Обыск длился с семи утра до восьми вечера. Они перевернули весь дом.

Они нашли конторку, которую принцесса подарила Александру, увидели на ней табличку: «Подарено городом Абердин Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому и леди Диане Спенсер по случаю их бракосочетания 29 июля 1981 года». «Украл», — решили полицейские.

Они нашли хлыст Индианы Джонса, который мне отдала принцесса, зная, как я люблю все, что имеет отношение к кино. Прочитали и о нем: «Подарен Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому в день премьеры фильма „Индиана Джонс и последний крестовый поход" 27 июня 1989 года». «Украл», — решили полицейские.

Они нашли Библию, которую я читал над гробом принцессы во время бдений в Кенсингтонском дворце. «Тоже украл», — решили они. Так, ничего не зная о дворцовой жизни, полицейские радовались, что им удалось унести больше четырехсот предметов, принадлежавших королевской семье.

Я сидел за своим столом и плакал. Мне было страшно. Я был вынужден смотреть, как весь мой мир разваливается на кусочки, а это очень тяжело. В одно мгновение я понял, к чему это приведет, тогда как остальные еще не понимали. Я знал, какие будут последствия.

— Что они делают? — кричал я Луизе. — Они же не понимают, что делают!

Поговорить со мной пришел Эндрю Шоу. Он сказал, что я плохо выгляжу, и настолько обеспокоился моим состоянием, что вызвал полицейского врача. Тот приехал, отметил мое подавленное состояние, но сказал, что это «не исключает возможности ареста». А я сидел и думал только о том, что полицейские сами не понимают, что творят. В этом обыске, которому я не мог помешать, они поставили под угрозу частную жизнь принцессы. Они просмотрели сотни писем, которые принцесса отдала мне именно потому, что боялась хранить их в Кенсингтонском дворце. Они открывали, ломая печати, запечатанные коробки с документами. Они забирали пленки, чтобы проявить фотографии. Полиция рылась в личной жизни принцессы, и это было отвратительно. Я считал, что подвел ее, когда впустил их в свой дом. Еще никогда я не чувствовал себя таким никчемным. Таким усталым. Таким больным.

Полиция не понимала, к чему это приведет, но я видел перед собой череду лиц: принцесса, принц Чарльз, Уильям, Гарри… и королева. Тот мир, который я защищал, вывернули наизнанку и выставили на всеобщее обозрение. Полицейские постарались, чтобы мой арест, а также те огромные мешки, которые они выносили из моего дома, привлекли внимание прессы.

Мою преданность принцессе поставили под сомнение на глазах у всего мира. Следствие не собирались вести тихо. Они хотели, чтобы оно шло на глазах всего народа, чтобы о нем говорили. Все, что я защищал, вытащили на базарную площадь на поругание.

«АРЕСТОВАН ДВОРЕЦКИЙ ДИАНЫ», — кричала «Дейли Мейл» на следующий день, а рядом была фотография: меня ведут в полицейский участок в Рункорне. Я был раздавлен.

— Вы понимаете суть выдвинутых против вас обвинений, мистер Баррел? — спрашивал полицейский сержант в участке Рункорна.

В этой голой комнате, похожей на подвалы Букингемского дворца, молча выкладывая вещи из карманов своего пиджака, я уже вообще ничего не понимал.

— Будьте любезны, снимите еще ремень, галстук и вытащите шнурки из ботинок, — добавил он. Они не оставляли мне ничего, на чем можно будет повеситься. — Так положено, мистер Баррел.

Тут меня взяла за руку взяла женщина в полицейской форме. У нее были коротко стриженные светлые волосы.

— Не волнуйтесь. Я буду о вас заботиться, — сказала она с сильным ливерпульским акцентом. Она повела меня по коридору к моей камере. Ее звали Кейт Мёрфи. У нее было очень доброе лицо, увидеть которое было очень приятно после стольких часов в обществе дуболомов Скотленд-Ярда.

За мной шел Эндрю Шоу. Стук наших шагов отдавался эхом по коридору. Эта суета привлекла внимание других заключенных. Они принялись кричать, топать, стучать по дверям. У одной из тяжелых металлических дверей мы остановились. Кейт Мёрфи распахнула ее, пропуская меня внутрь. Я не мог поверить в то, что происходит. Это было тоскливое помещение с голыми крашеными бежевыми стенами и крошечным квадратным окошком. В углу был унитаз из нержавейки.

— К сожалению, изысков французской кухни тут не дают, — пошутила она. — Все готовят в микроволновке. Но карри рекомендую, — она улыбнулась.

Когда мой адвокат ушел, посоветовав «мужаться», я первый раз за тот день поел — то самое карри. Из пластикового контейнера пластиковой вилкой.

Я попытался заснуть, но не смог. Вместо кровати тут был широкий каменный выступ. Ни подушки, ни одеяла. А матрас был больше похож на мат, на которых занимаются легкоатлеты.

На следующее утро пришел детектив-сержант Роджер Милберн. Он засыпал меня вопросами, но я, по совету Эндрю Шоу, молчал. И снова его гораздо больше интересовало содержимое шкатулки, личная переписка принцессы и мои несуществующие мемуары. Можно было подумать, что четыреста предметов, вынесенные из моего дома, это такая мелочь, на которую даже не стоит тратить время. Пять часов я сидел и ломал голову: что происходит? Он задавал мне вопрос, а я отвечал: «Без комментариев».

Конечно, это какая-то ошибка. Когда королевская семья узнает о том, что произошло, весь этот кошмар закончится.

Когда меня выпустили под залог, я искренне полагал, что кто-нибудь из Скотленд-Ярда, из Букингемского, Кенсингтонского или Сент-Джеймсского дворца — королева, принц Чарльз, принц Уильям — что кто-нибудь поймет, что произошла ошибка. По всей Британии в королевских дворцах слуги получали сотни подарков. Трогательные вещицы которые напоминают о годах службы. Слуги традиционно рассчитывали на подарки от своих хозяев еще со времен Георга V. Это знали все, кто имел дело с Королевским домом. Это знали все члены королевской семьи.

Но вокруг — тишина, которая сводила меня с ума.

Глава шестнадцатая

ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ

— Пол, старший сын желает с тобой встретиться, — услышал я по своему мобильному. Так слуги называли принца Чарльза. Принц Эндрю был «любимый сын», а принц Эдвард — «младший сын».

В месяцы, последовавшие за моим арестом, осторожность в разговорах была крайне необходима. Как позже оказалось, двадцать телефонов моих друзей и родственников постоянно прослушивались. Поэтому по телефону надо было стараться не упоминать имен и говорить только общими словами.

После долгих месяцев, когда я терзался вопросом, почему королевская семья забыла обо мне и позволяет так страдать, вдруг раздался звонок. Это было 2 августа 2001 года. Из Лондона звонил человек, который вел для меня переговоры с помощниками и советниками принца Чарльза. Вот уже месяц он пытался договориться с принцем о встрече со мной. Этот человек, имя которого я не хочу называть, оказался в незавидном положении, вынужденный разрываться между мной и дворцом. Причем обе стороны представляли, как важно это дело и какой ущерб оно может нанести.

Я не хотел выдавать полицейским тайны королевской семьи. Я хотел только поговорить с принцем Чарльзом один на один, чтобы все ему объяснить. Я хотел, чтобы он понял, что это какая-то страшная ошибка. Я хотел, чтобы Уильям и Гарри знали, что я невиновен.

Этот деловой звонок дал мне надежду. Наконец-то произойдет сдвиг, и причем очень скоро — меньше чем через сутки.

— Он согласился с тобой встретиться. Ты должен поехать в Глостершир. Там ты получишь дальнейшие указания. Встреча состоится в чужом доме. Там тебя будет ждать старший сын. Он хочет раз и навсегда во всем разобраться. После долгих месяцев, когда я мог только сидеть и жалеть себя, на меня вдруг нахлынула буйная радость. Как только принц Чарльз выслушает меня, он поймет, что я невиновен! Он все поймет. Всю весну и все лето мне казалось, что я, как в кошмарном сне, пытаюсь закричать, но из моего горла не вылетает щи звука. И теперь человек, на которого я когда-то работал, отец мальчиков, которые выросли на моих глазах, согласен выслушать меня, тогда как с января никто из Виндзоров не соизволил оказать мне этой чести. Мне пришлось ждать несколько месяцев, прежде чем у меня появился хоть малейший повод для радости.