— Так мало платят, что даже на жизнь не хватает?! — и Валюсик скривила поросячье рыльце, изо всех сил имитируя задорную улыбку.
Я с обреченным лицом повела глазами в противоположную сторону. Там Венерой Виллендорфской восседала Жека, такая же любительница халявы. Только в отличие от Валюсика, десятый год собиравшей со знакомых дань на новую квартиру, Жека канючила не денег, а статей.
— Напиши-ка мне в журнал, дорогая, — загудела басом вторая "подруга дней моих суровых", — тебе, думаю, это будет интересно…
— А сколько заплатишь? — привычно срезала я ее на подлете.
— Ну, за деньги все пишут… — стушевалась Жека.
Я поднялась из-за стола, чувствуя себя пару раз укушенной и уже наполовину окаменевшей. Чего и ждать от Горгоны? После общения с элементами ее хаера я всегда цепенею и проходит много-много времени, прежде чем ко мне возвращается нормальный метаболизм.
Стол к тому времени уже разделился на зоны, в каждой из которых шла битва в разных номинациях. Как всегда, "Мисс Шпаргалка", "Мисс Карьера", "Мисс Семья" и "Мисс Роды".
В первой номинации победа была предрешена заранее. Здесь безраздельно царила Карпуша. Переорать эту бабу с луженой глоткой, заводившую патефон с пластинкой "Как мы сдавали, а я ну ничего не знаю — и тогда-а…" не стоило и пытаться. Все равно, что лезть на горного тролля с перочинным ножичком. Оставалось ждать, пока Карпуша дорасскажет и сделает хоть маленькую паузу. Публика уныло потягивала из бокалов и скучающе разглядывала интерьер.
Среди карьеристок у меня даже свои любимицы имелись. Я сочувствовала нечеловеческому упорству, с которым они, ломая ногти, ползли вверх по обледенелому склону, на вершине которого каждый миллиметр занят старческими задами мэтров, а впереди маячат каблуки начавших всползание раньше, гораздо раньше. Но несмотря на общую безнадегу, они не теряли надежды и каждую отвоеванную пядь воспринимали как победу. В отличие от реального скалолазания, здесь нельзя было смотреть ни вперед, ни вверх. Только вниз и только торжествующе. Иначе боевой настрой улетучивался.
С семейными дамами я была в давних контрах. Упорно не желая запоминать, кто у кого муж, я избегала обсуждения и сравнения супружеского статуса лидерш — жены художника и жены госчиновника. Да и разговаривали они только друг с другом. Остальные налетели на меня вспугнутой вороньей стаей, наперебой предлагая осчастливить хорошим человеком с двумя детьми от первого брака и дачей в Подмосковье. Проехали.
Мисс Роды пока не определилась. Всем им солоно пришлось, так что выяснить, к кому позже приехала скорая и кто ужаснее себя чувствовал, не сумел бы и доктор Хаус. Со стороны казалось: до последнего момента ни домашние, ни врачи не подозревали, что их вот-вот осчастливят пополнением семейства. Одна будущая роженица про то знала, но отчего-то скрывала свой округлившийся стан за безразмерным байковым халатом. И потому разрешение от бремени у каждой проходило в самых неподходящих местах — за кулисами театра, на палубе парохода, в диких джунглях и на крыле горящего самолета.
Женские ристалища — не то что мужские. Те сразятся — и идут пиво пить, победители в обнимку с проигравшими. Женщины бьются годами, полируют латы, точат кромки мечей, проверяют сюрикэны* (Боевые метательные звездочки — прим. авт.), тренируют блоки и замахи, после поражения шипят "I'll be back!" — и уползают с окровавленной арены непобежденными.
Ненужные люди, ненужные встречи, ненужные разговоры, ненужные попытки быть милой и отзывчивой… Когда вся эта херня закончится? Встать бы однажды, наговорить гадостей, грохнуть принесенную мною же бутыль мартини об пол — и уйти насовсем, не оправдавшись, не объяснившись, не наладив мостков и перемычек между собой и самыми любопытными из гадин…
В раздражении я не заметила, как прошла здание насквозь. Если бы не повод, по которому я тут, гм, собралась, было бы отчего покайфовать — одна из сокурсниц устроила нашу встречу в таком чудном месте! Прелестный исторический домик, музейчик чего-то там, внутри которого сейчас бушевал целый серпентарий милейших образованных дам, ничего не достигших в жизни. Опять я вырядилась на праздник, а приперлась на битву. На битву самолюбий. Не пойду обратно. Сяду на крыльце и буду курить, пока злость в душе не утихнет. А потом — домой.
Да помню, помню: я параноик. Но разве я безосновательный параноик? Разве люди не преследуют меня, чтобы использовать, а поняв, что не могут использовать, разве не пытаются унизить?
Я сидела на крыльце и ощущала лопатками ВЗГЛЯД. Наверное, обострение. Когда шизофренику мерещится преследование, наблюдение, прослушка, глазкИ в стенах и жучки в бачках — это хрестоматийный случай. Нужно просто закрыть глаза и представить себе, что ты не здесь, не на крыльце единственного деревянного домика в арбатских переулках под унылой демисезонной моросью. А будто летишь ты над землей, иссушенной вечным летом, и под тобой вместо морских волн — волны песка всех оттенков золота, от изысканно-белого до убого-самоварного. Каждая жизнь тут обожжена солнцем, закалена пустынным горнилом, на хапок не возьмешь. Всякое существо в пустыне — параноик, знает о преследовании и слежке получше всех агентов всех спецслужб вместе взятых, и никто не скажет мне: ты, бешеная! Пей таблетки! Да кому ты нужна, вообще, — и как писатель, и как подруга, и как женщина?…
— Устали? — раздается голос над моей головой. Рядом на ступеньку — мокрую, кстати! — садится какой-то мужик. Кажется, муж одной из наших. А заодно искатель приключений и быстрых на любовь теток.
Я разворачиваюсь, чтобы сказать… ну хоть что-нибудь. Я не люблю мужчин. И прошу правильно меня понять: я не лесбиянка. Я просто не люблю мужчин. Мне не нравится намек на возможность секса, который мелькает внутри мужских глаз, словно белая акула вокруг лежбища морских котиков. И даже зная, что никакой ты не котик, нежности к ее огромному, мнимо неповоротливому силуэту не испытываешь. Да, ты не ее добыча. Но она это поймет, только отъев кусок тебя. Поэтому не нарывайся — целее будешь. Так же и в сексе.
А еще мне не нравятся стандарты, по которым мужчина строит общение. Долго-долго. Пока не докажешь, что ты достойна более высоких стандартов. Например, чтобы с тобой разговаривали, как с человеком, а не как с цесаркой, перед которой то павлин перья распускает, то поваренок ручонки растопыривает. Даже цесарки не так глупы, как вы надеетесь, господа павлины и поварята.
Обычно я отмалчиваюсь: чего ради мне вправлять мозги постороннему мужчине? Легче отмахнуться от подношения, выбросить всученную тебе визитку, не ответить на телефонный звонок, не вспомнить при случайной встрече…
Мужчины неглупый народ. Им не нужны нотации, они и с пары намеков понимают, что их тут не ждут и лежанок им не греют.
Но тот, который сидел рядом со мной на ступенях домика, даже не смотрел в мою сторону. Его глаза, устремленные на нехитрую застройку переулка, были… странными. В них не было того, что почти всегда присутствует в глазах знакомящихся со мной людей — корыстного интереса или напускного высокомерия. Людям ведь только кажется, что они прекрасно маскируют свои чувства. А этот ничего не маскировал. Я для него была такой же деталью пейзажа, как и резные филенки дверей. Ничего особенного, но посмотреть приятно.
Пожалуй, рядом с этим типом я чувствую себя спокойнее, чем среди… старых друзей. Посижу тут и пойду себе.
— Не получится у вас уйти, — вздохнул тип. — Я бы на вашем месте сел ко мне в машину. Что-то скверно вы выглядите.
Тоже мне Воланд. Хорошо хоть трамваи здесь не ходят. Но лучше мне действительно сесть в машину. Губы колет, в ушах звенит, кожу на лице точно стягивает от сухости. Знаю, что это такое. Рано я вскочила, рано. Надо было никуда не ходить, не кормить Медузу с присными, а отлежаться дома еще недельку. А теперь что делать? Только принять помощь чужого мужика, ну а потом — экскаваторный ковш мерзких слухов о моей распущенности…
До дома меня довезли быстро и без приключений. Под сквозняком из полуоткрытого окошка я почти оклемалась. Ввиду моего обморочного состояния мы не познакомились, не поговорили, не пофлиртовали, счастливо избежав тошнотворных игр вроде "У ты какая!" — "Я не такая, я эдакая!" Оптимальный вариант.