— Сначала внесите мне.

Спортсмен выложил на стол Зельцеру 1150 рублей. Зельцер со спокойной деловитостью посчитал и невозмутимо охладил ныл покупателя:

— Здесь не хватает восемьсот пятьдесят рублей.

— При мне больше нет, — виновато ответил покупатель.

— Тогда и машины нет, — отчеканил Зельцер.

— Но я потом привезу вам...

— Потом уже не будет, — отрубил Зельцер, давая понять, что разговор окончен. Он знал психологию автолюбителя и был уверен, что этот покупатель от него не уйдет.

— Хорошо. Возьмите у меня автомобильный магнитофон. Японский. Восемьсот рублей стоит.

Магнитофон Зельцеру понравился. Он решил не уступать ни рубля. Сказал:

— Магнитофон я беру. А еще полсотни?

Пятьдесят рублей нашлось у Алимовского, он дал их взаймы, и дело уладили.

Если у Зельцера шкала взяток была подвижной, зависящей от платежеспособности клиентуры, то Овчинникова держала твердую таксу — 300 рублей за машину. Хочешь иметь вне очереди «Жигули» — плати наличными три сотни.

У Ценцеренского так же, как и у Зельцера, была своя клиентура и свои маклеры, которые поставляли ему выгодных покупателей, готовых щедро «отблагодарить» за услугу. Это были разного рода темные личности, мошенники, спекулянты и дельцы вроде Вадима Джибладзе и Георгия Агаряна. Ценцеренский спекулировал не только комиссионными автомобилями, но и, воспользовавшись отсутствием Зельцера, продал за взятки четыре новые автомашины. Хитрый, осторожный, он получал взятки через Джибладзе. Как и у шефа, у Ценцеренского не было твердой таксы, но он был более сговорчив. С ним можно было торговаться. Когда работница ресторана Римма Михайловна Кулямзина — в официальной справке, выданной институтом имени Гнесиных, она значилась служительницей муз — пожелала купить «Жигули», Ценцеренский через Джибладзе запросил с нее 1000 рублей «за услугу». Но не тут-то было: Кулямзина умела торговаться. Она решительно сказала «нет». На любую половину согласна. Ценцеренский уступил: пятьсот рублей на дороге не валяются.

На следствии Зельцер утверждал, что со своих друзей он никаких взяток не брал. Ведь это же нехорошо — брать взятки со своих! Просто ему было приятно услужить своим людям, ну, например, с кем работал в плодово-овощной конторе: Е. И. Цехковскому, Л. Б. Червонному, М. А. Лайзерукову, Ю. И. Зазыкину.

Жил Лев Григорьевич на широкую ногу: разъезжал в собственной автомашине, кутил в ресторанах в обществе женщин легкого поведения. К одной из них «привязался», бросил семью и перешел к сожительнице. Так было удобней. Виллой и яхтой обзаводиться не стал. С начальством ладил — где польстит, где «пыль в глаза пустит», дабы поддержать репутацию деятельного, инициативного руководителя. Какова его подлинная инициативность — над этим никто не задумывался. Махровый комбинатор жил под вывеской «талантливого организатора». Эпитеты этой вывески украшали служебные характеристики Зельцера. Правда, в одной из характеристик проскочила фраза: с покупателями бывает груб. Проскочила потому, что слишком уж явно, вызывающе демонстрировал Зельцер свое презрение к людям не своего круга.

И все же напрасно Зельцер пренебрег пословицей «сколько веревочке ни виться...». Тучи сгущались медленно. Грянул и гром, пока несильно. Сначала только над Зонкиным, но он насторожил, спугнул Зельцера. Лев Григорьевич по собственной инициативе оставил магазин «Автомобили» и снова перебрался в столицу, заняв пост директора магазина № 21 в РПТ Свердловского района. Надеялся таким образом избежать грозы, переждать. Пусть, мол, там Зонкин за все отдувается. А тот, почуяв беду, тоже избрал нехитрый, можно сказать, примитивный, но довольно распространенный способ улизнуть от ответственности. Он срочно «заболел» и даже слег в больницу (в этом ему тоже удружил Зельцер, который предпочитал держать Зонкина под рукой). И пока здоровьем Зонкина занимались столичные врачи, преступными делами его занимались старший инспектор УБХСС Анатолий Александрович Корнеев и старший следователь Московской областной прокуратуры Владимир Михайлович Гуженков. Дело было нелегкое. Пришлось много потрудиться, чтоб распутать клубок преступлений Зельцера и К°.

Лев Григорьевич внимательно следил за ходом следствия — опять же через многочисленных друзей и знакомых. Когда понял, что дело принимает угрожающий оборот, решил выставить в качестве козла отпущения своего сообщника Зонкина. Прежде всего вместе с Ценцеренский он помчался в больницу к Зонкину. Мол, там идет следствие, дело пахнет тюремной решеткой, а ты прячешься в больничной палате. Он посоветовал Зонкину немедленно выйти на работу и попытаться «замести следы», уничтожив кое-какие изобличающие документы. Зонкин колебался — он был явно растерян. На другой день в больницу к Зонкину уже явились трое: Зельцер, Ценцеренский и некто, назвавшийся Леонидом. Между прочим, личность этого Леонида так и осталась неустановленной... А события с этого дня развертывались, как в детективном романе. Дружки и сообщники предложили Зонкину немедленно бежать из больницы. Тайком. Машина ждет внизу. Есть, мол, идея, которой нельзя не воспользоваться. Сам Зельцер советует.

— Надо выписаться, получить вещи, больничные документы, — заколебался Зонкин, но тон «хозяина» был строг, как приказ:

— Все это потом. А сейчас поедешь в чем есть.

И Зонкин подчинился. Подталкиваемый сообщниками, в больничном халате, он втиснулся в машину, и они помчались по каким-то переулкам старой Москвы. Куда и зачем его везут, Зонкин не знал и не спрашивал. Он был подавлен и деморализован. Тем более что в машине сидевший рядом с ним некто Леонид злобно рисовал ему картину предстоящего будущего: суд, колония усиленного режима, конфискация всего имущества, и советовал скрыться. Впрочем, это был скорее приказ, чем совет.

Неделей позже врач больницы, где «лечился» компаньон Зельцера, с невинно-покорным видом скажет следователю, что утром 15 июля больной В. Н. Зонкин бесследно исчез из палаты. Сам же Зонкин утверждал, что он был похищен и вывезен насильно. Привезли его в более чем странном одеянии на квартиру к гражданину Г. М. Абайдулину и сказали, что здесь будет его временное убежище. Сфотографировали. Объяснили, что для фальшивого паспорта. Обещали быстро изготовить документы и переправить в Израиль. Зонкину было все равно — Израиль, Сингапур или Берег Слоновой Кости. Только бы не колония.

Пока Зонкин, сидя взаперти в чужой квартире, терзался душевными муками, Ценцеренский и его подручные объезжали всех сто с лишним владельцев «Жигулей», купивших автомашины незаконным путем, показывали им фотографию Зонкина и давали подробный инструктаж, как вести себя на следствии. Инструктаж был до примитива прост: говорите, мол, что вы ездили к товарищу Зонкину, давали ему взятку, и он вносил вас в список на покупку автомашины. Если следователь попросит описать внешность Зонкина, вот вам, пожалуйста, его портрет. И еще: если следователь поинтересуется, кто вам посоветовал обратиться к Зонкину, назовите такого-то. И тут называлась фамилия человека, недавно уже отбывшего из СССР.

Казалось, все рассчитали, все предусмотрели. Виноват во всем Зонкин, мошенничал он, взятки брал он, а магазин, то есть Зельцер и его заместители, лишь выполнял решения исполкома. И думать не думали и знать не знали, что решения эти подложные.

Когда владельцы «Жигулей» были предупреждены и проинструктированы, на квартиру Абайдулина заявился собственной персоной Лев Зельцер, встревоженный и удрученный. Сказал Зонкину, что выезд в Израиль с фальшивыми документами оказался делом весьма сложным и, в сущности, невозможным. Поэтому у Зонкина остается единственное — добровольно явиться в прокуратуру или в милицию и всю вину взять на себя одного. Мол, бес попутал. Судите, казните, признаюсь и каюсь. Никаких таких Зельцера и Ценцеренского знать не знаю. А уж Лев Григорьевич, с его огромными связями и деньгой, сделает так, чтобы следствие шло по благоприятному руслу, чтобы суд учел все смягчающие вину обстоятельства и вынес минимальное наказание. И еще — Зонкин получает от Зельцера кругленькую сумму в виде компенсации за страдания, а семья его за все время пребывания Зонкина в колонии будет получать ежемесячное пособие...