У входа сидели две девушки.

Алексей прошел мимо них в конец узкой аллейки и сел на скамью под густым навесом сиреневого куста.

Поболтав, девушки ушли, а немного погодя на их место приплелся старик в соломенной шляпе и черном долгополом рединготе. Он достал из кармана газету, вздел на нос пружинное пенсне на черной тесемке и погрузился в чтение.

Время тянулось медленно. Алексей откинулся на спинку скамьи, вытянул усталые ноги и не заметил, как задремал.

Очнулся он оттого, что кто-то, покряхтывая, опустился рядом на скамью. Он услышал сипловатое дыхание и шелест бумаги.

Приоткрыв глаза, Алексей покосился на непрошенного соседа. Сначала он увидел стоптанные штиблеты с торчащими из них ушками, затем полосатые брюки, острое колено и, наконец, полу черного сюртука. Рядом сидел тот самый старик в рединготе, который читал газету у входа.

“Какого черта? — насторожился Алексей. — Что ему там не сиделось?..”

Прошло несколько минут. Алексей не шевелился. Старик шелестел газетой. По соседней аллейке протопали и смолкли, удалившись, чьи-то шаги. Тогда Алексей сделал движение, будто просыпаясь, и в этот момент старик заговорил.

— Одну минуточку, — произнес он вполголоса, — посидите еще чуть-чуть, надо сказать пару слов. Только, ради бога, не меняйте позу. Сделайте вид, что спите…

Алексей замер от неожиданности.

Наклонившись, будто вчитываясь во что-то, напечатанное внизу газетного листа, старик в рединготе проговорил, не шевеля губами:

— Вы только что заходили к Баташову… Так больше туда не ходите: Баташов коврики не примет. У вас есть еще явки?

Алексей процедил сквозь зубы:

— Нет.

Старик вытащил платок и, вертя головой, долго отирал пот с жилистой, усыпанной веснушками шеи.

— Надо дождаться темноты, — торопливо забормотал он. — Потом идите на Новобазарную улицу, дом шесть. Постучите в окно слева от парадной двери. Четыре удара. Мадам Галкина… Скажите, что от Баташова, — ее предупредят. Там узнаете, что делать дальше… Обязательно дождитесь темноты. Запомнили?

— Да.

— Теперь сидите, — сказал старик. — Уйдете после меня.

Он сложил газету, тяжело поднялся и, шаркая, поплелся к выходу. Со стороны он выглядел мирным одесским обывателем, который даже в такие трудные времена не изменил застарелой привычке “посидеть на воздухе” в послеобеденные часы…

Убедившись, что никто за ним больше не следит, Алексей еще засветло побывал на Новобазарной и осмотрел дом номер шесть.

Дом был третий от угла, серый, двухэтажный. К парадной двери вело чугунное крыльцо — с него легко было дотянуться до левого окна. Когда Алексей проходил мимо, окно было открыто, на подоконнике стояли глиняные горшки с геранью и столетником.

До вечера оставалось еще несколько часов. Идти к Золотаренко не имело смысла: Рахуба велел без особой нужды не мозолить глаза соседям. Остаток дня Алексей провел на Ланжероне, где отыскал себе укромное местечко на берегу.

Около одиннадцати часов вечера он снова пришел на Новобазарную.

Дом номер шесть был темен и тих, как и все другие дома в Одессе. Стараясь не греметь сапогами, Алексей поднялся по чугунным ступеням и четыре раза стукнул пальцем в оконную раму.

Стекло тихонько задрожало: кто-то открывал тугую форточку. Женский голос спросил:

— Кто там?

— Я от Баташова…

Через минуту он услышал скрежет дверного крюка, и женщина проговорила совсем рядом:

— Входите.

Он протиснулся в приоткрытую дверь. Женщина долго налаживала крюки и запоры, потом нашла его руку и потянула за собой.

Миновали еще одну дверь. Запахло жильем. Женщина повозилась в темноте и зажгла свечу. Желтый коптящий огонек осветил заставленную сундуками прихожую и самую хозяйку — встрепанную толстуху лет под сорок в цветастом капоте.

— Мадам Галкина? — спросил Алексей.

— Я.

— Мне велено…

Она взмахнула рукой.

— Знаю, знаю! Вас уже порядочно ждут! Обождите здесь минуточку.

Она поставила свечу на сундук и ушла в комнату. За тонкой стеной приглушенно загудели голоса. Алексей напряг слух.

— …Один, — говорила женщина. — Лет двадцать пять, здоровый…

— Отведи его пока вниз, — пробасил кто-то, — надо улицу осмотреть.

— Куда вниз! — возразила женщина. — Там же…

— Сказано — делай!

— Ох, Микоша! Доиграешься ты!..

— Иди! — с угрозой повторил мужчина.

Хозяйка вышла в прихожую.

— Пойдемте, — сказала она, беря свечу с сундука.

Алексей молча двинулся за ней.

Парадный подъезд имел сквозной выход во двор. Недалеко от заднего крыльца, чуть сбоку от него, находилась дверь в подвал.

Женщина поскребла ключом, отодвинула тяжелую дверь и нырнула куда-то вниз, в темноту, откуда на Алексея пахнуло застойным запахом прели, сырости и крысиного помета. Огонек свечи померцал в глубине и вдруг, заполняя дверной проем, разлился неярким рябящим светом: женщина зажгла лампу.

— Входите, — позвала она.

Алексей спустился по шатким ступенькам. Женщина прибавила огонька в лампе, велела подождать и ушла, по-утиному раскачиваясь на коротких ножках. Алексей огляделся.

Большое низкое помещение с кирпичными неоштукатуренными стенами и единственным заколоченным досками окном было заставлено какими-то ящиками, тюками и ржавыми бидонами. Около стены навалом лежали старые полушубки, поношенные, но еще вполне пригодные сапоги, рубахи, брюки армейского образца.

“Эге, да тут каптерка!” — подумал Алексей с облегчением: это объясняло, почему женщина не хотела вести его сюда.

Он переложил браунинг из брюк в карман пиджака, сел так, чтобы лицо оказалось в тени, и стал ждать.

Сверху не доносилось ни звука. Глухая подвальная тишина закладывала уши, и только в углу под полом время от времени дрались крысы.

Минут через десять дверь наконец заскрипела. Вошли двое…

Человек, которого хозяйка назвала Микошей (Алексей узнал его по сиплому пропитому басу), был сутулый длиннорукий мужик в обшарпанной вельветовой куртке. Глубоко надвинутая фуражка-мичманка оттопыривала его маленькие, как у обезьяны уши. Под толстыми надбровьями суетились быстрые, часто моргающие глазки, а подбородок торчал вперед, и нижняя губа наползала на верхнюю.

Его напарник был не менее приметен. Верзила огромного роста, он был одет в куцый пиджачок цвета беж и синюю фуражку с угловатой тульей и плетеным шнуром по околышку. Ноги его обтягивали очень короткие, по щиколотку, брюки в мелкую черно-белую клетку, которые еще в шестнадцатом году были известны в Одессе под названием “в Париже дождь идет”.

Заложив руки в карманы, верзила встал у двери. Микоша бочком придвинулся к Алексею и остановился на почтительном расстоянии, позаботившись о том, чтобы не заслонить своего напарника: в случае необходимости тот мог стрелять, не боясь задеть его.

— Здравия желаю. Говорят, вы полный день шукаете нас по всей Одессе?

— Не знаю, вас или не вас: ищу покупателей на два плюшевых коврика, — сказал Алексей.

— Тогда, факт, нас! Мы коврики принимаем по любой цене. А что вы хотели за теи коврики?

— Нужно повидать кого-нибудь из хозяев, имею до них поручение.

Микоша придвинулся ближе.

— А нельзя ли узнать, от кого?

— От Феоктистова…

— От самого Феоктистова? — Микоша приблизился еще на шаг. — А что же он хочет?

По-видимому, он ждал, что Алексей назовет пароль до конца. Но Алексей не торопился это делать. С Микоши хватит сказанного, надо оставить что-нибудь и для тех, кто “посолиднее”.

— Что хочет Феоктистов, я передам кому следует. И предупреждаю: времени у меня мало.

— Не-е, так нельзя, — промолвил Микоша, качая головой, — у нас, знаете, порядок…

— Послушайте вы! — Алексей стукнул по столу костяшками пальцев. — Мне лясы точить некогда, и так день потерян! Еще раз повторяю: имею спешное и совершенно секретное поручение до руководства!

— А я что-нибудь говорю против? — удивился Микоша. — Просто в нашем монастыре такой устав: ежели из-за кордону, так должны знать одно петушиное словцо… Или нет?