Однако энергетический поток в студии оказался мощнее всех предположений о нём. Выяснилось, что если ты — делаешь ток-шоу, ток-шоу — делает тебя, надевая на тебя каждую озвученную царапину героини, поднимая из глубины души все твои беды и комплексы.

На Юле и Оле кресты, а я оказывалась совершенно голой перед пьющими глазами публики. Я и не представляла, какая огромная физическая нагрузка, когда на тебя просто смотрят. Но не как на человека, а как на культовую фигуру.

На прессу я производила странное впечатление. Журналисты поносили ток-шоу за откровенность, а меня за непривычность формулировок. С точки зрения среднего европейца конца двадцатого века, я говорила «Лошади едят овёс и сено, а Волга впадает в Каспийское море», но наша пресса никогда не поспевала за средним европейцем, и воззвания из области прав человека казались ей разрушением морали.

Мои же уверения по поводу того, что если человек сексуально не обслужен, то он социально опасен, приводили в трепет журналистов всех полов, возрастов и политических ориентаций. «В своём пафосе насчёт того, что грешить не только приятно, но и нравственно, более того, аморально не грешить, Маша Арбатова подходит к проблемам морали, хотя и с довольно экзотической стороны. Чего ради эта молодая симпатичная женщина взялась за роль дьявола, остаётся только гадать», — писала «Коммерсант-дейли».

И тут же в тон ей «Лимонка» всхлипывала об аморальности моей позиции, утверждая, что я зову русских женщин пристально посмотреть на русских мужчин, а это чревато опасностью ещё большей демографической пропасти. Потому, как если наша баба своего мужика толком разглядит, то совсем перестанет от него размножаться.

Или, например, я давала интервью вполне информационной программе о том, что западный феминизм завоёвывал пространство карнавальным способом, о том, как европейские дамы сжигали бюстгалтеры на площадях и носили по центральным улицам гробы, символизирующие женщин, погибших от криминальных абортов. После меня диктор говорил: «А теперь мы покажем, чем занимаются российские феминистки!». И на экране появлялась модная галерея, в которой на столе лежала голая девушка, обложенная нарезанными бананами, и мужская часть населения с наслаждением стаскивала с неё данные бананы зубами.

Называла при этом девушка себя феминисткой или нет, меня не интересует, хотя скорей всего не называла, но с точки зрения журналистской этики люди, делающие передачу, были профессионально непригодны, поскольку просто не ориентировались в освещаемом материале.

Или, например, в программе «Знак качества» автомобилистка обращалась к мужчинам-автомобилистам с просьбой не ездить по-свински, и программа снабдила её текст титрами «феминистка Лена».

Самый крупный и самый изношенный миф цивилизации, в которой мы живём сегодня, миф о женщинах как о «втором поле» и втором сорте. Двадцатый век нанёс этому мифу удары, от которых ему уже не оправиться, но в странах третьего мира, к которым мы относимся по гуманитарному и экономическому стандарту, миф ещё хозяйничает в средствах массовой информации.

Ситуация освоения отечественным телевидением женского образа причудлива. В истории российского женского движения не просто женщины боролись с мифом государства, но сражались два мифа: миф советский и миф фалократический. Сражались то конкурируя, то сотрудничая, то путая карты.

Первой телеперсоной, появившейся через линзу телевизора КВН была «условная женщина» двух типов. Один брал своё начало из образа мухинской «колхозницы»: «Родины-матери» и «матери-труженицы». Некоторый монстр, не лишённый напоминаний о богине земли Деметре: преувеличенные половые признаки, огромная, важная, с медленной речью, большой грудью и бёдрами, с домом волос на голове. Людмила Зыкина, Ольга Воронец, женщина-депутат, мать-героиня. Второй выглядел как асексуальная отличница в пиджаке со строгой причёской, выполняющая наказ партии: Валентина Терешкова, Екатерина Фурцева.

Появление на телевидении остроумной Светланы Жильцовой и обаятельной Валентины Леонтьевой было настоящей революцией. Женщина ожила, начала улыбаться, носить красивые платья, кокетничать и шутить. Однако дикторши новостных передач были застёгнуты на все пуговицы. Они хорошо помнили, чего стоила ведущему сказанная в свое время в эфире фраза: «На Красную площадь на белом коне выезжает Климент Ефремович Ворошилов, слушайте стук копыт Климента Ефремовича Ворошилова!».

Жванецкий сказал, что «перестройка началась, когда дикторша оговорилась и засмеялась». Вместе с изжившей страх дикторшей на экране появилась Раиса Горбачёва. Она была образованна, прекрасно одета, неглупа и харизматична, но не владела простотой высшего света.

Перестроечные поиски жанра застали врасплох руководителей телеканалов, они начали менять «женщину» «от противного»: всё, что при большевиках было нельзя, множилось до полной непотребности. Толпы разнузданных девиц начали показывать коленки, увеличивать декольте и предлагаться глазами телезрителю, вместо того, чтобы создавать фирменную атмосферу передачи и транслировать информацию. Было понятно, что женский образ должен измениться на телеэкране, но совершенно неведомо, по каким направлениям. И потому оппозицию гиперсексуальным дикторшам составили дамы-комиссарши типа Беллы Курковой.

Процесс остановился, когда в качестве эталонов появились Татьяна Миткова и Светлана Сорокина, оказавшись не только серьёзными журналистками, но и общественно признанными персонами. Татьяна Миткова была первым диктором, отказавшимся вести репортаж о вводе войск в Вильнюс, не адекватный реальным событиям. Светлана Сорокина оказалась единственным диктором, закатившим скандал Ельцину по поводу обвинений программы «Вести» в чернухе. Сорокина по опросам ВЦИОМА вошла в 100 самых влиятельных женщин мира. Эстафету подхватили, и телевидение начало тиражировать красивых, хорошо образованных, профессиональных дам.

Чтобы не потеряться, другие ведущие начали ломать жанр: изысканно простенькая Арина Шарапова, асексуальная Ксения Стриж, кичеобразная Наталья Дарьялова, эпатирующая Светлана Коннеген, интеллигентная Екатерина Уфимцева. Совсем молодых и раскрепощённых женщин вывел шестой канал: Татьяну Лазареву, Анастасию Соловьёву, Екатерину Коновалову.

Безусловной находкой телевидения стала Лидия Иванова, но ни одна передача не сумела толком поработать с её образом, воспользоваться её интеллектуальным и творческим потенциалом, повсеместно сталкивая её в эпатаж. Однако её появление разрушило утомительный телештамп: молодая, на всё готовая, выговаривающая буквы как в Малом театре.

Отдельный разговор про Юлию Меньшову. Сначала её пытались делать смесью Дарьяловой и Стриж, она долго и тяжело боролась, пока наконец не добилась права быть собой. С собственной красотой, собственным интеллектом, собственной жёсткостью. Сегодня в парикмахерских просят подстричь не под Пьеху и Хакамаду, а под Меньшову.

Девушки, ведущие погоду, одна из самых пародийных страниц образа современной женщины на экране, количество телодвижений и выражения глаз, мало соответствующие сообщаемой информации, демонстрируют их полную профнепригодность. Как-то моя подруга спросила мужа, пристально смотрящего погоду: «Сколько завтра градусов». Он честно ответил: «Подожди, я не могу сосредоточиться».

Три года в эфире невероятно изменили представления телезрительниц о собственных правах и в каком-то смысле вырастили новую юную ориентированную на феминистские ценности молодежь. Образ феминистки в широких слоях перестал ассоциироваться с воинственной лесбиянкой и злобной мужененавистницей, а превратился в «бабу, которая просто много хочет». Это был первый шаг по реабилитации образа феминистки в средствах массовой информации, я не берусь его переоценивать, но и не желаю недооценивать.

Я имела возможность изучать, какой мифологией окутан этот образ, и осознавать диапазон этой мифологии по монологам любящих телезрителей, в общественных местах.