Зиновий ответил, что Дина Варгафтик полчаса назад тоже болтала много лишнего, но каждый хорошо понимает: болтовня — это болтовня.

Иона Овсеич покачал головой: болтовня болтовне рознь, но, независимо от этого, мы должны помнить, что критиканские настроения с неба не падают, они созревают в душе, как в теплице, и когда им становится там слишком тесно, они выбрасывают наружу свой ядовитый язык — клац, бац, и зараза пошла дальше!

— Дорогой мой Чеперуха, — Иона Овсеич пристально посмотрел в глаза, — ты был на фронте, и я не должен тебе объяснять, что такое зараза. Если требовала обстановка, выводили в поле, ставили к стенке, и не всегда имели в кармане решение суда или трибунала.

Нет, сказал Зиновий, он лично не знает ни одного случая.

Иона Овсеич задумался, машинально открыл кран, потекла вода, сначала толстой, как жгут, струей, потом все тоньше и тоньше, пока совсем не прекратилась. Иона Овсеич тяжело вздохнул: вот так и человеческая жизнь, но в молодости об этом не думаешь — смерть так далеко, что не представляешь себе, как этот мир может существовать без тебя.

Да, подтвердил Зиновий, сколько лет прошло, а он до сих пор чувствует свою ампутированную ногу, и по ночам, особенно перед рассветом, болят пальцы: во сне он делает массаж и ставит ногу в горячую воду.

В коридоре на втором этаже Клава Ивановна запела свою любимую песню: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!»

— Малая сильно постарела, — сказал Иона Овсеич. — Иногда она совсем, как ребенок. Многие годы, начиная с двадцать четвертого, я мог на нее уверенно опереться.

Зиновий улыбнулся: он вспомнил отчетливо, будто лишь вчера было, как мадам Малая требовала от Оськи Граника, чтобы он под салютом дал пионерское слово, что больше никогда в жизни не будет ходить в церковь, синагогу и костел. И Оська сдержал свое слово: от Клавы Ивановны никто не мог спрятаться или убежать.

— Послушай, Зиновий, — у Ионы Овсеича были печальные глаза, веки заметно набрякли, — старая гвардия постепенно вымирает. Это закон жизни, и тут ничего не поделаешь. Когда выбывает солдат, на его место должен стать другой. Зиновий, у нас во дворе не то настроение, я чувствую тревогу за людей и не могу по ночам спать. Нужно создать новый актив — из молодых, сильных и здоровых. Я хочу, чтобы ты стал во главе. Я тебе дам рекомендацию в партию.

Из крана опять потекла вода, внизу, в подвале, Степан ударил три раза по трубе, чтобы немедленно закрыли; Зиновий среагировал сразу после первого удара, но повернул ручку с такой силой, что в трубе заскрежетало.

— Это я виноват, — сказал Иона Овсеич, — забыл закрыть, ты не серчай на старого Дегтяря.

Зиновий пожал плечами: не о чем говорить. А насчет актива следует подумать, но одно он может сказать сразу: вожак из него не получится, к этому надо иметь вкус от рождения.

— Дорогой Зиновий, — Иона Овсеич погрозил пальцем, — отбрось свою маскировку, Дегтярь уже достаточно насмотрелся и чует запах за версту.

Минуту стояли молча, Зиновий вспомнил, что через три дня надо сдать курсовую работу, а времени осталось в обрез. Иона Овсеич прищурил правый глаз: гость сделал свое дело — гость может идти, другими словами, хозяин имеет теперь квартиру со всеми удобствами и этот настырный Овсеич больше не нужен, Угадал?

Зиновий сказал, не совсем, Иона Овсеич дружески похлопал по плечу и похвалил за откровенность.

Клава Ивановна распахнула настежь свое окно и запела громко, как пионеры в строю:

Поздно вечером приехал полковник Ланда вместе со своей Гизеллой, которая последние три года больше разъезжала с мужем, чем сидела в Одессе. Иона Овсеич зашел буквально на одну минуту, чтобы пожать товарищу полковнику руку и поздравить с окончательным возвращением в родные пенаты, но, вместо рукопожатия, крепко, по-солдатски, обнялись и расцеловались.

— Овсеич, — громко сказал полковник и потянул Дегтяря ближе к свету, — годы тебя не берут, наоборот, ты делаешься все моложе.

Иона Овсеич улыбнулся: когда полковник открыто завидует капитану, в этом есть что-то настораживающее.

— Овсеич, — засмеялся полковник, — у меня такое чувство, как будто на дворе сейчас тридцать шестой год и Дегтярь зашел, чтобы позвать доктора Ленду на строительство форпоста.

— Ты ошибся на один год, — сказал Иона Овсеич, — форпост строили в тридцать седьмом году.

Полковник без разговоров принял поправку и удивился, что мог допустить такую ошибку. Иона Овсеич ответил, что нет оснований удивляться, наша память довольно часто подводит, и не у одного доктора Ланды. Полковник хотел объяснить, что Дегтярю, который с сорок четвертого года сидит безвыездно в Одессе, легче было запомнить, но махнул рукой, вынул из чемодана бутылку, разлил в три рюмки и сказал:

— За нашу родную прекрасную Одессу!

— И чтобы память до ста лет была, как у молодых! — добавил Иона Овсеич.

Когда гость ушел, Гизелла спросила у мужа, что тот имел в виду своим дополнением, но полковник Ланда опять махнул рукой.

— Я его не люблю, — Гизелла вся съежилась, как будто сильно озябла. — Я его никогда не любила.

Через два дня во двор заехал грузовик с контейнером. Полковник Ланда разгружал вместе с рабочими, и соседи говорили, что другой на его месте только наблюдал бы и давал указания, но зато жена, слава богу, палец о палец не ударит.

— Ляля, — просила Дина Варгафтик, — посмотрите на эту красавицу. Я вас умоляю, посмотрите на эту красавицу — за что людям так везет!

— Диночка, — Ляля сладко зажмурила глаза, — по внешнему виду не всегда можно судить.

— Ой, — застонала Дина, — людям везет, а наши мужья гниют на чужбине и даже адреса не оставили, где искать могилу.

Ефим Граник, хотя никто не просил, сам взял четыре стула и понес наверх. В комнате он остановился посредине, со стульями в руках, и стоял неподвижно, пока доктор Ланда не велел поставить на пол.

— Я здесь не был пятнадцать лет, — Ефим закрыл глаза, губы кривились и дергались. — Вы помните, доктор Ланда, как мы сносили вниз пианино, а ваша супруга бегала вокруг и боялась, что мы разобьем в щепки? А мы просто хотели немножко напугать. Ради шутки.

Полковник Ланда подошел к гостю, обнял и дружески похлопал по плечу.

— А, — заплакал Ефим, — если бы вы знали, доктор Ланда, как мне горько на душе!

— Перестаньте, — сказал полковник Ланда, — перестаньте плакать, Граник.

Во дворе Лизочка громко звала папу, Ефим вытер слезы и объяснил, что обещал дочке пойти на вечерний сеанс в кино, она еще никогда не была на вечернем сеансе, а ему сейчас хочется в кино, как доктору Ланде на танцплощадку.

— Ефим Лазаревич, — командирским голосом сказал полковник Ланда, — вашей Лизе не нужен папа, у которого на глазах слезы, а на душе всегда горько.

— И вообще, — улыбнулся Ефим, — стране требуются строители, а плакальщики ей не требуются.

Пришла Клава Ивановна. Она объяснила, что в квартире надо навести порядок, а Гизелла одна не в силах. На деле, однако, получилось, что лишний человек создавал только лишние помехи, сам полковник сто раз благодарил мадам Малую за помощь, с трудом усадил ее на диван и дал в руки свежие болгарские журналы, чтобы она могла посмотреть картинки. Пять минут Клава Ивановна сидела спокойно, потом сказала, что болгар она хорошо знает и без журналов, под Одессой были целые болгарские села, и взялась переставлять вазоны с тумбочек на подоконник.

— Послушайте, — обиделась Гизелла, — у себя в доме я, кажется, хозяйка.

— Гизелла, — ответила мадам Малая, — не болтай и делай, как тебе говорят.

Полковник Ланда, вместо того, чтобы поддержать жену, вдруг начал хохотать, как будто рассказали соленый солдатский анекдот, Гизелла окончательно обиделась и предупредила, что уйдет из дому, если она здесь лишняя.