– Неправда! Я не проститутка! – ожила Байтемирова. – Он врет!

– Ах ты, гадина! – обернулся Оздемир и плюнул в ее сторону.

– Как ты обращаешься со своей женой при людях?

– Она мне теперь не жена!

– Тогда тем более не смей так обращаться с нашей односельчан-кой.

– Да она позор для вашего села!

– Не смей срамить ее… Поллу мы с детства знаем. Она – самая чистая и верная девушка.

– Да кхахьпа она! – прокричал Султанов и вновь тронулся к месту водителя.

– Я не кхахьпа! – прорезался голос Поллы.

– Пошла ты! – выматерился Султанов, садясь в машину.

– Да как он смеет?

– Бей его!

– Негодяй!

Султанов захлопнул дверь, завел двигатель.

– Бей его! – повторился крик.

Палки посыпались на автомобиль, женщины и старики, именно они выгоняют скотину на выпас, пошли в групповую атаку. У обочи-ны грейдерной дороги – булыжники не редкость. Вслед за палками в ход пошли камни. Бамперами расталкивая скотину и людей, Султа-нов еле развернул полностью побитую машину. Сквозь разбитые ок-на было видно, как слетели его очки, как кровоточил лоб, скула. Все-таки он прорвался, уехал.

Обнимая, Кемса повела Поллу в свой дом.

Стадо угнали на пастбище, а толпа еще больше разрослась, и все обсуждали произошедшее. Здесь, прелюдно, защищая честь села, все хором осуждали Султанова. Но когда разбрелись по домам, за-шептались о Полле.

– Да… Дыма без огня не бывает, – согласились невольно все.

Отныне Полла не просто жеро, как прежде, а гулящая, и к тому же заразная. Это клеймо не только на нее ложится, но и на все не-большое село дурную тень наводит.

– Вот к чему привела учеба в другом городе, без присмотра, – высказался на майдане в тот же вечер один уважаемый старец.

– Да зачем девушке учиться? – поддержал другой.

– А, может, она невиновна? – еще одно мнение.

– Разбираться незачем, – подытоживал местный мулла, – раз муж жену обозвал, значит что-то есть. А нам в селе такие не нужны. Пусть с пороком уходит обратно в развратный город, – окончатель-ный вердикт под машинальный отсчет четок, и чуть погодя: – Не только девушек, но даже ребят нельзя посылать учиться в советские вузы. Пусть у меня лучше арабской грамоте учатся, вовремя молитвы совершают, кукурузой и домашней живностью занимаются. Вот то-гда и греха не будет, и вы родители спать спокойнее будете! Поняли?

– Поняли! – хором, но вразнобой.

– Да благословит нас Бог!

– Аминь!

От гнетущего известия Арзо всю ночь не спал. Он не верил трепу Тавдиева, но все же темных пятен в этой истории было много.

Под утро он принял окончательное, твердое решение. На при-прятанном клочке бумаги он написал: «Полла, держись! Я тебя люб-лю! Я тебе верю! Прошу, выйди за меня замуж. Твой Арзо».

Утром он надеялся передать записку односельчанину. Однако вместо него явились незнакомые надзиратели.

– Самбиев, готовься на выход… Хватит тебе шиковать в приви-легированной камере. Отныне будешь в общем корпусе. Третьего ап-реля у тебя суд, пора привыкать к зоне. Обыщите его.

Из кармана достали записку.

– Ха-ха-ха… «Полла, я люблю тебя. Верю», – издевательски чи-тал старший надзиратель. – Теперь лет пять будешь верить и любить, пока другие ее будут иметь.

– Ха-ха-ха! А потом она выйдет за тебя замуж… Смотри, – он показал записку стоящему сзади. – «Твой Арзо».

– Ха-ха-ха, – захохотал тот, вглядываясь через плечо. – Так по-стой, постой, по-моему об этой Полле накануне рассказывал Тавдиев, говорил, что она заразная жеро.

– Неправда, – сквозь зубы процедил Самбиев.

– Ты помалкивай, – рявкнул на него старший надзиратель.

Тем временем третий очень худой, длинный надзиратель, угод-ливо улыбаясь, обнажая рот с редкими зубами и мелкими усиками над ними, издевательски ухмыльнулся:

– Тавдиев говорил, что видная она баба, и все у нее на месте!

– Да? – расплылось в умилении лоснящееся лицо старшего. – Так, может, доставим записочку, познакомимся и в очередь встанем.

– Так она ведь заразная…

– По своим женщинам о ней судите? – не сдержался Арзо.

– Чего? – насупился старший.

– А ну, повтори! – подался вперед худой. – Повтори, если ты мужчина!

– Повторю, – злобно выдавил Арзо. – Байтемирова Полла из се-ла Ники-Хита – чистая и честная женщина, – с каждым словом голос его крепчал,- и не вам о ней судить.

– Нет… Ты что-то о наших женщинах говорил, – встал в угро-жающую позу старший надзиратель.

– Да, сказал, то что вы слышали…

Самбиев еще не произнес последний слог, как сильнейший удар сбил его с ног. Потом до одышки, до пота и устали подручными средствами умело били заключенного.

– Составьте протокол: нападение на охрану, попытка к бегству, – выходя, вытирал окровавленные руки о грязный носовой платок старший надзиратель, – переведите его в карцер.

Через полчаса пара надзирателей потащила Самбиева по длин-ному мрачному коридору, оставляя на цементном полу липкий, во-нючий след.

Часть IVа

В марте 1989 года на Пленуме ЦК КПСС с критикой партии выступил Ельцин Б.Н. С этого момента в истории последних лет Советского Союза и в последующем – независимой России наступил новый этап – время правления Ельцина.

Еще не провозглашен лозунг – глотайте суверенитета, пока не подавитесь, однако другие лозунги: перестройка, гласность, плюрализм, демократия – уже не просто декларации, а руководство к действию.

По указу из Центра, все должности от руководителя предприятия до президента страны – выборные, на альтернативной основе. Весь мир в восторге от начинаний Горбачева М.С., и только закостенелое население СССР с ужасом взирает на происходящее: не понимает, куда все это идет, к чему приведет, и чего следует ожидать. Как обычно, в этой сумятице и неразберихе завидную прыть и оголтелость проявляют те, кто руководит процессом перестройки на местах, кто находится у горнила власти, кто печется о всеобщем процветании, и по этому случаю стремительно облагораживает собственную жизнь. Впрочем, ничего нового в этом нет – во все времена у всех народов, повсеместно это встречается – старо, как мир.

И если грозненская номенклатура проявляет невообразимую оголтелость, то абсолютное большинство населения Чечено-Ингушской Республики прозябает в нищете. Не имея места приложения своих сил в регионе, мужчины вынуждены толпами по весне отправляться на шабашку по необъятным просторам России, а женщины копошатся в земле, возятся со скотиной, занимаются нехитрым домашним хозяйством.

У вайнахов сильно развито чувство соревновательности, и беднота, стремясь за знатью, даже в отдаленных горных селах, тратя последние деньги, нещадно эксплуатируя себя и семью, возводит громадные кирпичные строения под названием дома. А что это за дома? Просто бутафория. В этих жилищах газа – нет, воды, канализации и вентиляции – нет, о телефоне и говорить нечего. По зиме эти помещения не отопить, вот и ютятся вайнахи в прежних лачугах, а на новые строения любуются, ими гордятся, восторгаются, говорят, что не для себя, для детей строили. А если удается рядом с домом личную легковую машину поставить, то это предел мечтаний, это цель жизни. И неважно, что недоедают, болеют, безграмотны, главное – соблюдено внешнее благополучие и благопристойность. И как подтверждение этому – фотография у машины на фоне дома, на память потомкам.

И все-таки вайнахи, пережившие в последние века не одно потрясение, выжившие в жесткой борьбе естественного отбора, пытливые изыскатели, наблюдатели, жизнестойкие люди. Они осознают, что посадить дерево, построить дом и вырастить сына в данный исторический период – полдела. Надо, чтобы сын был не хуже других. И с начала восьмидесятых годов ответственные мужи семейств понимают, что в современном мире людям нужны знания, что только грамотный человек может чего-либо достичь в этом мире, как-то по-человечески обустроиться. И вот соревнование – чей дом на кирпич выше или ниже заменяется соревнованием, чей сын в каком вузе и по какой специальности обучается, кем вырастет, сколько денег заработает.