Утверждение Б.В. Соколова о том, что Булгаков «искренне принял Советскую власть», лишь повторяет аналогичные посылки И.Ф. Бэлзы, В.Я. Лакшина, В.В. Петелина и др. Но действительно ли искренне? Он ведь не подписывал специальный документ о лояльности власти, как это сделали, например, Луначарский, Маяковский, Мейерхольд? Хотя Булгаков, получив возвращенные в двадцатые годы из ГПУ дневники, сжег их, воландовское ведомство сыграло довольно злую шутку над теми, кто пытается приписать писателю лояльность к власти: через шестьдесят с лишним лет обнародовало извлеченные из своих недр копии этих самых дневников, не только полностью опровергнув надуманныые сентенции булгаковедов, но и доказав при этом, что рукописи действительно не горят. Вот лишь некоторые выдержки:

6 августа 1924 г. (по поводу срыва конференции с Великобританией): «Интересно бы знать, сколько времени «Союз социалистических республик» просуществует в таком положении» (прошу обратить внимание на смысл авторских кавычек – А.Б.) ; 16 августа (по поводу подписания договора с Великобританией) : «Доиграются англичане (нельзя же давать большевикам деньги, когда эти большевики только и мечтают, что о разрушении Англии!)»; 4 января 1925 года: «Сегодня вышла «Богема» в «Красной Ниве» № 1. Это мой первый выход в специфически-советской топкой журнальной клоаке»… Я уже не говорю о собственноручном признании Булгакова на допросе в ОГПУ…

Самое первое из известных печатных произведений Булгакова – его резко антикоммунистический очерк «Градущие перспективы», напечатанный 13 (26) ноября 1919 года в белогвардейской газете «Грозный». Вот лишь некоторые выдержки из него: «…Наша несчастная Родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала «великая социальная революция»… Перед нами тяжкая задача – завоевать, отнять свою собственную землю. Расплата началась. Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю… Но придется много драться, много пролить крови, потому что, пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба. Нужно драться… Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены» .

Полагаю, что отношение Булгакова и к «новой России», и к Советской власти, которую он якобы «искренне принял», вопросов больше не вызовет. И власть предержащие это прекрасно понимали, о чем свидетельствует приведенная выше выдержка из доклада Луначарского на совещании в ЦК ВКП(б).

Позиция Булгакова не была, видимо, тайной и для коллег-литераторов. Например, 6 мая 1930 года М. Пришвин сделал такую запись в своем дневнике: «Был в Москве […] Виделся с Лидиным (Лидин В.Г. – писатель – А.Б.) – это мой термометр […] В пессимизме он ужасном, но едва ли от семейного горя. Булгаков пришел – в таком же состоянии(выделено мною; напомню: с момента уничтожения первой редакции романа и после «обнадеживающего» телефонного разговора со Сталиным прошло совсем немного времени – А.Б.). Козин – тоже. (Козин В.В. – писатель – А.Б.). Предсказывают, что писателям будет предложено своими книгами (написанными) доказать свою полезность Советской власти. Очень уж глупо! Но как характерно для времени: о чем думает писатель!»

Двумя месяцами позже, 11 июля 1930 года, комментируя новое в литературной жизни понятие «политпросвет», М. Пришвин записал: «Политпросвет. О просвечивании. Этот ничтожный человек – политвошь, наполнивший всю страну в своей совокупности, и представляет тот аппарат, которым просвечивают всякую личность. Б, в сущности, стоит на старой психологии раба, конечно, утонченнейшего: он очень искусно закрывается усердной работой, притом без всякой затраты своей личности: это не выслуга, конечно, он в постоянной тревоге, чтобы его не просветили, и в этой тревоге заключается трагедия себя, расход: легко дойти до мании преследования, тут весь расчет в отсрочке с надеждой, что когда-нибудь кончится «господство зла». Я спасаюсь иначе» .

Но возвратимся к роману. В различных своих пластах он показывает как начало революционного процесса (сатанинский шабаш Воланда, выпустившего на волю все пороки человечества; торжество деспотизма Шариковых, принявших обличья Латунских, Стравинских, Алоизиев Могарычей; величайшую трагедию человечества, сравнимую по своим масштабам с казнью Христа – ведь настойчиво проводимую в романе параллель с темной тучей трудно воспринимать иначе), так и следствие – разломанное солнце, гибель Москвы, наглое торжество лжи, символизируемое ликующим, «всегда обманчивым» светом луны. Нет, в романе нет «хэппи-энда» в свете догмы социалистического реализма о показе жизни в духе так называемого исторического оптимизма революционного развития; в нем речь идет о «Голгофе двадцатого века», по выражению светлой памяти М.Д. Гефтера. По всем признакам роман является мениппеей, показывающей один из величайших катаклизмов в истории человечества ..

Следует отметить, что сатира Булгакова развивает именно те концепции, которые были высказаны в свое время «ранним» Горьким, и от которых тот впоследствии отрекся. Разве не на этом построена и фабула булгаковского романа? Мастер создает гениальное произведение о великой трагедии, затем отрекается от него, но эстафету принимает у него Бездомный.

Второй момент. В «Великом канцлере» фамилия Бездомного – Попов, то есть, сын попа; эта фамилия, простая и распространенная, выбивается из ряда «странных» фамилий булгаковской сатиры. Однако именно в этом факте не окажется ничего странного, как только мы вспомним, что отец Михаила Афанасьевича был профессором духовной академии в Киеве, а оба деда – священниками.

Третий. В окончательной редакции фамилия Бездомного – Понырев, она образована от названия железнодорожной станции Поныри между Курском и Орлом; до революции территориально находилась на землях Орловской губернии, откуда родом родители Булгакова.

Четвертый. «Бездомный» – литературный псевдоним Понырева. В одной из ранних редакций он значился как «Безродный». У самого Булгакова тоже был псевдоним – «Неизвестный», структурно схожий с псевдонимами этого персонажа. Более того, свой собственный псевдоним Булгаков включил в текст романа, в самую первую его строку: ведь название первой главы – «Никогда не разговаривайте с неизвестными».

И это не все. Оказывается, о себе самом он писал в 1924 году в дневнике как о бездомном, причем явно в переносном смысле: «Вечером, по обыкновению, был у Любови Сергеевны и у «Деиньки». Сегодня говорили по-русски – о всякой чепухе. Ушел я под дождем грустный и как бы бездомный» .

Пятый. В одной из ранних редакций романа Понырев фигурирует как помощник председателя секции драматургов, что ближе к биографии самого Булгакова.

И, наконец, «шестое доказательство». М.О. Чудакова расценивает эпилог романа «Мастер и Маргарита» как «важнейшее биографическое свидетельство о тогдашнем умонастроении автора» . Этот вывод, вытекающий из анализа обстоятельств создания Булгаковым пьесы о Сталине, подкрепляет рассматриваемую здесь версию. Это, «шестое», доказательство является тем более весомым, что вывод М.О. Чудаковой сделан на основании совершенно иных посылок.

Вместе с тем, нельзя не отметить тот факт, что в эпилоге образ Понырева получает несколько иную тональность, чем это можно было бы ожидать из содержания первых глав романа. За отрезок времени, прошедший между диктовкой на машинку окончательной редакции романа (июнь 1938 года) и созданием эпилога (май 1939 года), этот образ подвергся заметной трансформации в сознании Булгакова; объемный по содержанию эпилог был написан буквально на одном дыхании; следовательно, новая концепция образа уже сформировалась в сознании писателя до того, как была положена на бумагу.