Он подчинился, ворча при этом, что все это нехорошо. Все это очень некрасиво, - решил он, заключив её в свои объятия, после того как завернул одеяло им на головы, как мы полагаем для того, чтобы никто не смог их увидеть, если случайно откроет дверь. И посмеяться над ними. Но неожиданно он вспомнил:

- А экипаж? Они же все расскажут!

Когда он снова выскочил из постели, она нетерпеливо объяснила, что только боцман, который помог вытащить его из воды, знает, что они здесь вдвоем. Но она дала ему целый экю. Он стоит на страже в коридоре и будет громко кашлять в случае опасности. После этого Тюльпан снова нырнул под одеяло, но продолжал ворчать, что он влип в хорошенькое дельце и что готов держать пари, - ей ещё нет шестнадцати лет.

- Ну и что из этого?

- Черт возьми! И, слово чести, ты ещё девственница!

- Ну и что?

И тогда примерно через три четверти часа она перестала ею быть, после того, как простонала: "О, мама!" и "Нет, нет, нет" и "Да, да, да". И сказала: "Ай!". И "О, Пресвятая Дева!". И еще: "Еще!". И наконец: "Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю"... Потом в каюте воцарилось долгое молчание, прерываемое лишь веселым пощелкиванием парусов.

- Меня зовут Роза Ташер де Пажери, - вздохнула наконец она. - И через несколько недель я стану мадам Богарне, графиней.

Это имя ничего не говорило Тюльпану, но так как в данном случае графом был он, то он поздравил Розу. На языке у него вертелся вопрос, и наконец не без строгости он спросил её, почему так случилось, что она потеряла свою невинность в открытом море всего за несколько дней до своего замужества и не с женихом.

- Ты такой симпатичный, мой дорогой! Кто не захотел бы потерять свою невинность с человеком, у которого такие глаза?

- Мои глаза! - воскликнул Тюльпан. - Теперь это называется глазами!

- Ну, и кроме того, этот старик!

- О ком ты говоришь?

- Об этом Богарне. Ему, кажется, уже двадцать восемь лет! И кроме того, он хочет меня взять. Меня, которая предпочитает отдаваться сама!

Тут она немножко поплакала, шмыгая носом, как это свойственно детям в её возрасте. Это так взволновало Тюльпана, что ему ничего больше не оставалось делать, как позволить ей отдаться ещё несколько раз.

Однако он решил положить конец этой авантюре, которая могла привести к весьма серьезным неприятностям.

В конце концов ведь семейство Ташер рано или поздно выйдет из состояния комы! Он представил себе множество папаш, мамаш, братьев, дядюшек, кузин (эти семейства с островов всегда славились своей многочисленностью), предъявляющих ему счет за бесчестье, которое он посеял (если так можно выразиться) среди них в лице их дорогой Розы.

Кроме того, не пора ли было как-то урегулировать его положение на борту с капитаном судна? Ему предоставят отдельную каюту и пылкая креолка никак не сможет расценить это официальное решение как оскорбление - и кроме того, чем также не следует пренебрегать - в этом случае он сможет прибыть во Францию с достоинством.

Не будем забывать, что этот солдат (понятно, что мы говорим о Тюльпане) немало сделал за последние годы: Америка, походы с Джоном Полем Джонсом, награда (полученная совсем недавно) за взятие крепости или, если хотите, пылкой Пизанской башни по имени Вильгельмина; схватка в течение стольких часов с бушующим океаном-этого было слишком много для одного человека, вот почему воспользовавшись тем, что Роза заснула мертвым сном, через полчаса он высунул голову в коридор. Только голову, так как в остальном он был совершенно голым. Его одежда? В каюте не нашлось ни одной детали из его туалета. Он понадеялся, что его вещи повесили сушиться на ветру. Может быть боцман, бывший их сообщником, сможет что-то рассказать о его вещах, иначе ему придется предстать перед капитаном в одежде Адама. Пожалуй, тот никогда не видал подобного зрелища.

К несчастью, коридор был пуст. Ни малейших признаков боцмана. И Тюльпан почувствовал с неприятной дрожью, что солоноватый ветер предательски продувает его насквозь.

Он был не прав. Именно в этот самый момент боцман Пенальто (тот самый, который должен был кашлять в случае опасности) намеревался сообщить о его присутствии на борту капитану Гамелену, так как он полчаса тому назад услышал, что капитан, которому кюре Эсперандье выдал из-за его головной боли добрую дозу опиумной настойки, наконец-то пришел в себя.

Пенальто толкали не лояльность, не запоздалое чувство страха из-за нарушения дисциплины, и не боязнь санкций со стороны капитана. Он просто ревновал, вот и все. Он просто больше был не в состоянии слушать сладострастные вопли этой маленькой потаскушки, которую он сам неоднократно пробовал прижать где-нибудь в уголке, но напрасно. Теперь он лицемерно пытался представить капитану все в лучшем виде:

- Я вытащил его из воды, я положил его на палубу и пошел предупредить вас, но вы отдыхали; я вернулся снова на палубу и никого не обнаружил. Господин кюре не разрешил мне немедленно вас разбудить.

- Не мог же он снова свалиться в воду? - пробормотал капитан, ещё не совсем придя в себя. - Боже мой, Пенальто! Но это же английская свинья! Теперь я припоминаю, что этот баркас носил английское название, которого я не запомнил!

Возьмите четырех человек и обыщите весь корабль. Этот тип непременно шпион.

Пять минут спустя четверо матросов, направляемые чутьем Пенальто и его интуицией, двинулись прямо к каюте Розы Ташер де Пажери и доставили к капитану, все ещё находившемуся в постели с огромной повязкой на голове, абсолютно голого незнакомца. Они вытащили его из под кровати Розы и увели так ловко, что Роза, на губах которой блуждала прелестная улыбка величайшего наслаждения, даже не проснулась. Так вот вышло, что три дня, оставшиеся до того, как "Иль де Франс" встала на якорь в Бресте, Тюльпану пришлось провести в оковах на дне трюма.

* * *

Капитан Гамелен не стал слушать ни единого слова из его объяснений и пришел в дикую ярость. С сердцем, раздираемым ревностью, капитан Гамелен даже не принял во внимание то обстоятельство, что прекрасного голого молодого человека нашли под кроватью мадемуазель де Пажери. Ловкий, лицемерный и ревнивый Пенальто не смог уменьшить ярость мсье Гамелена, сообщив ему, что когда они вытаскивали этого негодяя, Роза влюбленно пробормотала: "Мой дорогой Тюльпан!". Да, мсье, её дорогой Тюльпан! Здесь можно предположить все, что угодно! Возможно, именно он её и обесчестил! Это было уж слишком. В кандалы! В воду! На сухой хлеб! И, черт возьми, вскоре все было сделано!

Допрошенная час спустя капитаном, покрывшимся от ярости потом, Роза воскликнула: - Под моей кроватью? Боже мой! Какой ужас, мсье! Но я спала!

"- Как бы не так!" - вот что подумал капитан, пораженный до глубины души; он ни на секунду не усомнился в её развращенности, так как она вызывала у него развратные мысли, поэтому воскликнул: - Во всяком случае, я закую его в кандалы и он в них останется!

- Мсье, я очень прошу вас не говорить моим родственникам о том, в какой неприличной ситуации я оказалась. Они меня накажут... Не могло бы все это остаться между нами, - добавила она с таким невинным видом, что капитана вновь охватили сомнения.

- Хорошо, - сказал он, смягчившись, - мне также хочется, чтобы все это осталось между нами и я прикажу своим людям, но можете ли вы мне поклясться, что вы не сговорились с ним?

- С кем?

- С этим Тюльпаном. Мадмуазель, вы произносили его имя в тот момент, когда его вытаскивали из под вашей кровати!

- Фанфан?

- Да, Фанфан.

- Это же наша маленькая собачка. Она такая ласковая и так часто мне снится, - добавила она. Ее глаза увлажнились от такой трогательной ностальгии, что капитан понял, он просто скотина, тупица, кретин, что никогда ещё более чистое создание, чем Роза, не посещало его корабль и на горизонте снова замаячила неясная надежда когда-нибудь все же переспать с ней.

Он продолжал упиваться своим великодушием, когда Роза с таким естественным для хорошо воспитанного и нежного ребенка состраданием спросила его: