себастьян Шембек и многие другие вельможи, светские и духовные, тайно получали пенсион у резидента Дашкова — но был ли с этого прок? Не замечал от них деяний в пользу России. Похоже, сии персоны брали деньги только за то, чтобы не пакостить.

Мне не удавалось выбить из казны хотя бы по двадцать алтын на солдатскую душу, в счет задержанного жалованья, для исправления своим людям обуви к зиме, — а содранные с нищих мужиков копейки складывались в многотысячные суммы и улетали в Варшаву, чтобы обернуться испанским бархатом и брабантскими кружевами на обольстительных плечах королевских любовниц. "Черт побери, — думал я, бесстыже любуясь бриллиантовым сиянием умопомрачительного декольте княгини Любомирской, — у этой шлюхи тысяча пар сапог между грудями!"

Встреча Петра с любезным другом Августом в Станиславове стала апофеозом лицемерия. Через Дашкова было известно о тайных негоциациях короля с турками и его предложениях им устроить союз против русских, для возвращения Речи Посполитой Киева и Смоленска. Теперь, после поражения и гибели Али-паши, он не отказался бы в награду за лояльность царю получить что-то из владений султана — а возможно, и тот же Киев, pourquoi pas? Государь взял меня с собой для работы над военными аспектами соглашения, поэтому я откровенно бездельничал, изучая от скуки тонкости этикета, упражняясь в построении на лице доброжелательной улыбки и разглядывая наших польских контрагентов.

Почти на голову ниже царя, Август возмещал невыдающийся рост исключительной телесной силой и крепостью. Приверженность нехитрым плотским радостям знаменовала в нем решительный перевес тела над духом. Я часто ловил себя на том, что к злейшему врагу Карлу Двенадцатому испытываю большее сродство, нежели к союзнику. Теперь гляжу снисходительнее и думаю, что его поведение больше определялось ложным положением, чем природной лживостью. Божьей милостью король польский, великий герцог литовский, русский, прусский, мазовецкий, самогитский, ливонский, киевский, волынский, подольский, смоленский, северский, черниговский и прочая… Сплошная фальшь уже в самом титуле, с первых слов! Какая, к чертовой матери, божья милость у выборного короля шляхетской республики, взошедшего на трон по интригам соседних держав?!

В заключенном трактате тоже царила фальшь. Король обязался вступить в войну с турками за себя лично, не за государство. Принудить к этому Речь Посполитую он не имел власти. Чтобы привести в действие компьютовое войско — содержимое на жалованьи согласно компьюту, сиречь расчету, утвержденному сеймом, — требовалось сеймовое же решение. Совершенно непреодолимая процедура, при том что численность войска не превышала дивизии полного состава. Для увеличения, надо убедить шляхту поступиться доходами в пользу казны: кроме Яна Собесского, это давно никому не удавалось.

Чем ближе я узнавал политическое и военное устройство республики, тем больше удивлялся Августу, рискнувшему втянуть ее в Северную войну, чтобы отнять у шведов Ливонию. Это подобно кавалерийской атаке верхом на корове: кроме большого количества говядины, ничего хорошего не выйдет.

Официальные встречи монархов плавно перетекали в непринужденное застолье. Знание латыни делало меня желанным собеседником, ибо это единственный общий язык разноплеменной королевской свиты. Впрочем, нашлись прямые земляки: один из королевских секретарей, аббат Гиньотти, был венецианцем по происхождению. Несколькими годами младше меня, чисто выбритый и чрезвычайно ухоженный святоша в шелковой рясе. Несомненный иезуит, он до смерти мне надоел, пытаясь сблизиться на почве религии и навязываясь в конфиденты. Приходилось терпеть, отчасти ради вежливости, отчасти — пользуясь назойливым любопытством аббата для подбрасывания его хозяину сведений, выгодных нам. Необходимость носить личину простодушного воина и пить больше, чем хочется, отчасти выкупалась превосходными достоинствами вина из королевских запасов. Ради государственного интереса, я даже выстоял мессу в городском костеле, чего не делал со времен службы во Франции.

Я сдерживался, пока длились переговоры. Но в последний день, когда банкетовали по поводу ратификации трактата, государь по своему обыкновению напоил всех присутствующих через край. Наутро, сквозь мерзкую отрыжку и похмельный туман, мне смутно начал вспоминаться какой-то скандал. Только задумался, кто бы мог поведать о вчерашних безобразиях, как зверь на ловца набежал в лице весело ухмыляющегося киевского игумена и ректора Феофана, тоже сопровождавшего царя в этой поездке.

— Что же ты притворялся, будто римской веры? Аббатик-то вчера аж побагровел весь, того гляди удар хватит!

С окладистой черной бородой Феофан выглядел человеком солидным и едва ли не пожилым, но улыбка вернула истинный возраст: мой ровесник, самое большее. Легко ему скалиться: духовные лица не так подвергаются спаиванию царем, к тому же у молодого настоятеля от природы крепкий желудок.

— А я что, жрецом языческого Марса рекомендовался?

— Бог миловал. Просто завел с ним диспут о правах и достоинстве римских первосвященников — да таким слогом, хоть сразу в книжку печатай! Прямо другой Цицерон! И не подумаешь, что пьян до изумления. О Константиновом даре рассказывал — впору на кафедру!

— А еще?

— О четвертом крестовом походе и цареградском разорении. Хотя здесь папа и не при чем, ты изящными экивоками вывел, вроде как он исподтишка к сему разбою подстрекал…