Сходство стиля приведенного отрывка с пассажем о Маргарите заставляет усомниться, действительно ли так «не важно это». К тому же, это описание вызывает прямую ассоциацию с «грибоедовской Москвой», то есть, с понятием, которое увязывается не лично с Грибоедовым, а с образом жизни его персонажей – определенной части москвичей первой половины девятнадцатого века.

Читаем далее описание: «Владение, занимаемое сейчас Домом ученых, имеет свою интересную историю. В начале пушкинских времен оно принадлежало Ивану Петровичу Архарову… В его доме собиралась вся «грибоедовская» Москва (! – А.Б.). В конце тридцатых годов прошлого века здесь был дом И.А. Нарышкина, посаженного отца Н.Н. Пушкиной. Здесь был наш знаменитый поэт (У Булгакова – «знаменитый писатель» – А.Б.). Таким образом, место, занимаемое сейчас Домом ученых, связано с драгоценным для нас именем великого поэта».

Похоже, что описание Шкляра совпадает с булгаковским. И дело не только в сходстве характеристик обоих «домов». Шкляр явно подразумевает книгу Гершензона «Грибоедовская Москва»; такая книга из личной библиотеки Булгакова сохранилась до наших дней. Но у Шкляра речь идет о великом поэте Александре Сергеевиче Пушкине, а в романе – о великом писателе Александре Сергеевиче Грибоедове. Характерно, что, упоминая в романе многие известные фамилии, Булгаков полностью приводит имена только в двух случаях – в отношении А.С. Грибоедова и Л.Н. Толстого. О значении имени Толстого для разгадки смысла романа разговор впереди; здесь же возникает необходимость разобраться, кого именно из двух Александров Сергеевичей имел в виду Булгаков.

… Впервые в романе слово «Грибоедов» встречается в конце четвертой главы, при описании неудачной погони Бездомного за Воландом. Искупавшись в Москве-реке, он воскликнул: «К Грибоедову!». На пути к этому дому он слышит, как из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывается хриплый рев полонеза из оперы «Евгений Онегин»… «И на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил вездесущий оркестр, под аккомпанимент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне».

Не подсказывает ли нам Булгаков, какой Александр Сергеевич читал «тетке» свои произведения? Но свои «подсказки» Булгаков дублирует, причем неоднократно и в разных частях романа. Так ли это в данном случае?

В романе «Дом Грибоедова» фигурирует еще в двух эпизодах. Но во всех трех случаях при описании приближения к нему различных персонажей Булгаков включает моменты, вызывающие ассоциацию с именем Пушкина.

Вот поэт Рюхин добирается к «Дому Грибоедова» в грузовике, застрявшем у постамента с «металлическим человеком». Его фамилия не приводится, да в этом и нет необходимости, так как полную ясность вносят размышления Рюхина: «Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою…»? Не понимаю!.. Повезло, повезло! – вдруг ядовито заключил Рюхин… – стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…» .

В третьем связанном с этим домом эпизоде Коровьев говорит Бегемоту о его обитателях: «…Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когда кто-нибудь из них для начала преподнесет читающей публике «Ревизора» или, на самый худой конец, «Евгения Онегина»?»

Видимо, не считая возникающие ассоциации достаточными для полной идентификации Дома ученых, Булгаков использует «музыкальную тему» и для указания его места в топографии Москвы. Вспомним, что Бездомный купался на месте разрушенного Храма Христа Спасителя – там потом был бассейн «Москва». То есть, у самого начала Кропоткинской (Пречистенки). А теперь вдумаемся в смысл фразы «И на всем его трудном пути… тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне». О чем она говорит? – Да о том, что, начав путь пешком при звуках полонеза, Бездомный закончил его при исполнении следующей за ним по либретто арии Гремина. А это – считанные минуты, за которые до Тверского бульвара, 25 разве что в такси доехать; зато до Пречистенки, 16, где Дом Ученых, – рукой подать, можно и пешком дойти.

Такой поворот в оценке прототипа «Дома Грибоедова» вряд ли можно считать неожиданным, если учесть, что в другой ситуации Булгаков использовал «колонный зал» «этого дома», где было выставлено для прощания тело Берлиоза, для создания ассоциации с Колонным залом Дома Союзов, откуда происходили похороны праха Горького.

Приведенные соображения дают основания считать, что под «домом Грибоедова» Булгаков подразумевает все же Дом ученых, намекая таким образом на характер деятельности М.Ф. Андреевой после смерти Горького.

* * *

Вывод относительно прототипа образа Маргариты вытекает из содержания романа. Хотя отношение к личности Андреевой самого Булгакова может содержать элементы субъективизма, оно в значительной степени корреспондируется с мнением о ней близко знавших ее современников. К этому могу добавить, что в процессе изучения опубликованных материалов, касающихся личности Андреевой, выявились факты, свидетельствующие, что ее собственная интерпретация некоторых событий не подтверждается другими источниками.

В частности, имеются неточности во включенных во второе издание БСЭ биографических данных Андреевой, которые, по всей видимости, были согласованы с нею (этот том вышел в 1950 году, за три года до ее смерти). Можно, конечно, понять мотивы Женщины, уменьшившей в энциклопедии свой возраст на четыре года – все-таки семьдесят восемь лет – это далеко не восемьдесят два… Но сведения о том, что по возвращении с Капри она была арестована и находилась под следствием, явно не соответствуют действительности – она практически сразу же вместе с Художественным театром выехала на гастроли в Киев, где газета «Киевская мысль» поместила восторженную рецензию по поводу ее игры. Возможно, тогда молодой Булгаков увидел ее впервые. Возможно – в следующем, 1914 году, когда Андреева выступала в Киеве в театре Н.Н. Синельникова.

В интерпретации Андреевой, нагрянувшая 13 декабря 1905 года в «квартиру № 20» полиция обнаружила там оружие и взрывчатку. Н.Е. Буренин, основываясь на данных О.Д. Чертковой (прислуживала в доме Андреевой и А.А. Желябужского, затем – в «квартире № 20»; впоследствии работала в доме Горького до самой его смерти), успевшей все вынести из квартиры до прихода полиции, не подтверждает это. К тому же, оказывается, взрывчатки в этой квартире вообще не было, там были только учебные макеты без начинки, хотя Андреева и вспоминала, что даже прятала взрывчатку под подушкой у «Липы» (Чертковой).

Весьма занимательный эпизод с тайным советником, пианино которого якобы было прострелено пулей «Чорта», тоже выглядит не совсем правдоподобным. Даже если такой неловкий выстрел действительно имел место, в доме, принадлежавшем Российскому обществу застройщиков капитальных и доходных домов и известному как гостиница «Петергоф», междуэтажные перекрытия вряд ли можно прострелить даже из револьвера, не говоря уже о пистолетах системы «Вальтер», которыми, как выяснилось, были вооружены охранявшие Горького дружинники.

В цитировавшемся выше напоминающем отчет письме Андреевой с Капри ее оценка своей роли в защите Горького от «впередовского» влияния по меньшей мере преувеличена. Совсем недавно под давлением общественности КГБ СССР рассекретил несколько писем из переписки Горького, в том числе и датированное ноябрем 1909 года (Капри) письмо-отповедь Ленину как раз по этому вопросу. В этом письме, называя Ленина нигилистом (и даже «нигилистище»), Горький четко отдал предпочтение Богданову и его группе, что по мнению Института Мировой литературы имени Горького, является осознанной позицией писателя, а не «ошибочным отклонением», как это преподносила ранее общепринятая точка зрения в горьковедении. Более того, эта связь с «впередовцами» (Богданов, Базаров, Луначарский) длилась по крайней мере до 1918 года, когда по указанию Ленина была закрыта издававшаяся ими «Новая жизнь», в которой активно сотрудничал Горький .