Училище имело характер полукоммерческого, по требованию родителей желающих обучали бухгалтерии. Такие ученики, даже девяти- и десятилетние, должны были вести бухгалтерские книги: мемориал, кассовую и книгу личных счетов мифических Durand, Dupont, Chevalier и т. п., писать фигурными шрифтами — рондо и готическим.
Я бухгалтерии не учился, но слушал задачи вроде следующих: Durand продал Dupont 20 штук круглых сосновых бревен, таких-то размеров, по такой-то цене стер (куб. метр) и купил у него столько-то бочек вина по такой-то цене за бочку. Разнести эту сделку по книгам. Затем в конце каждого месяца сводился баланс, причем один ученик был условно Дюраном, другой Дюпоном и каждый вел свою кассовую книгу и счет своих воображаемых клиентов. Общая география других стран, кроме Франции, почти не изучалась.
Приблизительно через два месяца по приезде в Марсель отец нанял в предместье Марселя, именуемом Timone (полчаса ходьбы от центра), домик — две комнаты и кухня внизу и три комнаты наверху. При домике был фруктовый сад: пять грушевых деревьев, зимних «бере» и «дюшес», два дерева ранних груш, два дерева персиков, два дерева инжира, с десяток кустов винограда, примерно 70 кв. метров овощной огород и около 100 кв. метров поле под люцерну. В саду, близ дома, был бассейн емкостью 12 куб. метров с проведенной в него водой, весь сад был дренирован, и из этого бассейна можно было производить поливку любого места. Водой бассейн заполнялся примерно в течение 10 часов из городского водопровода. Мы вскоре завели козу и кроликов, корма для них хватало, фрукты и большая часть овощей были свои.
За все плата в год составляла 500 франков, т. е. по тогдашнему курсу около 170 рублей, т. е. меньше 15 рублей в месяц, — такова была тогда дешевизна простой жизни на юге Франции.
В сентябре 1873 г. я перенес корь. Француз-доктор посоветовал для окончательного излечения уехать недели на две в Алжир и провести там начало октября. Поэтому мы и поехали с отцом в Алжир; переезд продолжался немногим более суток.
В г. Алжире мы переночевали в гостинице и с утра пошли на прогулку в горы, расположенные к югу от Алжира. Отошли верст 10 или 12, позавтракали за франк или полтора в каком-то придорожном трактирчике и пошли обратно. Солнце светило нам теперь в спину; я вскоре заметил, что жжет шею, подложил под шляпу носовой платок и спустил его так, чтобы шея была прикрыта. Отец мой этой предосторожности не принял, и к вечеру у него вся шея под затылком была покрыта волдырями, так что ему пришлось ее чем-то смазать и наложить повязку; тем не менее на следующий день мы сделали прогулку верст на 10 к западу, а на третий день на столько же к востоку.
Затем мы поехали по железной дороге в Оран. На какой-то станции, на полпути между Алжиром и Орлеанвиллем, видели мы, как какой-то знатный араб выезжал на охоту. Сам он был на великолепном арабском чистокровном скакуне, кругом него человек двадцать охотников, доезжачих, псарей на кровных же арабских лошадях; псари держали борзых, гончих не было, видимо, охота стоила владельцу больших денег.
Часам к шести вечера поезд подошел к станции Орлеанвилль, где он стоял один час, чтобы пассажиры могли отобедать. Хотя мы ехали в третьем классе (других классов отец не признавал), мы пошли обедать в зал 1 и 2-го классов, где был накрыт громадный стол. Дали нам закуску, суп, рыбу, мясо, торт, фрукты, кофе, по пол-литра вина и, к удивлению отца, взяли всего за двоих пять франков.
Из Орана, не возвращаясь в Алжир, мы прямо проехали в Марсель.
В Алжир я попал вновь ровно через 30 лет, будучи в плавании для некоторых испытаний крейсера «Аскольд».
Во время якорной стоянки на военном корабле свободны и располагают своим временем кок, поп и доктор. Я пригласил доктора Чернышева, и мы пошли по берегу моря на запад.
Теперь здесь пролегала прекрасно шоссированная дорога, все горы были поделены на участки, застроены красивыми виллами, а прежде был полный простор — лес из рожковых деревьев с пасущимися свиньями, поедавшими рожки, составлявшие лакомство наших деревенских мальчишек.
Верстах в пяти от города на горе, отвесно возвышавшейся над морем, стоял великолепный, видимо только что законченный постройкой храм. Мы зашли посмотреть его и были удивлены крупной надписью под центральным куполом: «Sainte Vierge, priez Dieu pour les chrétiens et les musulmans d'Afrique», т. е. «Пресвятая дева, молите бога за христиан и мусульман Африки».
Создателем храма был кардинал Lavigerie, прослуживший более 30 лет алжирским архиепископом. У самой кромки утеса над морем была его могила с памятником, надпись на котором гласила: «Кардинал Лавижери испросил у его святейшества папы Римского на вечные времена индульгенцию на три месяца всякому, кто на сем месте прочтет три раза молитву господню и молитву богородице за упокоение душ моряков, погибших на море».
— Доктор, «Аскольд» идет отсюда в Неаполь, это один из самых развратных городов в мире; посоветуйте мичманам запастись трехмесячной индульгенцией.
На следующий день я пригласил на прогулку мичмана Свирского. Мы пошли к востоку от города в селение Мустафа, где прежде был роскошный, превосходно содержимый ботанический сад с араукарией (род пихты) редкостных размеров и красоты и загоном, где паслись страусы.
Сад был сильно запущен, ни гигантской араукарии, ни страусов не было, сохранилась лишь тенистая аллея бамбуков высотою метров по 15 и толщиною у комля около 20 см.
Близ ботанического сада был соблазнительный песчаный пляж, и хотя купальный сезон уже кончился, мы с мичманом Свирским отлично выкупались.
Прошло еще 22 года. Я был в заграничной командировке, и мне поручили быть главнонаблюдающим за постройкою громадных (16 000 тонн водоизмещения и 14 000 куб. метров грузоподъемности) танкеров «Нефтесиндикат» и «Советская нефть», перепроектированных по моим указаниям. Постройка корпусов производилась на заводе «Chantiec Navals Francais» близ г. Caën в департаменте Calvados в Нормандии.
Председателем правления общества был строитель этих заводов М. Dhôme, бывший воспитанник политехнической школы и затем школы морских инженеров. Он часто вспоминал, как ему приходилось изучать и отвечать на экзаменах мою теорию качки корабля на волнении: «C'était raide» (это было трудно). Мы с ним сошлись и довольно часто беседовали не только о постройке танкеров.
Как-то он мне говорит:
— Я еду в Польшу торговаться о заказе четырех эскадренных миноносцев; морской министр там теперь Свирский; может быть, вы его знаете и хотите передать ему привет.
— Свирский — мой ученик по морскому училищу и, более того, мой соплаватель на «Аскольде». Вы можете его заинтересовать, спросив, где он был, что он делал в 1902 г. 10 сентября (по старому стилю) в 3 часа дня, а если он забыл, то вы ему напомните.
Затем Dhôme мне рассказывал, что когда в маленьком перерыве деловых переговоров он задал этот вопрос Свирскому, то Свирский был удивлен и сказал, что в сентябре 1902 г. он ушел в плавание на крейсере «Аскольд».
— «Аскольд» в это время стоял в алжирской гавани, а вы купались на пляже в Мустафе.
— Помню, помню — с Крыловым! — и начал про меня расспрашивать.
— Переговоры приняли как бы дружеский характер и окончились удачно, — добавил Dhôme. — Вы мне этим воспоминанием оказали большую услугу. Всякому приятно вспомнить молодость, и хорошее настроение при переговорах способствует их успеху.
Вернусь к Руа и его системе наказаний и поощрений. Уже сказано, что нас в классе было более 50 мальчиков, рассаженных по партам; сам Руа сидел на кафедре, возвышавшейся примерно на полтора метра над партами; кафедра стояла в углу классной комнаты диагонально против входа в класс. Сверху Руа мог видеть, что делает каждый из учеников, а его зоркий глаз горца-проводника замечал каждую мелочь. В числе учебных пособий был толковый французский словарь Bernard форматом примерно 20 × 18 см, в 600 страниц.