Джордж был выдворен из страны за деятельность, враждебную советскому народу.
Перепуганный Ричард Славский дал беседовавшему с ним чекисту честное слово, что никогда не вернется к тому образу жизни, который он считал таким сладким. И детям своим закажет, если они у него появятся, конечно...
ЭПИЛОГ
Капитан Краснов еще в угрозыске четко осознал, что нельзя смотреть на жизнь и на людей сквозь призму тех дел, которыми ему приходилось заниматься. Его не надо было убеждать, что его «клиенты» лишь «редко встречающиеся, иногда в отдельных случаях нетипичные преступные элементы». Он не помнил, где прочел или услышал эту неуклюжую формулировку, но она существовала. Было время, когда он боялся очерстветь и озлобиться, но оно давно прошло. На любом пшеничном поле могут появиться сорняки. Их нужно вырывать. А лучше не допускать.
Дело Храмова — Фастова — Паскевича было первым большим делом Краснова на работе в органах госбезопасности. Обозревая все, что произошло в его рамках, он видел людей откровенно враждебных, преступников по убеждению, людей запутавшихся и просто легкомысленных. Такова уж специфика его работы: хорошие, нормальные люди не нуждаются в сугубом внимании чекистов — они нуждаются только в их защите, в щите. Да и, в сущности, занимались они одной личностью — Паскевичем. А на гнилом дереве кого увидишь? Червяков да пауков. А лес стоит чистый...
Не ахти какое оригинальное соображение, но оно всегда верное, никогда не стареющее: если гнилое дерево не убрать своевременно из леса, от него заразятся другие деревья. А живое жалко.
Что же сказать о людях, которые из-за каких-то подлых созданий, недостойных человеческого имени, мучаются, страдают и едва не теряют то, что отличает человека от звероподобного существа, — веру в добро и бескорыстие?
Самую большую боль испытывал Краснов, когда думал о Валентине Фастовой. Он не считал себя способным до глубины проникнуть в женскую душу, заглянуть в сердце матери маленького мальчика, чей отец, кому она поклонялась как богу, сделался вдруг преступником. Но он мог себе представить, сколько горя она приняла, какую неизбывную, непереносимую боль испытала. Любовь и долг — кажется, эти два великих чувства по всем земным законам должны быть слиты воедино и помогать друг другу. Нет, оказывается, не всегда и не везде. Чуть отступил Юрий Фастов от честных правил, чуть поддался низменным желаниям — в эту щель тут же проникли ложь и грязь. А там, где ложь и грязь, появляются такие, как Казимир Паскевич и Миша Суликошвили. И вот уже сломана жизнь прекрасной женщины, рушится семья, и маленький мальчик лишается отца. Краснову моментами казалось, что он физически ощущает страдания, выпавшие на долю Валентины Фастовой.
А потом по контрасту ему вспоминался Ричард Славский, Джордж и их недоразвитая паства из клуба «Дискуссия». Этим-то вряд ли доступны хоть какие-то сильные чувства. Ни большого горя, ни большого счастья они не сумеют, наверное, испытать никогда, и Валентину Фастову им не понять.
Ну, с Джорджем все предельно ясно: это враг, работающий за плату. Подобные Ричарду подбирают огрызки, хотя и считают себя при этом аристократами. Надо полагать, получив урок, Ричард Славский кое-что понял и теперь направит все свои наличные способности на собственное нормальное развитие, а стало быть, на благое дело.
Что касается паствы, Краснову хотелось бы собрать вместе этих зарвавшихся юнцов и развязных девиц — не под эгидой клуба «Дискуссия», разумеется, — и сказать им краткую речь. Он сказал бы примерно так:
«Мои молодые слушатели! Выньте сигареты изо рта и перестаньте жевать резинку. Послушайте меня внимательно. Чего вы хотите, разглагольствуя о преимуществах западного образа жизни, которого вы и не нюхали? Вы же не знаете, как пахнет слезоточивый газ, когда им окуривают толпу демонстрантов где-нибудь в Соединенных Штатах, и не имеете понятия, какой вкус бывает у полицейской дубинки, когда ею разбивают человеку зубы где-нибудь в Западной Европе. Вы не стояли в длинных очередях на бирже труда.
Если вы как потребители диетических куриных яиц мало-мальски знакомы с птицеводством, то должны знать, что есть такое народное словечко «болтун», — оно относится к яйцу, из которого никакая курица не сможет высидеть цыпленка.
Надеюсь, я выражаюсь достаточно популярно.
Вы мне крайне несимпатичны, малоуважаемые бывшие члены клуба «Дискуссия», извините за откровенность. Но я твердо уверен, что пройдет совсем немного времени, вы подрастете, и вам будут смешны и горьки эти сомнительные увлечения более чем сомнительными проповедями вашего бывшего знакомого Джорджа — смешны, если не противны.
Вы еще молоды — у вас все впереди. Так будьте же людьми, никогда не забывайте, кто дал вам жизнь и крылья. Спасибо за внимание».
Поняли бы они его или нет? Наверное, должны бы понять...
Рассуждая так, капитан Краснов шел на последнюю — он это знал — встречу с Евгением Петровичем Храмовым. Перед тем они виделись на квартире у Храмова неделю назад. Квартира уже была пуста — Храмов все распродал за полцены соседям. Оставались только кровать и холодильник.
Распродаже предшествовало четыре месяца совершенно необычного единоборства. Тридцатипятилетний капитан госбезопасности Краснов учил жить пятидесятидевятилетнего старшего преподавателя института Храмова. На это стоило посмотреть.
В первый месяц после происшедшего Евгений Петрович держал себя нервически.
Капитан Краснов не уважал людей, которые в раскаянии рвут на себе волосы и плачут. У него была на этот счет своя теория. Он утверждал, что слезы растворяют раскаяние и удаляют его из организма. И что ж там остается? Ничего. Настоящее раскаяние должно долго оставаться в душе человеческой.
А Евгений Петрович много плакал. И в этот «мокрый» период Краснов с ним разговаривать не хотел.
Затем наступил период мученичества. Тут они уже разговаривали, и Храмов обильно цитировал Федора Михайловича Достоевского, сочинения которого знал досконально. Краснов увидел просвет в настроении Храмова. Евгений Петрович уверял, что жаждет пострадать, и был рад услышать от Краснова, что его действия могут быть квалифицированы судом как преступные и повлечь за собой кару в виде лишения свободы.
Он действительно заслужил такую кару, но с ним обошлись крайне гуманно. Есть такая щадящая мера — предостережение. Храмов его и получил, расписавшись в получении.
И тут настал третий период — ощущение полной пустоты внутри и полной непричастности к внешнему. Положим, все внешнее, окружавшее его, Храмов и прежде считал чуждым себе, но он чувствовал его живое присутствие хотя бы потому, что мог ругать все сущее и пускать в него отравленные стрелы. Что касается внутренней жизни, высоких взлетов духа и прочего, то тут Евгений Петрович ощущал всегда свою непревзойденность. И вот, пожалуйста, ни того, ни другого. Но...
Бывают утери слаще обретений. И это с изумлением открыл для себя Евгений Петрович на шестидесятом году жизни. Все, что ушло от него и из него, очистило место для чего-то иного — не обязательно из ряда вон выходящего, пусть обычного, самого обыкновенного, но для чего-то такого, что прежде было ему неведомо. А проще — для нормального человеческого мироощущения и осознания себя в мире других людей.
Этот третий период и свел Храмова с Красновым. Храмов, оставшись в полной, как вакуум, пустоте, искал общения с человеком живым. Краснов считал себя обязанным не оставлять его в беде. И это дало свои плоды. Первое, что сделал Храмов, — нанес визит профессору Терехову и просил у него прощения. Предлагал в письменной форме, через стенную печать института, изложить свою вину. Но профессор простил его и так. Затем Храмов подал заявление в ректорат с просьбой об отчислении по причине его недостойного поведения. Просьбу удовлетворили. Тогда-то он и ощутил острое чувство одиночества. И позвонил Краснову...
Если принять во внимание особенности биографии Евгения Петровича, не покажется поразительным, что Краснов, годившийся ему в сыновья, обладал гораздо более обширным жизненным опытом. Да и вообще у чекиста в этом отношении много преимуществ по сравнению с людьми других профессий.