На первый осторожный контакт со мной Виндзоры пошли через две недели после моего ареста. К тому времени журналисты, расположившиеся вокруг моего дома, уже исчезли. Я был у себя дома в Фарндоне, когда мне в первый раз позвонил тот человек, который пытался говорить обо мне с приближенными принца Чарльза. В то время я еще пытался осмыслить то, что со мной произошло. Он сказал:

— Как мне сказали, он знает, что один из бывших слуг его жены оказался под следствием. Он также сказал, что ты по-прежнему занимаешь особое место в сердцах его детей. Его семья обеспокоена. Тебе предлагают написать ему письмо и объяснить, как все эти вещи оказались в твоем доме. Это может стать первым шагом.

Он позвонил мне в последнюю неделю января 2001 года. Это очень важно, потому что во время дополнительного расследования, которое по поручению принца Уэльского проводил сэр Майкл Пит, утверждалось, что я первым стал делать попытки связаться с Сент-Джеймсским дворцом, что это я умолял принца о встрече, наглым образом пытаясь создать базу своей будущей защиты. Никаких опровергающих доказательств не было, и они утверждали, что мои попытки встретиться с принцем Чарльзом начались в апреле 2002 года.

Но на самом деле, это они мне позвонили. А не я им. Тот человек, действовавший в роли посредника, после того как я рассказал ему, как обстояло дело, позвонил мне и предложил написать письмо. Причем предложил не от своего имени. Это предложение исходило от заместителя личного секретаря принца — Марка Болланда, проницательного человека, так же беззаветно преданного принцу, как я был предан принцессе. И он, и личный секретарь принца сэр Стивен Лампорт внимательно следили за ходом следствия, понимая, к какой вакханалии в прессе может привести публичное разбирательство этого дела. Но это неправда, что я первым стал искать встречи с принцем. Это была его инициатива, чтобы я написал принцу Чарльзу, и это он предложил мне позже написать принцу Уильяму.

Марк Болланд сообщил адвокату принца Фионе Шеклтон о переговорах, которые он вел со мной через посредника, но отказался открыть имя этого человека, действовавшего в интересах обеих сторон. Было ясно, что в те дни принц Чарльз старался сделать все возможное, чтобы его имя не звучало в суде. Я же лелеял слабую надежду, что он уверен в моей невиновности. Но, кроме того, у меня была еще одна дилемма.

С тех пор как меня выпустили под залог, на меня были наложены ограничения, которые не позволяли мне свободно выражать свои мысли в этом письме. Окончательное объяснение всех фактов должно было состояться в суде, поэтому в переписке надо было соблюдать осторожность. Я сидел в офисе моего адвоката Эндрю Шоу в Честере, и мы составляли письмо, из которого принц Чарльз сразу бы понял, что у меня самые честные намерения и что в моей верности принцессе сомневаться нельзя. Вот о чем я хотел написать, но получилось довольно холодное письмо, написанное казенным языком. 5 февраля письмо оказалось в руках моего посредника. Через некоторое время он передал его Марку Болланду. Так мое письмо попало в Сент-Джеймсский дворец.

Я думал тогда, что это было самое важное письмо, которое я написал в своей жизни, что оно спасет меня от этого безумного кошмара. Принц Чарльз, конечно, все поймет, когда прочитает это письмо:

Ваше Королевское Высочество,

Я благодарен вам за то, что вы предоставили мне возможность высказать вам мое мнение о сложившейся ситуации… 27 февраля я буду вызван на очередной допрос.

Как вы знаете, за годы моей службы моя жена Мария, мои сыновья и я сам не раз получили доказательства щедрости членов королевской семьи. Чтобы быть точным, принцесса дарила мне подарки, а также доверяла мне некоторые свои тайны, выраженные как в устной, так и в письменной форме. Полиция забрала из моего дома множество предметов, которые были мне переданы членами королевской семьи и имели для меня особую ценность, напоминая о времени, когда я служил у принцессы. И самое главное, полиция забрала те материалы, которые принцесса поручила мне хранить в тайне. Кроме того, в моем доме были и некоторые вещи, принадлежавшие королевской семье, которые я хранил сначала в кладовой, а в последнее время перенес на чердак своего дома… На данный момент мне еще не предъявили обвинения.

Это ужасно, когда тебя публично обвиняют в подлости. Мне тяжело думать о том, что Вы, принц Уильям или принц Гарри можете решить, что я подвел вас или принцессу. Я всегда заботился о том, что считал «своим миром».

Может быть, наша встреча могла бы уладить все недоразумения и положить конец этой опасной ситуации, последствия которой с каждым днем становятся все более непредсказуемыми.

Ваш, по-прежнему преданный и покорный, слуга Пол.

Но этот жалобный вопль не был услышан. Долгие месяцы меня никто не хотел слушать, и даже последняя надежда донести до кого-то, что я чувствую, рухнула.

Мне снова позвонил посредник.

— Это письмо ничего ему не скажет. Оно ничего не объясняет. Боюсь, что его даже не передадут старшему сыну.

Сердце у меня упало.

Марк Болланд надеялся получить информацию, проливающую свет на это дело, вместо этого перед ним оказался жалобный вопль ложно обвиненного. Письмо мне вернули во вскрытом конверте. Оно дошло до Сент-Джеймсского дворца, но, как мне сказали, не попало к принцу Чарльзу.

Я упустил возможность оправдаться в глазах Чарльза. К тому же после суда меня обвиняли в том, что я никому не говорил, что брал вещи из Кенсингтонского дворца «на хранение».

Но это была неправда. Я говорил об этом королеве во время того разговора в 1997 году. Я сообщил об этом в письме принцу Чарльзу от 5 февраля 2001 года. А в апреле я говорил то же самое в письме к принцу Уильяму — наследнику наследника престола, письме, которое, без сомнения, прочитал не он один. Я сказал об этом трем самым важным людям в государстве, но никто не захотел меня понять. Никто не захотел меня слушать до тех пор, пока я не оказался на пределе физических и душевных сил.

3 апреля сэр Стивен Лампорт, Фиона Шеклтон и личный секретарь королевы сэр Робин Джанврин встретились в Сент-Джеймсском дворце со Спенсерами, представителями Скотленд-Ярда и Королевской службы уголовного преследования. Кто-то из последних сказал, что если меня признают виновным, то мне грозит как минимум пять лет лишения свободы. «Отягчающим обстоятельством будет то, что он воспользовался доверием королевской семьи», — сказал он собравшимся. Было высказано также еще одно интересное замечание: поскольку большая часть найденных у меня вещей принадлежала не принцу Чарльзу, а принцессе, то решение о приостановке дела могут принимать только душеприказчики принцессы. А значит, в роли «машиниста поезда» под названием Скотленд-Ярд, который несся на меня с бешеной скоростью, выступали Спенсеры, и не было никаких шансов, что они решат затормозить.

Никого не волновало, что ни леди Сара Маккоркодейл, ни миссис Франсис Шенд Кидд понятия не имели о безграничной щедрости принцессы. Но полиция прислушивалась к их не основанному ни на чем мнению: у Пола Баррела должны быть какие-нибудь запонки и пара фотографий — вот и все, что полагается слуге. Его надо судить. Поскольку душеприказчики принцессы были на стороне полиции, в Скотленд-Ярде не возникало никаких сомнений, что мне вынесут обвинительный приговор. Они бы пришли к другому выводу, если бы удосужились опросить тех, кто, в отличие от матери и сестры принцессы, хорошо ее знал — ее настоящую семью, то есть ее друзей.

Люсия Флеча де Лима, которая была для принцессы как мать: «Принцесса говорила мне, что свою личную переписку отдавала на хранение Полу».

Дебби Фрэнкс — личный астролог принцессы с 1989 года: «Диана считала Пола членом семьи».

Роза Монктон, бывшая для принцессы почти сестрой: «Принцесса постоянно всем делала подарки… Она не раз говорила, что без Пола она как без рук».

Леди Аннабель Голдсмит: «Диана говорила, что могла во всем положиться на Пола… Она общалась с ним, как с подругой».