Впрочем, не повезло и книге Фейхтвангера, переведенной и изданной на русском языке под названием «Москва 1937: Отчет о поездке для моих друзей»: со временем она также оказалась в советских спецхранах. Написана она была вскоре после поездки автора в СССР: в конце 1936-го — начале 1937 года. На немецком языке вышла в Амстердаме (писатель к этому времени эмигрировал из Германии). Книга была издана «Гослитиздатом» с поразительной оперативностью и огромным тиражом: 200 000 экземпляров («Сдано в набор 23 ноября 1937 г. Подписано в печать 24 ноября 1937 г.»). Однако существует еще одно, сугубо секретное издание, выпавшее из поля зрения исследователей, которое удалось обнаружить автору этих строк. Оно тоже было выпущено в 1937-м и тем же издательством, но с грифом на титульном листе: «Особое бюро НКВД. Перепечатка воспрещена». Книга не подлежала рассылке даже по системе обязательного экземпляра и предназначалась ограниченному кругу лиц, что подтверждает указанный в учетно-регистрационных данных тираж: всего 250 нумерованных экземпляров (РНБ располагает экземпляром № 14). Это издание сдано в набор примерно за месяц (6 октября) и подписано в печать за три дня (21 ноября) до выхода указанного выше. Поскольку тексты обеих книг абсолютно идентичны, можно предположить, что закрытое издание, рассылавшееся строго по списку, было предпринято с целью предварительного знакомства узкого круга компетентных лиц с книгой Фейхтвангера. По-видимому, одобрение было получено на самом верху, после чего «Москва 1937» была выпущена массовым тиражом. Книги выходили с кратким предисловием издательства, предупреждавшим советского читателя:

В книжке содержится ряд ошибочных и неправильных оценок. В этих ошибках может разобраться советский читатель. Тем не менее книжка представляет интерес и значение как попытка честно и добросовестно изучить Советский Союз. В то время, когда буржуазные разбойники пера, в угоду империализму и фашизму, соревнуются в фабрикации отравленной лжи и клеветы против СССР, Фейхтвангер старается доискаться объективной правды об СССР и понять его особенности.

В тексте Фейхтвангера чувствуется скрытая, а иногда и открытая полемика с вышеупомянутой книгой Андре Жида. В далекой молодости я слышал эпиграмму, сочиненную, надо думать, по свежим следам — сразу после событий 1937 года (не ручаюсь за ее точность):

Нет, не оказался: посетив процесс «Антисоветского троцкистского центра», начавшийся 23 января 1937 года, Фейхтвангер безоговорочно поверил в инсценировку. Он даже написал об этом в своей книге:

Когда я услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они говорили. Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда.

Фейхтвангер, впрочем, был несколько «смущен» той вакханалией, которая творилась вокруг имени Сталина, рискнув поместить в книге главу «Сто тысяч портретов человека с усами». И вскоре «Москва 1937» показалась идеологическим и цензурным инстанциям «нежелательной» для открытого распространения. Во-первых, потому, что даже очень мягко выраженное сомнение в правомерности культа вождя могло вызвать у читателей «неудобные» вопросы. Во-вторых, неоднократное упоминание в книге имен врагов народа — неважно в каком контексте — позднее также было признано вредным для читателя, тем более, что в кратких портретных зарисовках все-таки чувствовалось что-то человеческое. В-третьих, в небольших главках «Причина более строгой цензуры» и «Необходима ли цензура?» Главлит усмотрел нежелательные выпады против своего ведомства:

…Государство может ставить художнику задачи, но я не считаю полезным, когда оно под более или менее мягким давлением принуждает художника к принятию на себя этих задач и к соблюдению генеральной линии. Я убежден в том, что художник лучше всего разрешает те задачи, которые он сам себе ставит. Кроме того, граждане Советского Союза настолько пропитаны политикой, что эта политика неизбежно сказалась бы в произведениях художников даже в том случае, если бы их и не принуждали к выбору непосредственно политических сюжетов.

В главке «Свобода слова в Советском Союзе», говоря о 125-й статье, принятой в 1936 году «сталинской» конституции, гарантировавшей, «в соответствии с интересами трудящихся», свободу слова и печати, Фейхтвангер не удерживается от плохо скрытой иронии:

Однако практика показывает, что, несмотря на эти гарантии, со свободой слова и печати в Советском Союзе обстоит еще далеко не идеально. Как я указал выше, некоторым писателям приходится часто вздыхать по поводу того, что политические власти водят их на поводу [поводке? — А. Б.], и мысль, что Платон намеревался вообще изгнать из своего государства всех писателей, является для них слабым утешением.[6]

Запрет «Москвы 1937» не привел, впрочем, к пересмотру отношений с Фейхтвангером, чьи романы беспрепятственно издавались в СССР, причем огромными тиражами. Однако отношения с теми зарубежными писателями, которые с течением времени изменили прежним своим идеалам, сложились по-иному. Например, с американцем Джоном Дос Пассосом (1896–1970), о котором «старая» «Литературная энциклопедия» (ЛЭ) писала в 1930 году: «В 1928 г. посетил СССР и прожил в нем несколько месяцев.[7] Был избран членом Международного бюро революционной литературы. После сближения с американской коммунистической интеллигенцией (Майкл Гольд и др.) и посещения СССР, начинает приближаться к идеологии революционной». Несмотря на то, что советская критика считала Дос Пассоса «пацифистом» и называла «художником радикальных слоев мелкой буржуазии», а также представителем «потерянного поколения», в начале 30-х его произведения часто издавались в Советском Союзе — не раз выходили отдельными изданиями («Три солдата», «Манхэттен» и другие), публиковались на страницах журнала «Интернациональная литература». В превосходных переводах Валентина Стенича[8] увидели тогда же свет первые две книги трилогии Дос Пассоса «U.S.A.», «1919-й» и «42 параллель». Заключительный том трилогии — «BigMoney» — на русский язык не был переведен; Валентин Осипович Стенич был арестован 14 ноября 1937 года Управлением НКВД по Ленинградской области по обвинению по статьям 58-8 (террористический акт) и 58–11 (организация контрреволюционного выступления) и расстрелян 21 сентября 1938 года в Ленинграде. Да и сам Дос Пассос к этому времени из «прогрессивного писателя» превратился в «троцкиста» и «злобствующего антисоветчика». Его имя было предано остракизму, поскольку он «…после Гражданской войны в Испании резко порывает с левыми кругами» и пишет книги «по своей тенденции — консервативно-охранительные», для которых «характерны антидемократические тенденции».[9] Речь, очевидно, идет о трилогии «Округ Колумбия». Герой первой ее части — молодой человек, отправившийся сражаться в Испанию на стороне республиканцев, но его обвиняют в отклонении от «партийной линии» и обрекают на гибель. В известной мере здесь заметна перекличка с описанием революционных испанских событий в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол», цензурная судьба которого в СССР на протяжении десятилетий складывалась по этой причине крайне неудачно.

Впрочем, с Дос Пассосом приключился один из очень редких для советской цензурной практики случаев: имя зарубежного писателя внесли в секретный «Список лиц, все книги которых подлежат изъятию из библиотек общественного пользования и книготорговой сети согласно приказам Главлита в период с 1938–1950 гг.».