Быстрый путь заключался в том, чтобы перевернуть вверх тормашками весь порядок вещей. Ради того, чтобы найти одного человека среди почти четырех миллионов, я должен был заставить его искать меня. Пусть он узнает, что я здесь, и не для чего-нибудь иного, а именно для того, чтобы он раскрылся. А затем попытаться покончить с ним до того, как он успеет покончить со мной. Кто быстрее. Поэтому я и заявил Полю, что должен работать в одиночку. Единственно возможный для меня путь был быстрый, и я не желал, чтобы у меня под ногами путались охранники, которые будут только мешать мне и к тому же еще могут быть убиты.

Снег поблескивал под светом фонарей. Пока я работал над меморандумом, прошел еще небольшой снегопад, и тротуары вновь покрылись снегом. Было уже далеко за полночь, на улицах ни души. После шести месяцев, в течение которых меня прикрывали мои люди, сейчас я был одинок: мое сообщение уже получили и отозвали охрану.

Когда я возвращался в отель, единственные следы на снегу были мои.

4. Стена

– Ваше занятие, герр Штроблинг?

– Торговец цветами.

Небрежно закинув ногу на ногу, он не спеша высморкался, чтобы мы успели полюбоваться его белым шелковым носовым платком. В петлице темного пиджака – цветок. Брюки в полоску. Сверкающие ботинки.

– Вы торгуете цветами?

– Я владею несколькими цветочными магазинами.

– Поэтому вы и носите цветок в петлице?

– Я всегда ношу цветок.

Кто-то захихикал.

Унылый свет проникал через высокие холодные окна. Отопление было включено на полную мощность, но все же многие в зале кутались в пальто, словно их знобило.

Я особенно внимательно разглядывал людей в зале. Подсудимые и без того были мне хорошо знакомы. Я не знал, кто были зрители. Здесь присутствовали жены обвиняемых, явившиеся в суд вместе с мужьями, так как большинство подсудимых были выпущены на поруки и после окончания судебного процесса могли спокойно отправляться по домам. На балконе сидели люди, пришедшие одни, которые так же в одиночестве и уйдут отсюда. Сгорбившись в своих пальто, они не оглядывались по сторонам. Было тут и несколько женщин. Одна девушка пришла с опозданием, и я обратил на нее внимание. У нее была привлекательная внешность, но я заметил ее не из-за этого.

– Пристав!

Какой-то человек пытался выйти из зала, и по возгласу судьи служитель остановил его у двери.

– Куда вы идете, адвокат?

– Я жду посыльного, господин судья.

– Покидать зал заседаний не разрешено. Я уже предупреждал вас.

– Но ожидаемое сообщение имеет отношение к моему клиенту…

– Займите свое место.

Утомлённые голоса, давно избитые формулы. Подобная тактика, имевшая целью помешать суду, была известна: защитник пытался покинуть зал, желая получить возможность апеллировать к суду, – его подзащитный, мол, формально не присутствовал на судебном заседании, так как в это время в зале не было его адвоката.

Не менее часты были и процессуальные протесты. Желтые газеты ополчились против этого процесса и вообще против всех процессов над военными преступниками, в то время как в зале суда при каждом удобном случае совершались попытки превратить судебное разбирательство в фарс. Председательствующий обладал удивительным терпением, благодаря которому держал в рамках как адвокатов, так и присяжных заседателей…

Я наблюдал за присутствующими в зале, вполуха слушая допрос обвиняемых.

– Не будете ли вы так любезны сообщить нам, каковы были ваши обязанности в лагере, герр Штроблинг?

Подсудимый внимательно выслушал вопрос. Аккуратно одетый, седовласый, со спокойными глазами за тяжелыми очками в черной роговой оправе – его можно было принять за пользующегося заслуженной известностью врача и доверить ему свою жизнь.

– Поддерживать спокойствие, порядок и, конечно, чистоту.

– А специальные обязанности?

– У меня не было специальных обязанностей.

– Свидетели показывают, что вам вменялось в обязанность отбирать для газовых камер мужчин, женщин и детей, привозимых в лагерь в автофургонах для скота.

Это произнес обвинитель, молодой человек, исхудавший от долгих месяцев ознакомления с материалами дела, каждая страница которого повествовала о невообразимом.

– Один из очевидцев утверждает, что вы отняли костыли у калеки и избили его до полусмерти за то, что он не мог быстро пройти в газовую камеру.

– Я ничего не знаю об этом.

– Вы не смеете утверждать, будто ничего не знаете. Вы можете сказать, делали вы это или не делали. Забыть вы не можете.

Что за цветок, камелия или гортензия, был у него в петлице? Со своего места я не мог разглядеть.

– Это было двадцать лет назад.

– Это было двадцать лет назад и для свидетеля, однако он помнит.

Я смотрел на присутствующих в зале. Среди них возник ропот.

– Вы хотите сказать, что эти люди добровольно шли на смерть?

– Да, мы говорили, что их ведут в дезинфекционные камеры.

– И они оставляли свою одежду в раздевалке и мирно следовали в газовые камеры?

– Да, без всякого принуждения.

– Но свидетель показывает, что многие из них знали, куда их ведут. Женщины прятали своих детей в ворохе одежды в раздевалке в надежде спасти их. Свидетель показывает, что лично вы, герр Штроблинг, руководили поисками этих младенцев, и когда находили, то насаживали их на штык.

Здесь было слишком душно, слишком тягостно, чтобы лгать.

– Это были всего лишь евреи. Я же вам говорил.

Какой-то человек в фуражке с козырьком громко зарыдал и не мог успокоиться. Пристав вывел его. Заурядный случай.

Миловидная девушка проводила меня взглядом. Лицо у нее было белое, как мел.

Гул голосов.

– …Но я был облечен полной и законной властью, абсолютной властью обращаться с этими заключенными так, как я считаю правильным!

– И вы сочли правильным подвергать мукам десятилетнего мальчика ради того, чтобы развлечь ваших друзей?

– Исключительно в порядке обучения. Но это не были мои друзья, это были мои подчиненные, большинство только что закончило военно-учебные заведения! Их волю следовало закалять, и у меня были ясные указания на этот счет.

Запричитала женщина, раскачиваясь из стороны в сторону, запричитала с яростью, скрипя зубами, вперив взгляд в обвиняемого. По знаку судьи ее тоже вывели из зала. Ни разу за шесть месяцев я не видел, чтобы женщины рыдали. Только мужчины. Женщины причитали или кричали от ярости.

– …Таков был приказ штандартенфюрера Гетце!

– Его нет здесь, чтобы подтвердить ваши слова.

Да, его здесь нет. Он все еще в Аргентине, несмотря на то, что министерство юстиции Бонна просило о его выдаче. Он тоже запечатлелся в моей памяти в числе сорока других из сожженного меморандума. Гетце…

– И все то время, что вы исполняли эти “административные обязанности”, герр Штроблинг, вы, как утверждаете, не знали ни одного случая смерти среди заключенных?

На этот раз обвиняемый нервно прикусил ноготь на большом пальце.

– Я знал лишь несколько таких случаев.

– Всего несколько случаев? Из трех с половиной миллионов людей, уничтоженных только в этом лагере, вы знали всего о нескольких случаях?!

Молодой прокурор снова начал пить воду. Графин, стоявший перед ним, уже трижды наполняли. Он пил большими глотками, тяжело переводя дыхание, словно только что совершил дальний пробег. Все время, что он пил, он не отводил взгляда от обвиняемого.

Я смотрел в зал, но среди присутствующих не было ни одного знакомого лица. Случалось, сюда приходили влекомые своими преступлениями люди, чтобы вспомнить свои деяния, слушая допросы свидетелей или глядя на демонстрируемые здесь же кинодокументы. Именно так мне удалось раскрыть пятерых…

Но сейчас я хотел отыскать только одного из всех живущих в этом городе. Цоссена. Из многих людей, запечатлевшихся в моей памяти, в обществе этого человека я видел не больше дюжины, и ни одного из них не было в этом зале.