— Я же говорила… Зачем ты все это затеял? — по-своему осмыслила мать рассказы сына. — Но ничего, не поступишь, станешь учиться на раввина, а университеты, столицы — не про нас.

О своем знакомстве с Борисом Эйдельманом и Иваном Чорбой Моисей говорить не стал, но мысли о них, об их делах не выходили из головы. Своими размышлениями о некоторых сторонах студенческой жизни он поделился, к собственному удивлению, с младшим братом Соломоном. Выйдя утром на старом отцовском «дубке» на стремнину Днепра, братья, забросив удочки, размечтались о светлом будущем, о дальнейшей жизни, когда младший окончит гимназию и поступит в высшее инженерное училище. «В наши дни нужно осваивать технику», — говорил юноша с непередаваемым превосходством первооткрывателя.

Вернувшись в Киев, Моисей Урицкий сдал все нужные документы инспектору и с удовольствием отметив, что тот положил их в папку, на которой под двуглавым орлом было выведено: «Юридический факультет университета святого Владимира».

Иван Иванович Чорба предупредил, что особое внимание на экзаменах должно быть уделено сочинению по русскому языку и словесности, поскольку должно «воспитывать народ в здравом духе русского человека, в любви к церкви и отечеству, в добрых нравах и вкусах».

Подготовленный Чорбой, Урицкий успешно справился с экзаменами и даже выдержал собеседование с отцом Иоанном, который благочестиво старался на чем-нибудь «изловить» иудея-абитуриента. В конце августа на прошении Урицкого о приеме появилась надпись ректора: «Принять в счет установленной нормы».

Теперь студент Урицкий должен дать письменное обязательство «не состоять членом и не принимать участия в каких-либо противозаконных сообществах, как, например, землячествах и т. п., а равно не вступать членом в дозволенные законом общества без разрешения на то, в каждом отдельном случае, ближайшего начальства».

Правдивому юноше было противно ставить свою подпись под заведомо ложным документом, но мудрый Чорба только расхохотался, и сразу все стало на свои места.

Жизнь в университете значительно отличалась от гимназической. Добросовестный Моисей сначала даже не мог привыкнуть к различным студенческим вольностям. Ну как, например, можно пропускать ту или иную лекцию? Но постепенно втянулся и начал игнорировать неинтересные для себя предметы, вроде богословия, выкраивая часы на самообразование. Много времени уходило на посещение кружка молодых польских социал-демократов и молодых рабочих железнодорожных мастерских. Однако не все в их речах и действиях устраивало Урицкого: коробили высокопарные выступления некоторых кружковцев, странно звучали идеи «Речи Посполитой от моря до моря».

Своими сомнениями Моисей поделился с Борисом.

Борис выслушал и оживленно заговорил:

— Ну, раз ты сам понял что к чему, поручим тебе настоящее дело. Но учти, дело опасное. За активную пропаганду марксизма среди рабочих недолго попасть на Романовскую дачу,[1] а то и в петербургские «Кресты». Готов ли ты к этому? — он посмотрел Урицкому прямо в глаза. Моисей не отвел взгляда.

— Ладно, — заключил Эйдельман, — познакомлю тебя с Ювеналием Мельниковым.

Явку в Киеве Мельников получил в петербургских «Крестах» от доктора Абрамовича, который сам туда попал за пропаганду марксизма среди рабочих слесарной мастерской. Мельников отлично знал токарное и слесарное дело. Он мог бы с успехом работать на любом предприятии города, но все пути были перекрыты циркулярами жандармского управления. А почему бы не создать частную школу-мастерскую, в которой готовились бы высококвалифицировапные слесари и токари; потом они пойдут на фабрики и заводы города и понесут туда правдивое слово социалистов, услышанное во время учебы.

Встретил Мельников Бориса и Моисея в своей школе-мастерской.

— Вот, привел нового ученика, — многозначительно произнес Эйдельман.

— Этого? — Урицкий поймал внимательный взгляд, обращенный на его руки. — Держу пари, что первое время, забивая гвозди, будешь попадать раз по гвоздю, раз по пальцам. Ладно. Давай знакомиться.

Он говорил Моисею «ты», и это было не обидно, а приятно.

Неожиданно крепкое рукопожатие Урицкого заставило Мельникова пригнуться. Кашель, рвущий легкие, затряс крупное, но очень худое тело.

— Результат «отдыха» на жандармском курорте в «Крестах», — грустно пошутил Мельников. — А я, пожалуй, ошибся: рука у тебя что надо. Ладно, сегодня день воскресный, пойдем ко мне, угощу чайком.

Комната, которую снимал Мельников, была тут же, при мастерской, и служила, как рассказывал Борис, штаб-квартирой киевских социал-демократов. Здесь был как бы дискуссионный клуб для интеллигенции и университет для рабочих. «Политический факультет», — говорил Мельников. Здесь вырабатывались направления пропаганды социал-демократических идей, интеллигенты учились разговаривать и писать понятным рабочей массе языком, рабочие учились читать и пересказывать товарищам написанное. На этой же квартире, в тесном кругу, обсуждались планы организации и выявлялись наиболее падежные ее члены.

Комната мало чем отличалась от «кельи» Урицкого. Для мастерской хозяин приобрел довольно приличный токарный станок, несколько слесарных верстаков, пару тисков. А свое жилье превратил в народную читальню. Повсюду — на столе, кровати, полках — лежали книги, газеты, причем, как отметил Моисей, в основном религиозного содержания.

— Конспирация, — шепнул Борис, заметив удивленный взгляд Моисея.

— Вот так, молодой человек, и живем, — жестом пригласил к столу Мельников. — Большая Дорогожицкая улица идет прямо к Лукьяновской тюрьме. 13 — это номер моего дома — чертова дюжина. Ну кто может подумать, что здесь приютилась школа, готовящая социалистов. Вы пока присаживайтесь, полистайте газету, а я к хозяйке за кипятком сбегаю, кухонька у нас общая.

Вернувшись, Мельников аккуратно разлил по стаканам чуть подкрашенный заваркой кипяток.

— А теперь поговорим серьезно, — обратился он к Урицкому. — Борис сказал, что ждешь настоящего дела. Будешь работать с Иваном Чорбой. Он организует кружок для разъяснения рабочим их прав, ему надо помочь. Но предупреждаю — дело опасное, жандармы тоже не дремлют.

«Совсем как Берта: „только будь осторожней“», — подумал Моисей, и чувство бесконечного доверия к этому истощенному тюрьмами человеку наполнило душу. Вот таким политически образованным, как Борис, и сильным духом, как этот рабочий, и должен быть настоящий революционер. А хватит ли у тебя силенок, Урицкий? Подумал и сам себе ответил: «Должно хватить!»

И вот Моисей Урицкий — среди рабочих железнодорожных мастерских.

— Большинство рабочих, которые идут к нам в кружки, ищут прежде всего общего образования, а наша задача воспитать в них еще и социальное самосознание, — говорил Чорба.

Надо было видеть, с каким вниманием пришедшие после многочасового трудового дня люди слушали повести и рассказы, которые им читал Урицкий. Некоторые книги, например «93-й год» Гюго, «Хижину дяди Тома» Бичер-Стоу, он читал вслух с Бертой еще в Черкассах. А вот «Историю одного крестьянина» Шатриана, «Рабочий пролетариат в Англии и во Франции» Николая Шелгупова и «Капитал и труд» Свидерского необходимо было прочесть и осмыслить предварительно самому. А когда? Опять же ночами, но зато как радостно было видеть живой интерес, поразительную восприимчивость его слушателей.

После этих чтений Иван Ивапович Чорба сам брался за дело, толковал с рабочими о длительном рабочем дне, низкой оплате труда, о прибылях хозяев фабрик и заводов, системе штрафов…

Нелегальная литература из конспиративных соображений на руки слушателям кружков не выдавалась. Да ее и не хватало. Поэтому встал вопрос об организации ее издания группой киевских социал-демократов. Одновременно создавалась нелегальная библиотека.

Моисей готов был заниматься всеми делами сразу, но очень скоро понял, что это невозможно. Университет, пропагандистская работа. Теперь вот пришлось давать домашние уроки, так как денег, выделяемых Бертой, стало не хватать. Покупка нужных книг, обзаведение приличным костюмом, да и питание в киевских кухмистерских — все это оказалось значительно дороже, чем предполагалось. Скоро Урицкий понял, что домашнее преподавание создает отличную ширму для отвода глаз полиции, которая уже интересовалась у хозяев дома, что за народ собирается в его «келье».