Она и сейчас играет перед нами. Трет виски, подносит к глазам платок. Слезы у нее, правда, настоящие, но текут они, как по заказу.

Очень медленно, очень осторожно ведет она свой рассказ. Вот его запись, конечно, очищенная от фальши.

…В воскресенье, пятого июля 1942 года, к Нанетте пришли Рая и Иван. Она постаралась как можно лучше принять их. Смеялась, шутила, угощала.

— Заметив, что я обеспокоена, Окипная стала спрашивать, что случилось, почему я волнуюсь и скрываю от нее свои переживания. Ваня также подсел ко мне и по-дружески успокаивал. Своим участием они поставили меня в такое положение, при котором я должна была как-то объяснить мое волнение, иначе у них могли возникнуть подозрения.

Продумывая с Грюстом, как проникнуть в группу Ивана, мы решили, что следует сообщить Окипной о том, что гестапо арестовало моего мужа. Это должно было обеспечить мне большее доверие со стороны Окипной. Я решила тогда воспользоваться этой версией. “Какое же у меня может быть настроение, Раечка, — всхлипывала я, — если в гестапо истязают моего мужа!”

Я рассказала им, что кто-то предал моего мужа-подпольщика и он попал в руки СД. На глазах Окипной появились слезы. Она бросилась успокаивать меня. А Иван сказал:

— У нас есть знакомые в гестапо. Мы сделаем все, чтобы вернуть тебе мужа. Ты зря скрывала от нас, что он арестован…

— Мы поможем тебе деньгами, — добавила Рая. — Но больше видеться, вероятно, не удастся. За твоей квартирой наверняка следят. Будем встречаться в театре.

В пять часов дня в дверь постучали. Это были гестаповцы. Через отверстие в почтовом ящике я увидела Шарма и Ганса.

— Подождите, — шепнула я, — еще не время. — В одной из комнат моей квартиры в это время находился отец мужа. При нем нельзя было арестовывать.

— Ко мне пришли следователи СД, которые ведут дело мужа, — объяснила я Ивану.

Окипная встревожилась и заявила, что им придется сейчас уйти. Они перешли в другую комнату, а я открыла дверь и провела гестаповцев в столовую.

Через полчаса после того, как Максим и Рая ушли от Нанетты, в квартиру священника Копшученко вбежала женщина.

— Только что, — сказала она, задыхаясь, — на Сенном базаре арестовали Раю!..

Это была пианистка оперного театра, случайно оказавшаяся поблизости. Почувствовав за собой слежку, Рая подошла к ней и шепотом сказала:

— Идите к Жене и передайте, что за мной следят.

Тут же к Рае подошел какой-то молодой человек в коричневом костюме, и повелительным голосом приказал следовать за ним.

Заметив погоню, Иван метнулся в сторону и ускорил шаг. Где-то здесь был дом, где жил Лантух. Ваня бросился в подъезд, вышел через ворота в другой двор, оттуда — в соседний переулок. Сзади никого не было. “Оторвался”, — с облегчением подумал он и направился к дому Лантуха. Поднялся на третий этаж, открыл дверь, сделал несколько шагов.

— Стой! — крикнули ему. — Не шевелись!

Он обернулся. Два гестаповца направили на него пистолеты. Из комнаты вышел перепуганный Лантух.

— Зачем вы сюда пришли? — спросил фашист.

— К знакомому, — пожал плечами Иван.

— Вы знаете этого человека? — повернулся немец к Лантуху.

Тот кивнул.

— Обыскать!

Максима обыскали. Нашли под рубашкой два десятка листовок — тех, что они печатали с Раей. Его увели.

Вечером Максима и Раю зверски избили.

— Я им устроил “концерт”! — похвалялся Грюст перед Нанеттой, когда она прибежала в СД узнать, как закончилась “операция”. — Займись остальными.

Теперь над пропастью оказались Женя Бремер и Жорж Дудкин. Шестого июля к Нанетте пришел молодой человек в темных очках. Это был Жорж.

— С Раей беда, — сказал он. — У Владимирского собора вас ждет Женя. Идемте…

Они вместе вышли на улицу и отправились к собору — Жорж по одной стороне, Нанетта — по другой. По дороге она успела забежать в СД и подошла к Жене с четырьмя гестаповцами.

— Руки вверх! — скомандовал Грюст.

Женя грустно покачала головой и спросила:

— Когда же ты успела привести их, Ната?

Нанетта не отвечала и только загадочно улыбалась. Гестаповцы окружили арестованных и повели на улицу Короленко. Около Прорезной улицы Жорж выхватил из кармана нож и бросился на одного из немцев. Тот отшатнулся.

— Девчата, бегите! — крикнул Жорж, отвлекая на себя гестаповцев. Немцы открыли стрельбу. Им бросились на помощь проходившие по улице солдаты. Жорж бежал, лавируя, чтобы не задели пули. Потом вскарабкался на водосточную трубу, полез на крышу. Грюст кинулся за ним, но напоролся на нож.

А Женя? Силы оставили ее, у нее начался сердечный припадок. Она упала на тротуар и все спрашивала: “Ушел? Ушел?” Прохожие говорили ей: “Беги скорее, никого нет”. Но Женя лежала, не двигаясь, и все смотрела вверх, пока Жорж не скрылся.

Потом она встала, шатаясь, как пьяная, и побрела по улице. Тут подошли два немца и повели ее в гестапо, откуда она уже больше не вышла.

— Жаль, что упустили этого длинного, — сказал Нанетте гауптман. — Но я уверен: он ещё придет к тебе.

Жорж больше у нее не появлялся.

Что было дальше с Максимом, Раей и Женей? Живых свидетелей нет, протоколы их допросов и приговор еще не найдены, а стены камер, где они провели последние часы, молчат.

Как-то в конце августа к Нанетте пришел Шарм — он допрашивал Ивана — очень злой и усталый.

— Что с тобой? — спросила Нанетта.

— Сегодня четыре часа всеми способами допрашивал твоего студента. Молчит.

Лесть, провокации, шантаж, пытки — все было пущено в ход, чтобы заставить Максима говорить. Его бросили в камеру к предателю. Но и там он молчал. Тело его было черным от побоев. Он называл себя Иван Кондратюк — это было единственное, что удалось вытянуть из него.

В течение трех месяцев день за днем Максима, Женю и Раю таскали на допросы. Жизнь для них стала непрерывной пыткой. Едва они приходили в себя, их уже ждали гестаповцы.

Однажды Нанетте устроили очную ставку с Раей. Она должна была подтвердить, что Окипная привлекала Нанетту к работе в подпольной группе. Хотя это было не так, но когда Шарм спросил ее об этом, та ответила. “Да, привлекала”.

Рая отвернулась и сказала:

— Я думала, ты мне друг.

Очень мужественно вела себя в тюрьме Женя Бремер. Ей удалось передать на волю записку, в которой сообщалось имя той, что отдала их в руки гестапо. Кто-то видел, как 7 ноября 1942 года Женю и ее мать вместе с другими заключенными посадили в автомашину, выехавшую по направлению к Бабьему Яру…

Вот, пожалуй, и все, что нам достоверно известно о последних днях Максима, Раи и Жени.

Умерли они молча, не раскрыв ни одного имени. Организация сохранилась и под руководством Мити Соболева продолжала работу.

Мы спросили у Марии Ильиничны Груздевой, слышала ли она что-нибудь о партизане Калашникове.

— Еще бы, — ответила она, — в 1942 году весь Киев только о нем и говорил. О Калашникове ходили легенды. Рассказывали, что он явился средь бела дня на кондитерскую фабрику и вывез оттуда автомашину с продовольствием.

“Взял для советских партизан. Калашников”, — такую расписку оставил кладовщикам. Он похитил у немцев два грузовика с военным обмундированием.

— А лично вы знали Калашникова?

— Нет, не знала, никогда не видела этого знаменитого партизана.

Тут пришла наша очередь рассказывать Марии Ильиничне.

Это была большая платежная касса, куда со всего района приносили деньги — налоги, которыми облагались киевляне. Налогов было много, и суммы в сейфы кассы поступали крупные.

В пять часов, когда касса уже закрывалась и все деньги упаковывали в пачки для отправки в городской банк, в помещение вошли двое — низенький седенький человек и высокий голубоглазый атлет. Высокий вынул пистолет и встал у входа. Низенький прошел в кабинет управляющего и вышел оттуда вместе с ним.

— Откройте им, — чуть слышно прошепелявил управляющий. Кассир открыл несгораемый ящик. Старичок взял оттуда деньги, деловито пересчитал пачки.