Торко-Хаджи держит все силы в боевой готовности.

С запада доносятся пушечные выстрелы. Сагопшинцы внимательно прислушиваются. Они знают, что кескемовцы и пседахцы уже вступили в столкновение с врагом. Люди с трудом сдерживают себя, но понимают, что выступить на помощь соседям сейчас нельзя. С минуты на минуту ожидается наступление с востока, и договоренность у жителей сел такая: сагопшинцы в случае чего будут сдерживать натиск врага с востока, а пседахцы и кескемовцы – с запада.

Кескемовцы столкнулись с врагом накануне ночью. Деникинские разведчики убили шесть ингушей – из тех, что несли охрану на границе с Кабардой, и двинулись на вайнахские села…

Было за полдень, когда во двор к Торко-Хаджи торопливо вошел Малсаг, после гибели Исмаала возглавлявший Совет на селе.

– Пора выступить! – сказал он осипшим голосом. – Гибнут люди!

– Ты прав! – согласился Торко-Хаджи. – Оставим посты. В случае нападения с востока повернем обратно, а сейчас надо идти на помощь соседям.

– И скоро над селом разнесся голос Торко-Хаджи, призывающий на сход…

– Люди, вы слышите выстрелы? – сказал Торко-Хаджи, обращаясь к собравшимся, и показал на запад.

– Слышим, как не слышать?

– Все, наверно, знаете, что это деникинцы идут на нас, хотят вернуть в наши села старые николаевские порядки!

– Не бывать этому! – закричали со всех сторон.

– Мы ждали нападения с востока, – продолжал Торко-Хаджи, – но пока тихо, я думаю, надо идти на помощь туда, где бой уже в разгаре…

По площади разнесся гул одобрения:

– Правильно говоришь!

– Надо выступить!

– Не показывать же врагу спину!

Торко-Хаджи поднял руку, воцарилась тишина.

Теперь заговорил Малсаг:

– Я вчера только прибыл из Владикавказа. Там тоже идут бои. И в Долакове, и в Кантышеве тоже ингуши поклялись, что пока хоть один из них будет жив, деникинцы не пройдут!..

– Не пропустим их и мы!

– Эржакинез уже телеграфировал Ленину, что ингуши, как один, поднялись против Деникина! – закончил Малсаг.

– Правильно сделал! Все будем стоять стеной, пока души наши в теле!

Торко-Хаджи спросил:

– Все поняли, люди?

– Как не понять!

– Нужно ли говорить дальше?

– Какие еще разговоры!

– Тогда выступаем! Да сопутствует нам удача!

Всадники прямо с площади взяли рысью. Только немногие, кого призыв Торко-Хаджи застал не дома, ринулись седлать своих коней да прощаться с семьями…

Поравнявшись со своим двором, Хасан придержал мерина. У ворот, держась за плетень, ни жива, ни мертва стояла со слезами на глазах Кайпа. Грохот выстрелов окончательно перепугал и без того израненную горестями женщину.

– Возьми себя в руки, нани! – Ласково сказал Хасан. – Не оплакивай раньше времени. Смерть меня не возьмет. У меня еще много дел в этом мире. – Он криво улыбнулся.

– Брата хоть заверни назад! – взмолилась Кайпа.

– Какого?

– Хусена. Какого же еще? Едва ноги передвигает, а тоже поехал! Пока я младшего искала, этот исчез!

И верно, пока Кайпа бегал вокруг мечети в поисках младшего, не кто иной, как Султан привел Хусену исмаалова коня и он же, Султан, помог больному еще Хусену забраться в седло.

– Хоть бы один из вас был мне опорой, – сокрушенно сказала Кайпа. – Раньше младшенький был со мной. А теперь вот и он, ни слова не говоря, исчезает, будто в землю проваливается…

Хасан не стал больше слушать сетования матери. Кивнул ей на прощание, пришпорил коня и ускакал. Да так быстро, что мать очнуться не успела. Если бы она, бедная, знала, что Султан уже последовал за братьями – ускакал вместе с другими сельчанами на своем старом мерине!

– Помоги мне, о Дяла! – взмолилась Кайпа. – Не знаю, о ком больше тревожиться. Их ведь четверо, а я одна!

Четвертым был сын Хусена – Суламбек…

А во дворе у Соси тем временем стоял крик-шум.

– Не пущу я тебя! – кричал Соси. – Хватит и того, что мы пережили за эти три года! Виданное ли дело, божьей милостью жив остался, так нате вам, опять его потянуло к войне.

– Пусть идет, пусть, – сказала Кабират. – Из уговоров твоих ничего не получается. Другой вон тоже где-то шатается!..

– Да зачем ему идти, ради чего? – развел руками Соси. И вдруг, совсем понизив голос, зашипел, точно змея: – Стоит этому старому Торко-Хаджи взобраться на минарет и прокричать – как все готовы умереть. Ему-то, доживающему последние дни, все од но – погибнуть или остаться живым…

– Я не могу сидеть сложа руки, – твердо сказал Тахир, – когда всему селу угрожает опасность!

Подойдя совсем вплотную к сыну, Соси, словно бы тайну какую сообщая, сказал:

– Да нам эта опасность не угрожает, пойми ты, наконец. А? Понял меня? Деникинцам нужны те, кто за большевиков. Пусть приходят, пусть уничтожат большевиков. И всех, кто идет за ни ми, всех голоштанных и голодных бродяг. Мы не нужны, слышишь ты?

– Нет, он тебя не слышит, – сокрушенно проговорила Кабират.

– Верно, не слышу, – ответил Тахир. – Не слышу и слышать не хочу таких слов. Стыдно мне за тебя, отец! – С этими словами он повернул коня и повел его к воротам.

Через минуту его уже и след простыл.

У своего дома с кем-то разговаривал Гойберд. Из-за утла на иноходце показался Шаип-мулла. Он повернул не туда, куда ехали все, а на центральную улицу села.

– Куда же он? – воскликнул Гойберд. – Все люди-то едут в другую сторону? Эх, если бы у меня был такой конь, я бы ни ми нуты здесь не стоял. И не гадал бы, куда мне ехать. Ускакал бы вслед за своим Мажи! – Гойберд тяжело вздохнул, затем добавил: – А пешком конечно же разве доберешься туда?

Откуда ни возьмись появился Шапшарко. Увидев Шаип-муллу. Он улыбнулся и, щелкнув кривой своей челюстью, как затвором винтовки, прошамкал:

– О Шаип-мулла, ты что же? Люди едут вперед, а ты назад.

– Иди своей дорогой и не болтай, – бросил тот, махнув рукой.

– Ведь твой жай говорит, что все будет так, как предписано Богом. Что же ты боишься?

Шаип-мулла больше ничего не сказал и не обернулся…

Увидев едущего позади себя Тахира, Хасан придержал коня. Как бы там ни было, а они ведь родственники. Тахир нагнал его. И какое-то время они ехали рядом и молчали. Хасан никогда не отличался особой разговорчивостью, а у Тахира после отцовских откровений до того было муторно на душе, что язык будто к нёбу прилип!

Впереди длинной вереницей мчатся всадники. Некоторые из-за тесноты едут по обочине дороги. Только там труднее лошадям: снега, как никогда, много. Но день, к счастью, теплый.

– Похоже, что снова пойдет снег, – заговорил наконец Тахир. взглянув на небо.

– Похоже, что да, – согласился Хасан, – как-никак месяц снежинки.[71] Удивительно еще, что так тепло.

– Вот бы завтра такой день выдался, – продолжал Тахир. По том задумался о чем-то, прищурил глаза и, взглянув вперед, глубоко вздохнул и добавил: – Не одного завтра отвезут на кладбище, а мертвому, в общем-то, все равно, каким будет день и где душа Богу отдана…

– Да… – вздохнул в ответ Хасан.

– Хотя мне, пожалуй, и не все равно. Я бы хотел, чтобы меня похоронили свои люди в своем селе. На войне и на чужбине я всегда думал об этом. И сейчас вот тоже…

– Что ты вдруг за разговор затеял? – недовольно глянул на не го Хасан. – Рано готовишься умирать. Повоевать бы еще надо.

– Умирать-то я не готовлюсь, а что-то неладно на душе. – Он чуть помолчал и добавил: – Ты не думай, что я боюсь смерти. Смерть – это полбеды, если тебя и твой дом уважают люди, твои сельчане. А о себе и о своем доме я этого сказать не могу. Брат, проклятый и Богом и людьми, занимается конокрадством да раз боем, а отец помешался на своем добре, от жадности высох, одни кости остались. Ни тому, ни другому нет дела до забот односельчан. Вот и сейчас, когда я выезжал со двора…

Тахир хотел пожаловаться на отца, но в это время впереди заиграла зурна.