ОТВЕТНЫЙ ВИЗИТ

Решив в Петербурге важнейшие дела, я не стал ни дня задерживаться на севере, предполагая вернуться по зимнему пути и успеть еще завернуть в новообретенные имения и на Белгородскую черту. В обоих местах разговор с мужиками шел о переселении на линию. Сочетая в разумной пропорции уговоры и угрозы (с однодворцами больше первых, с крепостными — вторых), удалось добиться посылки на юг авторитетных стариков, чтобы посмотреть землю. Для перемены жительства все равно не было другого времени, кроме поздней осени, когда хлеб убран и обмолочен: до этого следовало все приготовить.

Государь сохранял надежду на переговоры и посему приказал не вести наступательных действий первыми, отдавая почин кампании неприятелю. Я считал это решение сомнительным в стратегическом отношении, но оно меня устраивало: появилось время вплотную заняться устройством ландмилиции. Проехав до Троицкой крепости с большим отрядом и в сопровождении мужицких депутаций, выбрал места, угодные для обороны и земледелия одновременно, заложил земляные фортеции и разместил в оных по роте солдат богородицкого гарнизона и по сотне или две казаков. Помимо сторожевой службы, им поручалось выстроить двойное, против собственных нужд, количество казарм в расчете на будущих переселенцев, должных сначала дополнить, а потом вовсе заменить на линии регулярные войска. Планом предусматривалось десять ландмилицких полков, тысяча человек в каждом, с делением на роты и капральства по десятичной системе. Первый год собирались поселить около двух тысяч семей, и далее примерно в той же пропорции, с расчетом на пять лет. Чтобы создать резервы хлеба, коего каждый год постыдно недоставало в сей наивыгоднейшей для хлеборобства провинции, силами солдат верстах в двадцати выше по Самаре, где ныне Новомосковская крепость, а тогда стоял безымянный редут, распахали и засеяли несколько тысяч десятин. Заводы, стекольный и железных изделий, входили в силу — черт бы с ней, с этой войной, буду хозяйством заниматься!

Но так не бывает, чтобы заниматься любимым делом — и никто не мешал. Татарский набег по первой траве на сей раз пошел восточнее, в сторону Пензы и Симбирска, силами кубанских ногаев Бахты-Гирея. Петр Матвеевич Апраксин, принужденный его отражать, не мог прийти на Украину. Когда здесь тоже явился неприятель, оборона легла на нас с Бутурлиным и гетмана Скоропадского. Легкая конница — как текучая вода, она не перехлестывает плотину, а ищет щели в ней. Встретив сопротивление на Левобережье (новая линия использовалась как форпосты), крымцы спустились до Носаковки и перекинулись на западную сторону. Опасность глубокого обхода, подобного декабрьскому, могла быть устранена либо отводом части войск к устью Ворсклы, либо наступлением вниз по Днепру, в свою очередь угрожающим ханству и вынуждающим татар отойти для защиты Перекопа. На военном совете второй вариант был признан предпочтительным, и войска двинулись, сопровождаемые караваном судов, устраивая укрепленные лагеря и редуты в местах удобных переправ. Русские не имели ни средств, ни намерения штурмовать перешеек — но врагам сие не было известно.

От пленных татар и крымских купцов мы знали, что с прошлой осени примерно две трети турецких войск покинули полуостров, перед этим вконец его оголодив и чуть не подвигнув к бунту вернейших вассалов султана. Оставшиеся сторожили Перекоп либо стояли гарнизонами в городах. Пока Иван Иванович с главными силами неторопливо маршировал вдоль днепровского берега, я начал осуществлять одну из обсуждавшихся в Петербурге диверсий.

Четыре полка: Баташева, Юрьева, Тульский и сводный (из чужих егерских рот) в сопровождении большого отряда калмыков двинулись из Каменного Затона строго на юг и на пятый день вышли к морю. Здесь дан был отдых от марша, но не от работы. Сгрузили тонкие длинные доски с повозок, застучали топоры и конопатки, задымилась на кострах горячая смола. Несколько сотен плоскодонок было готово через день. В мелководных заливах они дают немыслимую свободу маневра. Совсем немореходные, зато легкие: пятиместная лодка — десять пудов, по два пуда на человека. На удобной плечевой лямке солдат такой вес хоть за десять верст унесет, а на телеге — вообще куда угодно перевозить можно. Особенно в разобранном виде. Пока одни плотничали, другие строили нехитрое предмостное укрепление на берегу узкого пролива, отделяющего матерый берег от длинной песчаной косы. Часть лодок, выстроенных в ряд, накрыли дощатым настилом, и калмыцкая кавалерия начала переходить через мост. Взглядам, нетерпеливо бросаемым мною на дремлющее в безветрии море, позавидовал бы самый пылкий влюбленный.

План похода был с двойным дном. Имеющиеся средства ограничивали наши возможности набегом на северо-восточный берег Крыма, где пасутся ханские табуны. Калмыки, отогнав коней, укрылись бы под защиту егерей и постарались завлечь погоню в засаду, вот и всё. Но если бы азовские моряки сумели ускользнуть от вражеских фрегатов и привести две дюжины стругов с провиантом и артиллерией к месту переправы — открывались новые горизонты, с прицелом на Кафу.

Наконец показались ожидаемые суда. Не разрешив ни часу отдыха донским казакам и солдатам азовского гарнизона, сидевшим на веслах, я погрузил назначенный к десанту батальон и приказал флотилии двигаться днем и ночью, под суровым наказанием за потерянное время. Впереди у нее больше ста верст и всего лишь сутки, чтобы опередить турок у полуразрушенной убогой крепости, закрывающей выход из дефиле.

Все остальные имели право чуть меньше торопиться. Мне еще не было известно, что недалеко от устья Салгира кавалерия способна перейти Гнилое море вброд. Полагая возможными атаки через него только с лодок, на сей случай я и готовил свои плоскодонки. Когда всадники арьергарда покинули широкое поле перед редутом, вдали показались мелкие ногайские отряды. Игра пошла в открытую. Не пройдет и дня, как сидящий на Перекопе хан будет уведомлен обо всех наших действиях.

Узкая, местами в полверсты, полоса стелется под ноги. По обе стороны море, впереди — песок, покрытый сухою травой. Сутки, вторые… Продолжается марш. Ночью и утром идем, в разгар дня отдыхаем. По календарю еще весна, конец мая — а жара стоит страшная. Лица солдат цветом как пушечная бронза. Мундиры свернуты и приторочены к ранцам, кожаная солдатская сбруя надета прямо на пропотевшие рубахи. Шляпы обвисли, париков давно ни у кого нет — разве у штаб-офицеров. Какие парики, если на хлеб казна денег недодает?

Бригада растянулась безбожно, верст на десять. Тульский полк, самый экзерцированный и сытый, все время уходит вперед, другие за ним не поспевают. Сводный батальон на плоскодонках — у середины колонны. Калмыки везде, их обязанность — разведка и охранение. Только что прискакали с рапортом, что Арабат азовцами и батальоном егерей занят. Гарнизон вражеский убежал, там было не более полусотни.

На исходе второй ночи в авангарде послышались частые залпы. Туляки атакованы! И похоже, немалыми силами: стрельба не прекращается. Так получилось, что я был в этот момент в другом месте. Вообще, по моему мнению, принятое в армии соединение должностей генерала (или бригадира), полковника и капитана, позволяя получать по три жалованья, не всегда уместно в бою и лживо по сути. Фактически ротой, где «капитанствует» генерал, управляет кто-то из лейтенантов. То же самое — в полку, за меня командовал обычно Ефим Мордвинов. Действовал бы я на его месте иначе? Возможно… Но что случилось, не переделаешь.

Узкоглазая наша стража поздно разглядела с западной, крымской, стороны пересекающую залив темную массу. Тревогу подняли, когда первые всадники полезли из воды. Любой другой полк был бы обречен, но егеря успели стать в каре и в предутренних сумерках отбить первый натиск. Дальше стало легче целиться, при свете восходящего солнца. Крымцы кружились вокруг, как ярмарочная карусель, неприятной новостью оказалось наличие у них винтовок: только ханские сеймены имеют огнестрельное оружие, у простых кочевников вместо него — лук и стрелы. И сабли с пиками для ближнего боя, разумеется.