5

Едва Сазонов вошел в вестибюль горотдела милиции, как дежурный попросил его зайти в кабинет Зинкина. Начальник уголовного розыска, положив локти на стол, внимательно слушал, что отвечали Стецюк и Анатолий. Рядом с Зинкиным сидел Маргонин. Он молча пожал руку Сазонову. Зинкин кивнул ему и снова принялся за Анатолия:

— Значит, вы, гражданин Панкратьев, или Андреев, или как вас еще, даже находясь сейчас на очной ставке со Стецюком, все же отрицаете, что вступили с ним в преступный сговор и обокрали профессора?

— Я вообще возмущен тем, что здесь происходит, — Анатолий смотрел прямо в лицо Зинкину, как человек, не чувствующий за собой никакой вины, — гражданина, находящегося рядом, я знать не знаю и ведать о нем не ведаю. Я хочу сделать заявление для прокурора. Как мне стало известно во время допроса в Кисловодске, кража и убийство произошли 5‑го августа. Меня в это время в Ташкенте, к счастью, не было. Поэтому ваше обвинение я считаю клеветническим.

— Вот как вы заговорили! — возмутился Зинкин.

— Да, я подтверждаю, что по просьбе своей тети взял у ее племянницы кое-какие вещи. Но это было в Кисловодске. Я поступил так, чтобы отдать Галине Ивановне то, что ей должна была Близнюкова. Это — наше внутреннее, семейное дело. А меня вдруг арестовывают и препровождают в Ташкент!

— А вы, наверное, хотели, чтобы вас в санаторий отправили, да еще по бесплатной профсоюзной путевке?.. Скажите лучше, откуда у вас золотые часы «Брегет»?

— Подарок отца.

— Так, а вы, гражданин Стецюк, знакомы с гражданином Панкратьевым?

— Первый раз вижу.

— Значит, сотрудники оренбургской милиции возвели на вас напраслину? Вот копия акта о драке. — Зинкин достал из ящика стола голубоватый листок бумаги, показал его Стецюку и потом передал Панкратьеву.

Анатолий внимательно прочел акт и подтвердил, что давал показания в оренбургской милиции как свидетель.

— Что ж, факты говорят о том, что в день убийства в Ташкенте вас действительно не было. Однако это еще не убеждает нас в том, что вы не имели отношения к убийству. Многое вы не договариваете.

— Почему это? — Анатолий даже усмехнулся пренебрежительно. — Уверяю вас, к убийству я не имею никакого отношения и к краже тоже.

— Ну, а чем вы объясните хотя бы то, что пытались скрыть свою подлинную фамилию? — продолжал допрос Зинкин. — И далее. Ваш преступный сговор со Стецюком убедительно доказан, а между тем именно Стецюк продал драгоценности, принадлежащие вдове профессора.

— Я еще раз заявляю, что с гражданином... как его, Стецюком, не знаком. В ресторане мы встретились случайно.

— Уведите Панкратьева, — распорядился Зинкин, — а с вами, Стецюк, мы еще поговорим. Итак, каким образом у вас очутились вещи покойного профессора?

— Какие вещи?

— Перечислить? Те, что Боликова купила у вас. Она созналась в этом.

— Не знаю никакой Боликовой.

— Ну что ж, идите и вы в камеру. От души советую вам вспомнить и Боликову, и все остальное.

— Вызовите Боликову для очной ставки, — обернулся Зинкин к Сазонову, — а заодно и того пенсионера,который видел Стецюка и Анатолия у квартиры профессора...

...Как ни отпирался Стецюк, но после очных ставок он сознался в том, что утром четвертого августа, дождавшись, когда профессор и его жена уйдут на работу, открыл отмычкой дверь в квартиру профессора и взял из ящика стола серьги и кольцо. Собака во дворе подняла лай, и поэтому, утверждал Стецюк, он задерживаться не стал, аккуратно задвинул ящик, а уходя, запер дверь той же отмычкой.

Похищенные серьги и кольцо он продал Боликовой и в тот же день поездом Ташкент-Москва выехал в Оренбург. На квартиру профессора никто его не «наводил», а старик, будто бы видевший его вместе с Анатолием у дома, по словам Стецюка, «просто из ума выжил».

— Алиби Стецюка в день убийства доказано. Он же не признается, что был связан с Анатолием, зная, что за групповую кражу ответственность более суровая, потому и берет всю вину за кражу на себя, — заключил Сазонов.

Зинкин посмотрел в окно. Арба, скрипя большими колесами, медленно проезжала по улице. Старик-возница в выцветшей тюбетейке как бы нехотя погонял лошадь. Арба доверху была заполнена бухарскими дынями. Их запах еще долго стоял в воздухе.

Зинкин невольно позавидовал дехканину, который уже собрал урожай и осенние заботы которого на этом закончились. Его же дела сложнее — версия об убийстве с целью грабежа отпала, предстоит неприятный разговор с начальством — следует доложить о том, что они были на ложном пути, и начинать расследование заново, по другим версиям.

Через несколько дней из Кисловодского уголовного розыска на имя Маргонина Л. прибыл пакет довольно внушительных размеров. Там оказался труд Н. П. Панкратьева «Прижизненное промывание крови» на 112 страницах и препроводительное письмо:

К письму был приложен протокол изъятия рукописи, подписанный сотрудником милиции и понятыми.

Одновременно из Московского архива по запросу поступило уголовное дело Анатолия Панкратьева. Несколько лет назад он был осужден за мошенничество. Работал телеграфистом в городе Харькове и оттуда передавал ложные сообщения в Полтаву о том, что якобы ему переведены по телеграфу деньги из Ленинграда, Минска и других городов. Таким образом он получил в разных почтовых отделениях Полтавы около четырех тысяч рублей, но был разоблачен и осужден.

Хотя дело было старое, давно законченное, его внимательное изучение позволило выяснить одно важное обстоятельство. Анатолий был вызван на повторный допрос.

— Так вы продолжаете утверждать, что не знали раньше гражданина Стецюка? — спросил у него Сазонов.

— Не знал.

— Тогда почитайте этот документ. — И он протянул обвиняемому справку, где было указано, что Анатолий отбывал наказание в одной камере со Стецюком.

Панкратьев с ненавистью посмотрел на следователя.

— И письмо, содержащее угрозы, написали тоже не вы? И, наконец, я приготовил для вас еще один сюрприз. — Сазонов вытащил из ящика письменного, стола толстую рукопись и положил рядом с другими документами. — Это было найдено в трубе самовара, который вы похитили в Кисловодске.

Анатолий прикрыл глаза, как будто задремал на несколько секунд, лицо его стало каким-то блеклым, на нем появились красные пятна.

Наконец он заговорил. Да, в середине июля он приехал в Ташкент немного развлечься. Заранее прислав письмо отцу с просьбой о материальной помощи, он был уверен, что профессор не откажет, тем более, что в выражениях Анатолий не стеснялся. Но отец неожиданно выгнал его. Тогда Анатолий решил «экспроприировать» ценности у приемного отца. Случайно на базаре он встретил своего давнего «кореша» Стецюка и решил, что лучше послать «на дело» его. Сам же он стоял «на стреме».

Анатолию было известно, что профессор хранит свои ценности в одном из ящиков письменного стола, ключ к которому подобрать довольно трудно. Когда-то Николай Петрович заказывал замок к этому ящику, и Анатолий тогда же «на всякий случай» ухитрился сделать дубликат ключа, который теперь и передал Стецюку.

Как и ожидал Анатолий, в ящике находились золотые вещи — часы, серьги, кольцо и, кроме того, какой-то пакет, который Стецюк также захватил с собой, так как не имел времени рассмотреть, что в нем находится. Когда преступники развернули его, то обнаружили папку с рукописью Панкратьева.

Именно о ней упомянул Николай Петрович в разговоре с сыном в лаборатории: