— Для тебя это важно? — удивленно спросила она.

— Чрезвычайно! Ты не представляешь себе, как важно!

— Ты же за рулем!

— Самую малость! Чисто символически!

Надя никогда не пила шампанское. Холодное и шипучее, оно показалось ей совсем не хмельным. «Совсем как ситро». Она выпила целый бокал и почувствовала, что освободилась от своих тягостных мыслей и воспоминаний. Ей стало легко и бездумно. Блеск ресторанных огней отражался в ее глазах, играл на зубах ее улыбки. И даже то, как смотрел на нее Володя, не смутило ее, хотя она уже знала: когда бледнеет лицо и темнеют светлые глаза, в них загорается «угрюмый, тусклый огнь желанья». Что такое _желанье, она тоже знала — это сладостный жар, от которого мутится разум и слабеют колени. Его надо сдерживать в себе, не расплескивая через край. За ее спиной оркестр заиграл танго из кинофильма «Петер». К их столу подошел высокий молодой человек с холеным лицом и томными глазами.

— Разрешите пригласить вашу даму? — осведомился он у Володи.

— Я не возражаю! — ответил, улыбаясь, он, но Надя угадала, он, пожалуй, возражал бы, однако, зная, что танцевать она не умела, хотел насладиться ее замешательством, слегка сбить с нее спесь. Он не знал, да и откуда мог знать, что танго — настоящему, аргентинскому танго — она обучалась у зечки Наташи Лавровской из Ленинградской труппы артиста Дудко, попавшей во время войны в немецкий плен вместе со знаменитым в свое время певцом Печковским, а затем без пересадки перекочевавшей в се верные лагеря ГУЛАГа.

Молодой человек с томными глазами крепко взял ее за локоть полусогнутой руки и повел к эстраде, где на небольшом пятачке переминались с ноги на ногу пары.

— Вы танцуете танго? — спросил он Надю.

— Конечно! — и улыбнулась ему Не потому, что ей хотелось улыбаться этому томно-женственному юноше, а просто поддразнить Володю.

Партнер уверенно развернул ее лицом к себе и, выждав научало такта, большими шагами повел по паркету. Наташа обучала ее не зря, не пропали даром уроки на лагерной сцене клуба лагпункта «Кирпзавод № 2». Танцующие посторонились, сошли с пятачка и смотрели, как танцевал известный всей Москве эстрадный танцовщик с бывшей речлаговкой. Публика недружно поплескала в ладоши, выражая одобрение.

Высокий молодой человек представился:

— Я Владимир Левицкий, а вы? Следующий танец?

Дальше пришлось отказаться. Кроме вальса, она ничего не умела, если не считать «Польку-бабочку» и «Краковяк» из репертуара школьной самодеятельности.

— Благодарю вас! — сказал Левицкий, — Надеюсь встретиться! — И откланялся изящным жестом уверенного в себе артиста.

— Обязательно! В следующий раз! — И улыбнулась ему самой своей очаровательной улыбкой, еще раз.

— Ну, уж дудки! Больше я с тобой в густонаселенные места не ходок, позеленеешь от досады… — шутя возмутился Володя, подавая ей стул. — Почему ты сказала мне, что не умеешь танцевать?

— Я сказала, что не умею танцевать плясок племени Мумбо-Юмбо, да еще с тряской бедер! — ответила Надя и залпом выпила полный бокал, но тут же обратила внимание, что бутылка пуста, а Володя к своему бокалу даже не притронулся.

«Нехорошо! Что он подумает? Но ему нельзя, он машину ведет», — успокоила она себя.

Счет им подали на маленьком серебряном подносе, и, заглянув в него мимолетно, у нее в глазах трехзначные цифры запрыгали, как черные блошки. «Ничего себе!» Она поднялась со стула, но ее тут же качнуло в сторону. Она пошатнулась и вынуждена была ухватиться за Володин рукав. Лестница показалась ей невероятно длинной, а каблуки немыслимо высокими. В машине, пока Володя усаживал ее на сиденье, она негромко запела:

А дальше она смутно помнила, что происходило. Запомнилось ей, что, когда они долго ехали, голова ее очень неловко моталась из стороны в сторону, пока не наткнулась на Володино плечо. Еще ей запомнилось, что над ней склонился кто-то и ей показалось, что Клондайк. Она нисколько не удивилась, а восприняла как должное и шлепнулась в кресло, потому что ноги ее не держали.

— Я заварю крепкий чай, тебе сразу станет легче, — сказал он и снял с нее пальто. Она снова шлепнулась в кресло, засмеялась над своей беспомощностью и протянула ему руку, пытаясь встать. Он притянул ее к себе, обнял и поцеловал прямо в губы. Надя лениво прикрыв ресницами глаза, улыбнулась ему и ответила на его поцелуй. Но дальше, когда он порывисто расстегнул ее платье и стал целовать ее шею и грудь, она сказала:

— Саша, табу! — Но заветное слово действия не возымело, а как раз наоборот. Он еще настойчивее и смелее потянул с нее платье.

— Табу! — строго прикрикнула она еще раз, но он зажал ей рот своими губами, и Надя поняла по дерзости его упорных рук, что это не Клондайк. А когда к ее ногам упало платье, она вскрикнула и забилась в страхе.

— Нет, не смей! Пусти сейчас же!

Это был совсем не Клондайк, которому можно было сказать: «Табу» — и он отпускал ее, стараясь пересилить не ее, а себя. Это был ошалевший от желанья, сильный, наглый пол, уверенный в своей безнаказанности. «Все для нас, все нам, мы желаем!» И когда она, пытаясь образумить его, гневно крикнула: «Пусти сейчас же!» — он не только не отпустил ее, а, нашептывая ей бессмысленные и дерзкие слова, старался увлечь ее к тахте, покрывая поцелуями ее шею, губы и грудь.

— Поганец! — прошипела она ему в лицо, в ярости стараясь вырваться из его цепких и сильных рук, бес шепнул: «Врежь ему по-блатняцки, раз интеллигентно не понимает!» И в тот же миг она со всей силой отшвырнула его от себя так, что он отлетел, сшибая на ходу стулья.

Ничего подобного от такой хрупкой и женственно-слабой на вид он не мог ожидать. Если б он только знал, что уже пять лет она была занята тяжелым физическим трудом и руки ее стали не по-женски сильными.

— Опомнись, погань, скотина! Стыдно тебе будет! Ты меня с Машей перепутал! — ожесточенно крикнула она, пока он поднимался с пола с перекошенным не то от гнева, не то от боли лицом.

Надя схватила свое платье и выбежала за дверь в другую комнату.

Он не последовал за ней, и она быстро оделась и пошла за туфлями, которые почему-то оказались около кресла. В комнате его уже не было. Постояв минуту, она прошла дальше и узнала его дачу.

— Подлец! Сволочь! — ругалась она вслух.

В прихожей она нашла свое пальто и вышла наружу. От холодного, свежего воздуха остатки хмеля слетели с нее. Ноги ее скользили и разъезжались на высоких каблуках в разные стороны по обледенелой дорожке. Кое-как она нашла калитку и вышла на улицу. Где-то совсем близко загудела, подходя к станции, электричка. Денег у нее не было и сумки с ключами от квартиры тоже. Где оставила, не помнила — или в ресторане на спинке стула, или в машине. Пройдя немного, она услышала за своей спиной звук мотора, и тотчас фары машины осветили улицу. Поравнявшись с ней, Володя остановил машину и вылез.

— Подожди, Надя! — приказал он.

В ответ она разразилась бурной бранью:

— Подлец! Мразь! Не смей со мной разговаривать!

— Ты не можешь идти в туфлях по снегу! Схватишь воспаление легких, — сурово сказал он.

— Не твое дело, паскудник!

— Не упрямься, простудишься, голос потеряешь! — продолжал он идти рядом с ней.

«Голос потеряю! Мой голос! Не смогу петь!» — в полном отчаянии подумала она и, закусив до крови губу, подчиняясь рассудку, влезла в машину. На сиденье, к великой радости, лежала ее сумка. Было скользко, машина ползла очень медленно, и, только выехав на основное шоссе, Володя заговорил:

— Я не знаю, какие у тебя были отношения с твоим прежним любовником…

— Заткнись, дрянь ты! У меня не было любовников и никогда не будет! — в бессильной ярости закричала она. — У меня был любимый, возлюбленный! — тут выдержки ей больше не хватило, и она разрыдалась, размазывая по лицу черную тушь с ресниц, от обиды и досады, что так сильно ошиблась, доверив себя.