– Садись, Никулаус, – сказал он, – этак нам будет удобней разговаривать. – Ноккве поблагодарил епископа поклоном и сел. – Выходит, это правда, что Ульв перестал исполнять свой супружеский долг? – спросил он, словно только теперь вспомнил об этом.

– Да, господин… сколько мне известно… – Епископ улыбнулся, и тогда юноша тоже улыбнулся краешком губ. – С минувшего рождества Ульв спит в верхней горнице вместе со мной и моими братьями.

Епископ снова задумался.

– Ну, а пропитание? Кто заботится о его пропитании?

– Когда Ульв отлучается на охоту или по какому-нибудь другому делу, жена собирает ему в дорогу мешок со съестным. – В лице Ноккве появилось легкое замешательство. – Тут у нас поначалу вышли несогласия. Мать хотела, чтобы Ульв снова, как прежде, до его женитьбы, кормился за одним столом с нами. А Ульв противился, опасаясь, что люди станут болтать, если он нарушит первоначальное соглашение, которое заключил с отцом, когда зажил собственным домом, насчет продуктов, какие ему причитаются от хозяина для его личной надобности. К тому же он находил несправедливым, чтобы мать безвозмездно брала его на содержание. Однако мать поставила на своем, и Ульв кормится теперь у нас, а условия договора положили изменить впоследствии.

– Гм. Однако о твоей матери ходит слава, что она хозяйка расчетливая и умеет беречь свое добро.

– Только не еду, – убежденно сказал Ноккве, – это может засвидетельствовать каждый, любой батрак или батрачка, служившие у нас в усадьбе; коль скоро дело идет об угощении, моя мать – самая щедрая женщина на свете. Она осталась такой же хлебосольной, какой была прежде, когда мы жили в богатстве: для нее нет большей радости, чем поставить на стол лишнее лакомство, и при этом она не забудет посмотреть, чтобы самый последний из челядинцев, и свинопас, и нищий получили свою долю.

– Гм. – Епископ погрузился в раздумье. – Ты сказал, что хочешь поехать за отцом?

– Да, господин. Что же еще подобает мне предпринять? – И, так как епископ не ответил, юноша продолжал: – Мы навещали зимой отца, мой брат Гэуте и я. Мы говорили ему в ту пору, что наша мать скоро родит. Но он ни знаком, ни намеком не выказал нам, будто сомневается, что мать хранит ему нерушимую верность. Однако отец никогда не любил Силя, он хотел жить в Довре, в собственной усадьбе, и мать наведывалась к нему прошлым летом. Он гневался на нее за то, что она не захотела остаться с ним и вести его хозяйство: он думал, что она передаст Йорюндгорд мне и Гэуте, а сама переберется в Хэуг…

Епископ Халвард все скреб и скреб бородку, не сводя глаз с юноши.

Что бы там ни говорили об Эрленде, сыне Никулауса, вряд ли он способен на такую низость, чтобы перед лицом своих сыновей обвинить их мать в блуде.

Многие обстоятельства свидетельствуют против Кристин, дочери Лавранса, и все-таки он не дает им веры. Он чувствует, что она не покривила душой, заявив, будто не знала о толках про ее связь с Ульвом, сыном Халдора. Хотя он помнит, что эта женщина не устояла когда-то перед плотскими соблазнами… Недостойным путем вынудили в ту пору согласие Лавранса она и этот человек, с которым она теперь живет в разладе…

Едва лишь разговор зашел о смерти младенца, он тотчас приметил, что ее терзают укоры совести. Но даже если она дурно заботилась о своем дитяти, суд человеческий не властен покарать ее за это. Этот грех ей надлежит искупить перед богом по указанию ее исповедника. К тому же дурное обращение с новорожденным не свидетельствует с непреложностью, что он прижит ею в блуде. Вряд ли она обрадовалась появлению этого ребенка, когда сама она уже в летах, а муж покинул ее с семью взрослыми сыновьями в обстоятельствах куда более стесненных, чем те, что были уготованы им при рождении. Мудрено было бы ждать, что она станет страстно любить этого последыша.

Он не верит в то, что она нарушила супружеские обеты. Хотя одному лишь богу ведомо, чего он наслушался и на что нагляделся за сорок лет, с той поры, как надел рясу священника и отпускает грехи. И все-таки этой женщине он верит…

Однако поведению Эрленда, сына Никулауса, можно дать лишь одно объяснение. Он не проведывал свою жену ни тогда, когда она носила ребенка, ни тогда, когда она его родила, ни тогда, когда он умер. Стало быть, он считает, что это не его дитя…

Но как же поведет себя этот человек далее? Встанет ли он, невзирая ни на что, на защиту чести своей супруги ради семерых сыновей, как поступил бы человек благородный? Или, напротив, возбудит против нее обвинение, поскольку дело это получило огласку? Пожалуй, если верить всему, что говорят об Эрленде, сыне Никулауса, трудно поручиться, что он неспособен на такой поступок.

– Кто ближайший родич твоей матери? – спросил наконец епископ.

– Яммельт, сын Халварда, из Элина женат на ее сестре, вдове Симона Дарре из Формо. Есть у нее также двоюродные брат и сестра: Кетиль, сын Осмюнда, из Скуга и Рагна, что замужем за Сигюрдом Кюрнингом. Ивар Йеслинг из Рингхейма и его брат Ховард, сын Тронда, приходятся ей двоюродными братьями по матери. Но все они живут далеко отсюда…

– А господин Сигюрд Эльдьярн из Сюндбю? Он ведь тоже приходится ей двоюродным братом. Рыцарь должен вмешаться в это дело и выступить на защиту своей родственницы. Никулаус! Скачи к нему сегодня же, друг мой, и извести его обо всем!

Ноккве смешался.

– Достопочтенный господин! Между нами и рыцарем Сигюрдом никогда не было тесной дружбы. К тому же мне думается, если господин Сигюрд вступится за мою мать, это не поможет счастливому исходу ее дела. В нашей округе не любят потомков Эрленда Эльдьярна. Ведь и отцу моему соседи не могут простить, что он вовлек Йеслингов в тот заговор, который стоил нам Хюсабю, – из-за него им и пришлось лишиться Сюндбю.

– Ну да, Эрленд Эльдьярн. – Епископ усмехнулся. – Он, и в самом деле, вечно искал с кем-нибудь ссоры – он ухитрился нажить врагов во всех своих родичах здесь, на севере. Даже деда твоего, человека благочестивого, не боявшегося пойти на уступки, коли этим он мог укрепить мир и согласие между родичами, постигла та же участь: они с Эрлендом Эльдьярном сделались заклятыми врагами.

– Это правда! – Ноккве тоже не удержался от улыбки. – А ведь распря разгорелась по пустому делу: из-за двух простыней с кружевной прошвой и полотенца с голубой вышивкой – все про все оценено было в две марки медными деньгами. Но моя бабка убедила своего супруга, что он во что бы то ни стало должен получить этот скарб при разделе наследства, а Гюдрюн, дочь Ивара, потребовала того же от своего мужа. В конце концов Эрленд самочинно взял спорное имущество и спрятал в свой дорожный мешок, но Лавранс извлек его оттуда – он считал, что имеет больше прав, потому что Рагнфрид своими руками вышила эти вещи, когда еще до замужества жила в Сюндбю. Но Эрленд дознался об этом и дал деду пощечину, а тот схватил Эльдьярна в охапку, трижды ударил его оземь и при этом тряс рыцаря, словно пустой мешок. С тех пор они никогда не разговаривали друг с другом – и все из-за этой паршивой штуки… Она теперь хранится в сундуке у моей матери…

Епископ хохотал от души. Он отлично знал эту историйку, которая в свое время распотешила многих добрых людей: вот, мол, какую власть над своими мужьями забрали дочери Ивара. Но он добился того, чего хотел: лицо молодого человека смягчилось улыбкой, и настороженное, боязливое вьгражение исчезло на миг из прекрасных серо-голубых глаз. Господин Халвард расхохотался еще пуще.

– Ты ошибаешься, Никулаус, один раз они все же говорили друг с другом, и случилось это при мне. Дело было в Осло, во время рождественской пирушки за год до смерти королевы Эуфемии. Блаженной памяти король Хокон беседовал с Лаврансом – тот приехал на юг, чтобы приветствовать нашего повелителя и засвидетельствовать ему свою верность. Король сказал, что эта вражда между супругами двух сестер недостойна христиан и доблестных мужей. Тогда Лавранс подошел к Эрленду, который стоял поодаль с несколькими дружинниками, от всего сердца попросил у него прощения в том, что погорячился, и обещал прислать простыню и полотенце госпоже Гюдрюн с дружеским поклоном от ее брата и сестры. Эрленд ответил на это, что готов примириться с Лаврансом, если тот в присутствии свидетелей признает сам, что при разделе наследства их тестя вел себя как вор и грабитель. Тогда Лавранс круто повернулся и ушел – вот эта-то встреча двух зятьев Ивара Йеслинга и в самом деле была их последней встречей в здешнем мире, – заключил епископ и снова громко рассмеялся.