— Привет, генерал, что это у тебя на груди?

Тот, что пониже ростом, хладнокровно цапнул за значок на нагрудном кармане Шпербера.

Шпербер стоял спокойно, как бывало, когда ему делали прививки. Черный сдернул с груди Шпербера значок военно-воздушных сил — так снимают с витрины неприятный ценник. В это время другой в черной коже схватил Шпербера за руку и сжал ее пальцами:

— Не шуметь, генерал. Что там у тебя в портфельчике, генерал? А, кальсончики!

Шпербер не сопротивлялся. Он огляделся вокруг. Люди, проходившие мимо, старались смотреть в другую сторону. Одна пожилая женщина ударилась в бег.

«Чернокожие» отпустили Шпербера и, ухмыляясь, по очереди примеряли его значок ВВС на свои мотоциклетные куртки. От них разило пивом. Они даже пожелали ему доброго вечера и удалились тяжелыми шагами. Пронесло. Наверное, он еще должен быть им благодарен за такой исход. Он от кого-то слышал, что эти вот роккеры, в сущности, большие дети. Украшают себя кожей вместо перьев. Он показался себе очень взрослым. Но когда увидел на груди на месте значка темное пятно, он все-таки почувствовал себя ограбленным. А с точки зрения других, ничего особенного с ним не произошло.

«За солдатом следят более пристально, чем за гражданскими лицами, на него обращают внимание больше, чем на других, и от него ожидают особо безупречного поведения. По поведению одного солдата судят обо всем бундесвере».

Сматываемся с поля боя. Переключаемся на иные мысли. Он запер портфель в абонементный ящик для багажа. Выйдя из здания вокзала, он отправился в ночной бар на секс-шоу. Непроизвольно изменил походку. Больше вальяжности вместо строевого шага, больше легкости, меньше неуклюжести. Правую руку Йохен засунул в карман. И все-таки он шел довольно неестественно и, наверное, был похож на огородное пугало. Перед витриной ночного бара он остановился. Опять черные кожаные куртки, теперь уже со шнуровкой. Дамские туфли с каблуками, похожими на автоматические карандаши.

Раздался звук полицейской сирены. Шиербер проскочил через штору из свисающих пластиковых лент и оказался в своего рода прихожей. Из динамика раздавались звуки, которыми сопровождался порнографический фильм. Из-за застекленной ширмы раздался голос: «Вход — пять марок». Он заплатил и занял место в демонстрационном зале, где было пусто, сидели только еще двое мужчин. Возбуждающее чувство какого-то нелегального действа…

После демонстрации фильма Шпербер выбрался из зала, прошел за тяжелую суконную портьеру в лавку сексуальных принадлежностей и вышел на улицу. Он вновь заметил у себя на груди темное пятно, где раньше был значок ВВС. Испугался. Схватился за внутренний карман. Удостоверение личности было при нем. Он заглянул в пивнушку со стоячими местами.

«Солдат в форме должен проявлять особую осмотрительность при выборе общественных мест. Это в первую очередь касается имеющихся во всех крупных городах заведений с сомнительной репутацией».

У прилавка кто-то попытался втянуть его в беседу. Шпербер отшил его. Тупо полистал свою записную книжку. Пару адресов он внес туда еще на Новый год.

«Особую сдержанность необходимо проявлять в разговорах с посторонними и не принимать угощение от них. О том, как действовать, если относительно их попыток войти в контакт возникнут подозрения, смотри сборник «Военная безопасность»…»

Что, если к Анне? Но его отпугивали ее бесконечные жалобы на семейную жизнь. К близости дело подойдет только через несколько часов.

Мануэле? Какое имя! Какие были вечера с этой полногрудой! Их уже не вернешь, остались только сладкие воспоминания. Но ведь на сегодня ему кто-то все-таки нужен.

С Силькой у него с самого начала все завертелось слишком на серьезе. Они уже даже говорили о том, чтобы завести детей. Но он неожиданно оборвал связь. Нет, ее он бы не хотел встретить.

Лучше бы, конечно, к какому-нибудь старому другу в юбке, где не будет лишних сантиментов, где его руку, скользнувшую ей под мышку, не выбросят тут же, где можно обойтись парой ласковых слов. Но такого адреса не было в его книжке. И что он может сейчас рассказать такой женщине?

А может, все же к Сюзанне? Он скажет ей: послушай, Сюзанна, мы же были довольно прочно привязаны друг к другу. Как ты думаешь, легко мне было тут крутиться? Неделями вынужден был заниматься собой. Может быть, разлука была тогда единственным выходом для нас? И все-таки исчезнуть без единого слова было с твоей стороны не очень уж корректно. Почему бы не сказать просто: ты для меня слишком неопытен, я считаю тебя не очень ловким, ты, мол, никогда не находил для меня места в своих планах, ты не предоставлял мне свободы действий, с тобой я не чувствовала себя в безопасности.

Ладно, не будем говорить о тебе. Твое письмо здорово задело меня: я и раньше знал, что тебе больше до себя, чем до нас обоих. И это отнимало у меня уверенность в себе…

Нет, все-таки это не те слова, которые нужны.

Он шел уже по другую сторону вокзала, слушая звук своих шагов. Несколько сосредоточившись, он уже не наступал ботинками на стыки бетонных плит тротуара. После того как он медленно перестроился на средний темп ходьбы, он заметил, что расстояние между этими стыками соответствует длине его обычного шага. Как бы само собой он настроился на освоенный за прошедшие недели четырехтактный марш и начал беззвучно командовать себе: левой-два-три-четыре. Счет облегчал ему ходьбу.

Было уже восемь часов вечера. Он опять стоял перед кассовым залом вокзала. Темное пятно на кармане было похоже на дырку. На нем виднелись остатки ниток, которыми прикреплялся значок. Он выдернул их. Пройдя дальше, он почувствовал именно в том месте на груди какое-то давление. Это не было игрой воображения. Ставить об этом случае начальство в известность он не будет. На вещевом складе ему должны выдать новый значок. Но рубец в душе у него все-таки останется.

Его потянуло обратно в казарму. Перед возвращением он взял тяжелый портфель из ящика камеры хранения, затем в газетном киоске разыскал малоформатный порнографический журнал, обернул его купленной здесь же газетой и незаметно засунул журнал во внутренний карман кителя. Что ж, на его одежде появилось темное пятно. Но ему теперь было все равно.

В спальне номер одиннадцать никого не было. А Шпербер именно сейчас охотно разделил бы чье-нибудь общество. Он устало опустился на стул, прислушиваясь к какому-то чужому голосу, который вопрошал его: что с тобой случилось?

В субботу утром его первая мысль была о Сюзанне. Свилась ли она ему ночью? Он попытался вспомнить. Нет, во сне он ее не видел, и, во всяком случае, ничего другого, что смогло бы его взволновать, — тоже. Но сейчас уже одной мысли, что она находилась снова где-то рядом, было достаточно, чтобы он стал нервничать. Что ей нужно? Ведь они расстались, и это было убедительно подтверждено в письме. Или?.. А что означает открытка? А привет, переданный через родителей? Нет, глупости, дело сделано. И что за радость снова раздувать погасший костер?!

Все же Шперберу казалось, что в его рассуждениях нет логики. Мысли прыгали, как шарики пинг-понга. В конце концов он убедил себя, что надо ей позвонить, хотя в душе и был против этого.

Почтовое отделение находилось рядом с киркой. Там в два ряда выстроились кабинки, в каждом по три. И все заняты.

Чем дольше Шпербер ждал, тем меньше знал, о чем же нужно говорить. Но вот минут через двадцать место освободилось. Он быстро набрал номер, но тут же повесил трубку обратно. Кто-то постучал в стеклянную дверь. Нет, подумай прежде, о чем ты будешь вести речь. Он снова снял трубку. Но теперь кто-то подошел к будке сбоку и стал смотреть на него через стекло. Шпербер вышел из будки.

— Проходи, — сказал он следующему.

— А ты становись взад, — предупредил Шпербера стоявший вторым. — Один человек — один разговор.

— Это ты поцелуй меня в зад, — ответил Шпербер, чем вызвал некоторое смятение в очереди. Ладно, девчонка подождет, успокоил он себя, хотя на душе у него скребли кошки, и спокойно занял место в хвосте.