Когда-то, еще задолго до войны, Артемыч слыл первейшим музыкантом на всю округу. Он подбирал на слух любой мотив, легко и уверенно импровизировал, словом владел гармонью, как ложкой за столом. И всегда, на любом веселье Артемыч был желанным гостем, - усаживался на почетном месте, выпивал чарку водки, только одну, больше не пил поначалу, закусывал крошкой хлеба или соленым огурцом и, положив голову на гармонь, начинал играть. Как он играл! Как играл! Что он вытворял, этот незавидный на внешность человек с голубыми, веселыми глазами, что делал с гармонью своей!.. Он заставлял ее петь - и все, сколько вокруг было людей, пели, все до единого. Он заставлял гармошку хохотать и подплясывать - и все кругом выходили в пляс, никто не мог устоять. А когда грустила добрая, чуткая душа Артемыча, горькой, щемящей тоской ныла старенькая, неказистая гармонь его, люди не находили в себе сил, чтоб сдержаться, и с любовью приговаривали:

- Вот стервец, ну и сатана-искуситель. Растрогал-разбередил, чтоб тебе пусто было! Прямо не человек, а чудодей какой-то.

Вот каким был в молодости Артемыч. А уж потом, когда колхоз организовали, реже ему приходилось доставать из сундука гармонь свою: не до того было. Иногда по большим праздникам приходил на собрание колхозный председатель с трехрядкой, играл. Все больше новые молодежные песни да марши. И в партизанские леса ушел с гармонью, бойцов веселил изредка, когда обстановка позволяла. Только однажды вернулся он из разведки, а гармонь погибла, размокла в сырой землянке, залитой апрельскими водами. "Не горюй, - сказал тогда ему комбриг Роман Петрович Булыга, - не такую для тебя добудем". И сдержал свое слово: вернулся из леса Артемыч, когда фашистов прогнали, с новеньким трофейным аккордеоном, сверкающим перламутром и серебром. Но играть ему уже приходилось редко - пальцы плохо слушались, не было того задора молодости, а хуже играть не хотел. Без дела лежал аккордеон в сундуке, а старик все искал: подарить бы какому-нибудь умельцу, передать в надежные руки. И не находил подходящего. Теперь же ради такого случая Артемыч решил тряхнуть стариной.

Лодка была большая, широкая, в четыре весла. До острова недалеко - метров двести, от силы двести пятьдесят. Артемыч сел за руль, мужчины и Надежда Павловна за весла. Как только оттолкнулись от берега, Артемыч с серьезным видом капитана и с сознанием ответственности спросил, кто из пассажиров не умеет плавать. Молчали. Старик ждал, глядя строго и настойчиво. Затем спросил:

- Значит, все водоплавающие? Так надо понимать?

- Я вообще-то плаваю, только не очень - быстро устаю, - призналась Вера и покраснела.

- Одна. Та-ак, - заметил Артемыч. - Одна - не опасно. С одной управимся. Два молодых кавалера на случай чего помогут.

Тимоша подумал: вот бы опрокинулась лодка, и тогда он, не Сорокин, а именно он спасет Веру. Он плавал хорошо, лучше Сергея Александровича. Да, пусть бы опрокинулась, пусть. Он уже представил, как перепугается тонущая Вера, как он подхватит, обнимет ее одной рукой, перевалится на бок и поплывет к берегу. Но лодка чувствовала себя слишком устойчиво и даже не шаталась, когда Тимоша нарочито наклонялся на один борт. Вода была темная, густая, с зеленоватым настоем и довольно еще теплая: можно было купаться. Вера сидела на носу и спрашивала Артемыча:

- А что может случиться с лодкой? Ну что?

Она не боялась - просто было любопытно.

- Что с ней случится… ничего не случится. Это я так, к примеру говорю, для порядка. Порядок такой. - И затем, сощурив поблекшие глаза, строгие и немного жестковатые, сообщил: - У меня здесь сын утонул. Младший.

Вера посмотрела на старика участливо, с искренним состраданием, но не удержалась от вопроса, полюбопытствовала:

- Он плавать не умел?.. Или как?

- Ого! Плавать… - проговорил Артемыч, легко поворачивая лодку. - Никто лучше него у нас и не плавал. Хороший был хлопец, комсомолец. Настоящий, партизанской закалки малец. В сенокос случилось это, под вечер уже. Я в поле был. Наши еще с покосов не вернулись. А ребятишки тут на берегу играли. Малыши. Самому старшему, Степке Терешкину, годов восемь было. Теперь вон он бугай какой - видали в сельсовете.

- Тот, что кружку у "правительства" украл? - спросил Егоров.

- А больше некому. От него всякого жди, - подтвердил Артемыч. - Так вот эти самые малыши - семеро их было - взяли лодку, сели и поплыли. Недалеко от берега отплыли, полсотни метров и того не будет. Как там у них случилось, кто виноват - неизвестно, но факт случился: опрокинули лодку. Подняли крик, перепугались, начали барахтаться в воде, как котята. Петька мой дома в тот момент оказался, из района только что приехал. Услыхал он ребятишкин крик, выскочил и на помощь побежал. На ходу сбросил с себя одежонку, ботинки да к ним поплыл. Видит, четверо за лодку уцепились, а трое кое-как на воде держатся, но уже пузыри пускают, вот-вот нырять начнут. Он, значит, наперед двоих подобрал, которые в большей опасности были. Девчонки оказались. Вытащил их на берег - снова поплыл. Видит, те четверо еще кое-как за лодку держатся, а Степка Терешкин, этот, как самый больший, пробует сам к берегу плыть. Да, видно, тоже из сил выбился, к тому ж перепугался, глотает воду и кричит: помогите! Петя и его вытащил да скорей за остальными. И сам уже, должно быть, ослаб. Известное дело: волнение такое. К тому ж спасать тонущего дело нелегкое. Устал Петька определенно. А все ж доплыл до тех, четверых. Ему бы, может, уцепиться за лодку да отдохнуть малость. А он, значит, сразу взял двоих ребятенков, а двое других видят такое дело, тоже со страха уцепились за своего спасителя. Известно, как хватается утопающий, мертвою хваткой. Никакими силами его не оторвешь. Уцепились они все четверо в него, повисли на шее да на руках, можно сказать сковали по рукам и ногам. Ну и утопили хлопца. И сами утонули. А трое спасенные живы, - две девчонки, теперь уже в невестах ходят, да Степка Терешкин… тунеядец.

Весла лежали на воде: никто не греб. Лодка медленно двигалась по инерции, зеленая громада острова еле заметно шла навстречу. Молчали.

- Вот и подумаешь после такого случая: зачем рожден человек? - как бы размышляя вслух, сказал Артемыч, будто вызывал на спор своих собеседников. Старик пытливо посмотрел на Посадову, и она ответила ему негромко, но твердо:

- Для подвига, Артемыч.

- Для подвига, говоришь, - повторил, задумавшись, Артемыч. - Положим, так. А подвиг - он ради чего? Собой-то зачем жертвовать?

- Ради жизни других, - это ответил учитель.

- А другой-то, тот, которого ты спасаешь, достоин, чтоб ты за него помирал? Вот в чем моя задача, которую никто решить не в состоянии. Скотину, вроде этого тунеядца, спас, а сам погиб.

- Но ведь сын ваш не знал, кто получится из этого Степки, когда он вырастет, он же ребенка спасал, - быстро и взволнованно вступила в разговор Вера.

- В точности: жеребенка, - скаламбурил старик. - Тут она и задача, что мы не можем знать, что из вас, молодых, выйдет - получится ли человек. А хоть и на Степку посмотреть: с личика - яичко, а внутри - болтун.

- Видите ли, Артемыч, - Егоров не знал имени старика, - надо различать, где случайное, а где закономерное. В данном случае Степка - это случайное, досадное исключение из правила. Вы согласны? - Старик молчал, сбочив голову, будто что-то прикидывал в уме. А Захар Семенович продолжал: - Две других девчонки, спасенные, они что, тоже оказались тунеядцами?

- Те нет, те ничего себе, добрые девки.

- Вот видите… - Егоров искал убедительных доводов. - Случайность здесь - Степка, который оказался ниже того, кто пожертвовал ради него своей жизнью, недостойным оказался, и, грубо говоря, пусть бы лучше погиб Степка, чем замечательный человек, герой-комсомолец. Поступок же вашего сына есть высокое проявление человеческого духа…

- Это подвиг, Захар, подлинный подвиг, - вставила Надежда Павловна взволнованно.