Непривычная верховая езда становилась все мучительней, хотя лошади шли ровным шагом. Эрна не хотела признаваться в своей слабости, но чуткий Лебволь начал с беспокойством поглядывать на девушку.

— Может быть, вернемся назад? — наконец предложил он.

— Нет, — не согласилась Эрна. — До Вальтхофа очень далеко. А наш дом совсем рядом. Поедем к нам…

Их встретили супруги Штайниц, явно взволнованные длительным отсутствием дочери. Лебволь проворно соскочил на землю и помог уставшей Эрне сойти с лошади.

— Добрый вечер, фрау Штайниц! Добрый вечер, герр Штайниц! — поклонился Лебволь.

— Как прошла прогулка? — поинтересовалась фрау Эльза.

— Великолепно, мамочка! — поцеловала Эрна мать в щеку. — Только я… — она покачнулась, — стою на земле как после путешествия по бурному морю, — и звонко рассмеялась.

Фрау Эльза пригласила гостя в особняк на чашечку кофе, но Лебволь с благодарностью отказался, сказав, что хотелось бы еще засветло успеть вернуться в Вальтхоф.

— Подождите меня в беседке, я сейчас, — попросила Эрна Лебволя и, передав свою лошадь подошедшему слуге, убежала переодеваться.

Вернулась она очень быстро, одетая в бледно-лиловое платье, легкое, пышное, почти воздушное. Даже туфельки Эрны были тщательно подобраны под цвет огромного камня в ее перстне. Очевидно, туалет давно поджидал свою хозяйку.

Эрна тихо опустилась на скамейку, усадила рядом с собой вставшего при ее появлении Лебволя, и замерла. Она была рядом, совсем рядом, и Лебволь невольно ощущал ее тепло, ее учащенное дыхание. Сегодня Эрна была особенно красива, всем своим существом стремясь понравиться ему. Он это чувствовал, знал и удивлялся, как ровно билось его сердце, как спокойно он взял ее теплую руку в свою. Она вдруг сразу покорно прижалась к нему, и он почти машинально обнял ее.

Широко раскрытые глаза Эрны встревожили Лебволя. Ему стало страшно, и это мгновенно напугало ничего не понимавшую девушку. Они по-прежнему сидели молча. Легкие рукава ее платья напомнили Лебволю птичьи крылья. Поймав его пристальный взгляд, Эрна резко встала, и сходство с птицей пропало. Лебволь тоже вскочил, шагнул к девушке, чуть слышно позвал ее:

— Эрна!..

И в ту же секунду Лебволь почувствовал боль на щеке, где царапнул камень перстня Эрны, мягкий шелковый материал приятно щекотал его шею, а руки Эрны все сильнее наклоняли его голову, и ее горячие губы прижались к его сухим губам.

— Леби, дружок мой, — зашептала она.

Из особняка кто-то вышел на улицу. Поблизости тихонько заржала лошадь, терпеливо ожидавшая хозяина.

— Пора мне, — Лебволь решительно поднялся. Эрна взяла его под руку и повела к лошади.

— Мы теперь с тобой, дружок, часто будем совершать прогулки верхом, — сказала она.

Лебволь прыгнул в седло, вздыбил коня и пустил его вскачь, быстро растаяв в темноте. Эрна помахала ему рукой. Обернувшись, она увидела отца, бросилась ему на грудь и счастливо прошептала:

— Я люблю его, папа. Очень люблю…

А Лебволь несся по дороге, то и дело пришпоривая лошадь. Ему во что бы то ни стало требовалось застать в конюшне Ладушкина и узнать причину его внезапного перемещения от баронессы в виварий.

Федор Иванович находился в конюшне, ожидая возвращения молодого Шмидта. Он принял из его рук поводья и кивнул на ходившего у вивария часового-эсэсовца, предупреждая об осторожности.

— Как вы здесь оказались? — спросил Лебволь.

— Доктор Штайниц посчитал, что я как зоотехник больше принесу пользы для рейха в его виварии, — усмехнулся Ладушкин. — Это и хорошо! Буду ближе к вам… А вот в другом — провал, — и он коротко рассказал о Генрихе Циммермане и его группе. — Теперь мы фактически остались без взрывчатки.

— Надо через Центр найти способ контакта с группой, — подсказал Лебволь.

— Не могу выйти в эфир. В лесу дежурят радиопеленгаторы. Работаю только на «прием».

Лебволь огляделся. Часовой по-прежнему ходил у вивария, не обращая внимания на людей, стоящих у лошади. Племянника профессора Шмидта знали в гарнизоне все и потому не обращали на него внимания. И все же долго задерживаться с зоотехником Лебволю было нельзя.

— В общем, контакты с группой Циммермана надо налаживать быстрее, — произнес он и громко, чтобы слышал часовой, приказал: — Каждый вечер лошади должны быть готовы для меня и фрейлейн Штайниц!

— Слушаюсь, господин Шмидт, — так же громко ответил зоотехник и повел расседланную лошадь в конюшню.

Старый Форрейтол последние дни жил мучительной и в то же время радостной тревогой нетерпеливого ожидания встречи с сыном. «Ждите Рихарда в гости», — шепнул ему русский зоотехник, когда однажды вечером привел в Вальтхоф оседланную лошадь для молодого Шмидта. В какой именно день приедет Рихард, он не сказал, и потому каждый прошедший час был тяжелым испытанием для старика. Он выполнил просьбу Ладушкина. В Берлине к нему в дом действительно зашел пожилой человек, должно быть рабочий, и предложил обменять банку натурального кофе на пачку сигарет. Фрау Кристина в тот субботний вечер была особенно довольна, за многие месяцы войны ей впервые приходилось пить настоящий кофе, а не суррогат.

Каждую минуту ждал Форрейтол появления сына в Вальтхофе, готов был к этой встрече и все же растерялся, услышав сообщение о его приезде от горничной.

Он находился в дальнем углу сада, куда прибежала встревоженная и счастливая Габи.

— Дедушка Форрейтол, ваш сын приехал с фронта! Ваш сын…

У Форрейтола затряслись ноги, силы вдруг покинули его, и он не мог сдвинуться с места. Ведь все в Вальтхофе знали, что его младший сын убит, старика жалели, а профессор Шмидт даже дал ему денег, и вот Рихард появился живой и невредимый.

— Как… как приехал? — удивился Форрейтол. — Он же… Мой младший сын, как и старший, погиб на фронте… Ты не ошиблась, девочка?

— Нет, нет, не ошиблась, — горячо заверила Габи. — Он сам сказал, что он ваш сын Рихард. Такой красивый… С боевым орденом!

Форрейтол наконец овладел собой и, поддерживаемый Габи, направился к дому. Рихард побежал к нему навстречу, обнял отца. Старый солдат не выдержал, разрыдался.

— Что вы, что вы, отец! Я жив и здоров. Радоваться надо, а вы… — утешал его Рихард.

— А мне… нам же извещение прислали…

— Поторопились, значит. На фронте такая неразбериха, всякое может случиться.

— А мать видел?

— С мамой дурно стало. Еле отходил…

Чувствительная Габи, глядя на трогательную встречу старика отца и воскресшего из мертвых сына с солдатским крестом и погонами ефрейтора, не стесняясь, плакала, растирая кулаками обильные слезы. Она побежала в дом и рассказала о встрече садовника с сыном кухарке Марте, Гюнтеру и молодой хозяйке.

— Я очень рада за нашего Форрейтола, — проговорила Регина и приказала кухарке хорошенько накормить героя войны.

Вернувшийся с работы профессор Шмидт был немало удивлен появлением сына садовника в Вальтхофе.

— Вот и верь официальным документам!

При виде сияющего от встречи с отцом Рихарда у профессора защемило сердце. Он вспомнил об Альберте, от которого до сих пор нет никаких вестей. Вот бы его сын так же внезапно появился в Вальтхофе! Шмидту интересно было узнать о делах на фронте от очевидца, и он пригласил Форрейтолов к ужину.

Все внимание за столом было обращено на стеснительного Рихарда, удостоившегося высокой чести сидеть рядом со знаменитым профессором. Прислуживавшая хозяевам Габи с трепетом ловила каждое слово фронтовика, явно симпатизируя ему. Рихард рассказал обо всем увиденном на фронте, о тех тяжелых испытаниях, выпавших на его долю при двух переходах линии фронта под вражеским огнем, и о мытарствах в тылу врага. К счастью, все закончилось благополучно, командование полка высоко оценило его боевые заслуги и разрешило ему отпуск на родину, добавив за храбрость к положенным для солдат двум неделям еще одну неделю отдыха. Его определили в полковую разведку, и по возвращении в часть ему сразу же придется идти за «языком» в тыл противника.