Капитан Бартон столь ревностно хранил в тайне подлинную причину своих страданий и все обстоятельства, с ними связанные, создавалось впечатление, будто он и сам не до конца уверен в источнике своих гонений и что природа его остается загадкой для него самого.

Разум, обращенный внутрь себя, непрерывно преследуемый смутным беспокойством, о котором он не решается поведать ни единой живой душе, неизбежно пребывает в нарастающем день ото дня возбуждении и становится чрезвычайно уязвим для тягостных переживаний, воздействующих на него через нервную систему; человек в таком состоянии обречен все чаще становиться жертвой призрачного видения, того самого, что с первый дней болезни обрело ужасающую власть над воображением несчастного страдальца.

Вскоре после этого капитан Бартон обратился к знаменитому в те дни священнику, доктору Маклину, с которым был немного знаком, и имел с ним весьма необычный разговор.

Когда слуга объявил о приходе мистера Бартона, священнослужитель сидел у себя в университетском кабинете, окруженный трудами по любимой науке — теологии.

Гость держался растерянно и суетливо, вид у него был бледный и изможденный, и доктору сразу пришло в голову, что мистеру Бартону, видимо, в последнее время довелось много выстрадать — ничем иным нельзя было объяснить столь пугающие перемены в его облике.

Капитан Бартон, без сомнения, предвидел, что его визит приведет священника в замешательство; и верно, доктор Малин с трудом скрывал изумление. Обменявшись с хозяином положенными вежливыми приветствиями и парой-тройкой замечаний общего характера, капитан Бартон нарушил возникшее молчание:

— Дело мое, доктор Маклин, вероятно, удивит вас; вряд ли наше неблизкое знакомство послужит оправданием тому, что я явился к вам без приглашения. При обычных обстоятельствах я бы не осмелился побеспокоить вас, однако, прошу, не сочтите мой визит дерзостью; поверьте, у меня есть веские причины обратиться к вам за советом. Вы не станете меня осуждать, когда узнаете, какие страдания выпали на мою долю.

Доктор Маклин, как предписывало хорошее воспитание, остановил поток его извинений. Бартон продолжил:

— Мне придется злоупотребить вашим терпением, однако я вынужден просить у вас совета. Может быть, мне придется злоупотребить не только вашим терпением, но и человечностью… состраданием. Ибо я — великий страдалец.

— Поверьте, сэр, — ответил священник, — если я сумею дать утешение вашей душе и разуму, это доставит мне глубочайшее удовлетворение. Но… понимаете ли…

— Я знаю, что вы хотите сказать, — быстро перебил его Бартон. — Я человек неверующий и, следовательно, не могу найти утешения в религии. Однако не считайте мои убеждения устоявшимися раз и навсегда. Я ощущаю глубокий, очень глубокий интерес к этому предмету. Так уж случилось, что обстоятельства последних дней вынудили меня уделить религиозным вопросам самое беспристрастное внимание, и, поверьте, я открыл для себя много нового.

— Ваши трудности, надо полагать, относятся к постулатам откровения Божьего, — предположил священник.

— Ну… нет… не совсем; собственно говоря, мне стыдно признаться, я даже не обдумал свои затруднения настолько хорошо, чтобы связно изложить их; но… но есть вопрос, который вызывает у меня особенный интерес.

Он снова замолчал, и доктору Маклину стоило немалых трудов заставить его продолжать.

— Дело вот в чем, — сказал Бартон. — Каковы бы ни были мои сомнения в подлинности того, что мы приучены звать откровением Божьим, я глубоко убежден по крайней мере в одном из его положений — в том, что за нашим миром скрывается другой, населенный духами; деяния этого мира, по счастью, скрыты от нас, однако, могут проявляться и в нашем мире; и если это случается, последствия бывают ужасны. Я уверен — точнее, я знаю, — с возрастающим волнением продолжал Бартон, — что Бог — грозный Бог — существует, что за преступлением следует воздаяние и что наступает оно самыми неожиданными и таинственными путями, посредством способов самых непостижимых и пугающих; что существует мир духов — о Боже, какой ценой далось мне это убеждение! — мир злобный, неумолимый, всемогущий, и он меня преследует, терзает адскими муками, на меня обрушилась вся ярость преисподней!

Мало-помалу Бартон пришел в такое возбуждение, что преподобный отец не на шутку встревожился. Быстрая, сбивчивая речь капитана, безумный ужас в глазах являли чудовищную противоположность обычному холодному, бесстрастному самообладанию этого человека.

Глава 5. Мистер Бартон рассказывает о себе

— Дорогой мой, — сказал, помолчав, доктор Маклин. — Вижу, вам в самом деле очень нелегко, однако рискну предположить, что подавленное настроение ваше имеет под собой чисто физические причины и что перемена климата и прием тонизирующих средств вскоре вернут вам привычное спокойствие и бодрость духа. Классическая теория, согласно которой всякое болезненное состояние мозга связано с недостаточностью в работе того или иного внутреннего органа, заключает в себе больше истины, чем мы склонны признавать. Поверьте, стоит вам, под руководством опытного врача, уделить чуть больше внимания диете, физическим упражнениям и прочим составляющим здорового образа жизни, как вскоре вы снова станете самим собой.

— Доктор Маклин, — Бартон заметно содрогнулся, — что толку тешить себя несбыточными надеждами. У меня вообще не осталось никаких надежд, кроме одной: что спиритическое существо, терзающее меня, будет когда-либо побеждено более могучим сородичем и я обрету свободу. Если этого не произойдет, я погиб — погиб навсегда.

— Но не забывайте, мистер Бартон, — взывал к нему священник, — были на свете и другие несчастные, они страдали не менее вас.

— Нет, нет и нет, — раздраженно перебил капитан. — Нет, сэр, я человек отнюдь не легкомысленный и далеко не суеверный. Напротив, я, может быть, настроен чересчур скептически и ничего не принимаю на веру. Пусть раньше меня не убеждали никакие доказательства, пусть иногда я отвергал даже то, что видел собственными глазами — теперь я вынужден поверить, не могу не поверить. Я убежден до глубины души, что меня преследует, ходит за мной по пятам… кто же? ДЕМОН!

При этих словах лицо Бартона, покрытое капельками пота, побледнело, как смерть, в глазах пылал нечеловеческий ужас и отвращение.

— Помоги вам Господь, мой бедный друг, — потрясенно проговорил доктор Маклин. — Помоги вам Господь, ибо, чем бы ни были вызваны ваши страдания, они воистину неизмеримы!

— О да, помоги мне Господь, — эхом отозвался Бартон. — Но станет ли Он мне помогать? Станет ли?

— Молитесь Ему, молитесь усердно и с верой в душе, — сказал священник.

— Молитесь, молитесь, — снова откликнулся Бартон. — Но я не умею молиться — мне легче сдвинуть гору усилием воли. Для молитвы у меня недостаточно веры; что-то в моей душе мешает молиться. Ваш совет невыполним, буквально невыполним.

— Попытайтесь, и вы поймете, что это не так, — настаивал священник.

— Попытайтесь! Я уже пытался, и попытки эти лишь наполняли меня смятением и, иногда, ужасом. Пытался я тщетно, более чем тщетно. Стоит мне воззвать к Создателю, как разум мой заполоняют чудовищные, невыразимые мысли о вечности и бесконечности; они сводят меня с ума. Я в ужасе отшатываюсь. Говорю вам, доктор Маклин, если я и обрету спасение, то каким-то иным путем. Мысль о неизбывности Создателя невыносима для меня — мой разум не в силах ее принять.

— Тогда скажите, уважаемый, — продолжал священник, — каким образом, по-вашему, я могу быть вам полезен? Какими словами или делами я могу облегчить ваши страдания?

— Для начала выслушайте меня, — подавленно ответил капитан Бартон, с трудом превозмогая волнение. — Выслушайте, а я подробно опишу события, сделавшие мою жизнь невыносимой. Злобный демон довел меня до того, что я начал бояться смерти и загробного мира и в то же время возненавидел жизнь.

Бартон подробно описал происшествия, о которых уже рас сказывалось ранее, и продолжил: