— Понимаю… — Подполковник сел на свое место и поставил настольную лампу так, чтобы свет ее падал на человека, который сядет на стул. — Лейтенант, давайте сюда Фридриха Шперлинга.

Немец вошел в комнату, высоко вскинув голову, с видом рассерженного и обиженного человека. Тощий, в какой-то причудливой зеленой куртке со шнурами на груди, в шляпе с пером и с торчащими усами он напоминал барона Мюнхаузена.

— Здравствуйте, гражданин Шперлинг! Садитесь.

Подполковник указал на стул.

— О, это вы герр оберст?! — высоким голосом заговорил Шперлинг. — Очень хорошо! Я протестую! Я категорически протестую! С каких это пор советские военные власти ночами силой вытаскивают из постели старых, больных, ни в чем не повинных людей и арестовывают их?

Ганс Вернер резко повернулся и стал лицом к Шперлингу.

— О! Здесь мой старый и добрый друг бургомистр Ганс Вернер! — радостно воскликнул Шперлинг. — Здравствуй, Ганс!

Он протянул обе руки. Вернер заложил свои руки за спину и сухо ответил:

— Здравствуй, Фридрих.

— Садитесь, Фридрих Шперлинг! — Подполковник повысил голос. И немец испуганно плюхнулся на стул. — Скажите, Фридрих Шперлинг, признаете ли вы себя виновным в том, что состояли штатным осведомителем местного гестапо?

— Я? Осведомитель гестапо?! — старик всплеснул руками. — Какая нелепая гнусность! Это — абсурд! Я — и гестапо! В моем доме происходили заседания подпольного коммунистического комитета. Моя единственная дочь, моя Лотта, — коммунистка, и сейчас послана куда-то своей партией. Наконец, в моем доме месяц и восемь дней скрывался от преследований гестапо присутствующий здесь коммунист Ганс Вернер… Ганс! Скажи им! Скажи этим русским, что я говорю правду и только правду…

— Да, Фридрих, я могу подтвердить, что ты привел правдивые факты: твоя дочь Лотта настоящая коммунистка, и все мы уважаем ее, ты укрывал меня у себя, когда я бежал из фашистского концлагеря, у тебя в доме собирался на заседания наш подпольный комитет… Все это правда и только правда…

— Вот! Слышите, герр оберст! — Шперлинг торжествующе помахал над головой устремленным в потолок пальцем. — Это вам говорит старый коммунист Ганс Вернер, мой друг…

— Да, Фридрих, я могу подтвердить только то, что ты — человек, сочувствующий коммунистам. — Глаза Вернера с болью смотрели на предателя. — Еще вчера я поклялся бы в этом. А вот сегодня поклясться не могу.

— Но почему, Ганс?

— А потому, Фридрих, что я тебя знал только как Шперлинга. Другие же тебя знали, как Шланге…

Шперлинг судорожно втянул в себя воздух, рот его перекосился.

— Я снова спрашиваю вас, Фридрих Шперлинг, — вмешался в разговор подполковник Смирнов. — Признаете ли вы, что были штатным осведомителем местного гестапо, имели кличку “Шланге” — “Змея” и выдали гестапо подпольный городской комитет Коммунистической партии? Весь состав комитета был арестован и казнен… — Подполковник раскрыл перед арестованным одну из зеленых папок. — Вот ваше личное дело в гестапо, Фридрих Шперлинг. Здесь имеется ваше фото, ваша подписка-обязательство, перечень ваших предательств. — Довольно! — простонал Шперлинг. Он сжался в комок, опустил голову и прикрыл лицо руками.

— Дайте ему воды, лейтенант, — сказал подполковник Смирнов.

Старик жадно осушил стакан и немного пришел в себя.

— Хорошо, — слабым, надтреснутым голосом заговорил он. — Я расскажу, как и почему я пошел на это… Клянусь богом, у меня не было выхода.

— Рассказывайте! — голос подполковника звучал властно и твердо.

— Это было два года назад… Ночью ко мне в дом постучала моя дочурка, моя Лотта… Гестапо охотилось за нею. Она была простужена и измучена. Я накормил ее, напоил чаем с вишневой наливкой и уложил спать в комнате на втором этаже. А через полчаса ко мне ворвались они…

— Кто?

— Гестаповцы… Их было четверо. Двое остались в передней, а двое предложили мне пройти вместе с ними в мой кабинет… Нет! Они не кричали на меня, не били, не оскорбляли. Они были сдержанны и вежливы. Но лучше бы они меня били! Один из этих страшных гостей с улыбкой сообщил, что им известно, в какой комнате спит моя дочь-коммунистка. А другой принялся расписывать, каким зверским истязаниям подвергнется моя девочка, прежде чем они повесят ее… И когда я был уже почти без сознания от ужаса, гестаповцы предложили сделку: они не трогают мою Лотту, а я становлюсь их осведомителем. Мне дали задание высказывать дочери свое сочувствие коммунистам и сделать наш дом явочной квартирой… — Старик помолчал и глухо закончил: — Что мне было делать? Я согласился…

— У меня есть вопрос. Скажи, почему гестапо не арестовало меня, когда я скрывался в твоем доме? — спросил Вернер.

— Я просил не трогать тебя, Ганс, так как боялся, что после ареста подпольного комитета коммунисты перестанут доверять мне. И кроме того, ты ожидал посланца центрального комитета компартии…

— А он не явился! — со вздохом проговорил Вернер. — Он погиб при бомбежке пассажирского поезда английскими самолетами.

Предатель сидел, понурив голову, вжав ее в костлявые плечи и бессильно опустив руки. Вдруг он очнулся от оцепенения и сказал:

— Я понимаю свою вину… Я не прошу снисхождения, потому что не вправе рассчитывать на него. Но у меня есть к вам, к тебе, Ганс, одна просьба… Я умоляю вас ничего не говорить Лотте о моем предательстве.

Выцветшие глаза старика налились слезами. Ганс Вернер, не глядя на него, набивал табаком свою старую трубку. Подполковник наблюдал за предателем.

— Слушайте, Фридрих Шперлинг. Я могу обещать вам исполнение вашей просьбы. Более того. Думаю, что вы сможете рассчитывать и на какое-то снисхождение, если только поможете нам.

Старик насторожился и вскинул голову.

— Что я должен сделать?

— Вы знаете, где сейчас скрываются диверсанты из организации “Вервольф”, где находится штаб этой организации?

— Знаю. Базой этой организации является подземелье замка Железного Рыцаря — того самого замка, в котором мы находимся.

— Как попасть в логово вервольфовцев.

— Думаю, что мало кому так хорошо известны тайники этого замка, как мне!

— Каким образом вы узнали их?

— Владелец замка Отто фон Шлиппенбах очень интересовался историей своего рода. Он еще до войны создал в замке небольшой музей Железного Рыцаря. Этим музеем заведовал мой лучший друг доктор Фишер. Я помогал ему в работе. Среди старых рукописей, хранившихся в библиотеке замка, мы обнаружили план тайных переходов и различных секретных приспособлений, сохранившихся еще с рыцарских времен.

— Где этот план?

Шперлинг развел руками.

— Не знаю! Он был у доктора Фишера. А мой друг Густав Фишер умер в начале войны. Но я отлично помню этот план, так как мы вместе с Густавом совершили много увлекательных путешествий по тайникам замка.

— Гестапо знало, что вам известны эти тайники?

— Конечно, нет! Иначе они уничтожили бы меня… Но гестаповцы, а значит, и “Вервольф” были осведомлены о том, что я участвовал в создании музея. Потому мне и поручили заявить вам, герр оберст, что в замке снова создается музей.

Резко прогудел полевой телефон.

— Лейтенант, ответьте! — распорядился подполковник и снова обернулся к Шперлингу. — Вы сможете начертить нам план замкового лабиринта и всех его секретов?

— Конечно! Хоть сейчас. Принцип схемы лабиринта весьма любопытен. В глубины его, в самое сердце тайны, так сказать, можно проникнуть только одним ходом. А из глубинного подземелья в замок ведет около двадцати ходов.

Шперлинг приободрился, и даже легкое подобие улыбки раздвинуло его впалые губы.

Утро выдалось таким ясным солнечным, какие редко бывают в туманной Прибалтике.

После завтрака Коля вышел во двор замка и направился к небольшому садику, разбитому в том месте, где дольше всего бывало солнце. Яблоньки отцветали, и в воздухе кружились легкие розовые лепестки.

Еще издали Николай увидел Наташу. Девочка сидела на скамейке, закинув голову назад, и задумчиво смотрела в высокое синее небо.