– По правде говоря, нет.

– Тут кого-то надувают.

– Во всяком случае, не нас с вами?

– Нет, разумеется.

– Ну, тогда…

– Не все ли нам равно, правда?

– Именно это я хотел сказать: доиграем до конца и дружно.

– Идет, вы увидите, что я достоин быть вашим партнером.

– Я ни минуты в этом не сомневался, дорогой отец.

– Вы оказываете мне большую честь, дорогой сын.

Монте-Кристо выбрал эту минуту, чтобы вернуться в гостиную. Услышав его шаги, собеседники бросились друг другу в объятия; так их застал граф.

– Ну что, маркиз? – сказал Монте-Кристо. – По-видимому, вы довольны своим сыном?

– Ах, граф, я задыхаюсь от радости.

– А вы, молодой человек?

– Ах, граф, я сам не свой от счастья.

– Счастливый отец! Счастливое дитя! – сказал граф.

– Одно меня огорчает, – сказал майор, – необходимость так быстро покинуть Париж.

– Но, дорогой господин Кавальканти, – сказал Монте-Кристо, – надеюсь, вы не уедете, не дав мне возможности познакомить вас кое с кем из друзей!

– Я весь к услугам вашего сиятельства, – отвечал майор.

– Теперь, молодой человек, исповедайтесь.

– Кому?

– Да вашему отцу, скажите ему откровенно, в каком состоянии ваши денежные дела.

– Черт возьми, – заявил Андреа, – вы коснулись больного места.

– Слышите, майор? – сказал Монте-Кристо.

– Конечно, слышу.

– Да, но понимаете ли вы?

– Великолепно.

– Он говорит, что нуждается в деньгах, этот милый мальчик.

– А что же я должен сделать?

– Дать их ему.

– Я?

– Да, вы.

Монте-Кристо стал между ними.

– Возьмите, – сказал он Андреа, сунув ему в руку пачку ассигнаций.

– Что это такое?

– Ответ вашего отца.

– Моего отца?

– Да. Ведь вы ему намекнули, что вам нужны деньги?

– Да. Ну и что же?

– Ну и вот. Он поручает мне передать вам это.

– В счет моих доходов?

– Нет, на расходы по обзаведению.

– Дорогой отец!

– Тише! – сказал Монте-Кристо. – Вы же видите, он не хочет, чтобы я говорил, что это от него.

– Я очень ценю его деликатность, – сказал Андреа, засовывая деньги в карман.

– Хорошо, – сказал граф, – а теперь идите!

– А когда мы будем иметь честь снова увидеться с вашим сиятельством? – спросил Кавальканти.

– Да, верно, – сказал Андреа, – когда мы будем иметь эту честь?

– Если угодно, хоть в субботу… да… отлично… в субботу. У меня на вилле в Отейле, улица Фонтен, номер двадцать восемь, будет к обеду несколько человек, и между прочим господин Данглар, ваш банкир. Я вас с ним познакомлю: надо же ему знать вас обоих, раз он будет выплачивать вам деньги.

– В парадной форме? – спросил вполголоса майор.

– В парадной форме: мундир, ордена, короткие панталоны.

– А я? – спросил Андреа.

– Вы совсем просто: черные панталоны, лакированные башмаки, белый жилет, черный или синий фрак, длинный галстук; закажите платье у Блена или Вероника. Если вы не знаете их адреса, Батистен вам скажет. Чем менее претенциозно вы, при ваших средствах, будете одеты, тем лучше. Покупая лошадей, обратитесь к Деведё, а фаэтон закажите у Батиста.

– В котором часу мы можем явиться? – спросил Андреа.

– Около половины седьмого.

– Хорошо, – сказал майор, берясь за шляпу.

Оба Кавальканти откланялись и удалились.

Граф подошел к окну и смотрел, как они под руку переходят двор.

– Вот уж поистине два негодяя! – сказал он. – Какая жалость, что это не на самом деле отец и сын!

Он постоял минуту в мрачном раздумье.

– Поеду к Моррелям, – сказал он. – Кажется, меня душит не столько ненависть, сколько отвращение.

XIX. Огород, засеянный люцерной

Теперь мы вернемся в огород, смежный с домом г-на де Вильфора, и у решетки, потонувшей в каштановых деревьях, мы снова встретим наших знакомых.

На этот раз первым явился Максимилиан. Это он прижался лицом к доскам ограды и сторожит, не мелькнет ли в глубине сада знакомая тень, не захрустит ли под атласной туфелькой песок аллеи.

Наконец послышались шаги, но вместо одной тени появились две. Валентина опоздала из-за визита г-жи Данглар и Эжени, затянувшегося дольше того часа, когда она должна была явиться на свидание. Тогда, чтобы не пропустить его, Валентина предложила мадемуазель Данглар пройтись по саду, желая показать Максимилиану, что она не виновата в этой задержке.

Моррель так и понял, с быстротой интуиции, присущей влюбленным, и у него стало легче на душе. К тому же, хоть и не приближаясь на расстояние голоса, Валентина направляла свои шаги так, чтобы Максимилиан мог все время видеть ее, и всякий раз, когда она проходила мимо, взгляд, незаметно для спутницы брошенный ею в сторону ворот, говорил ему: «Потерпите, друг, вы видите, что я не виновата».

И Максимилиан запасался терпением, восхищаясь тем контрастом, который являли обе девушки: блондинка с томным взглядом, гибкая, как молодая ива, и брюнетка, с гордыми глазами, стройная, как тополь; разумеется, все преимущества, по крайней мере в глазах Морреля, оказывались на стороне Валентины.

Погуляв полчаса, девушки удалились: Максимилиан понял, что визит г-жи Данглар пришел к концу.

В самом деле, через минуту Валентина вернулась уже одна. Боясь, как бы нескромный взгляд не следил за ее возвращением, она шла медленно; и вместо того чтобы прямо подойти к воротам, она села на скамейку, предварительно, как бы невзначай, окинув взглядом все кусты и заглянув во все аллеи. Приняв все эти меры предосторожности, она подбежала к воротам.

– Валентина, – произнес голос из-за ограды.

– Здравствуйте, Максимилиан. Я заставила вас ждать, но вы видели, почему так вышло.

– Да, я узнал мадемуазель Данглар, я не думал, что вы так дружны с нею.

– А кто вам сказал, что мы дружим?

– Никто, но мне это показалось по тому, как вы гуляли под руку, как вы беседовали, словно школьные подруги, которые делятся своими тайнами.

– Мы действительно откровенничали, – сказала Валентина, – она призналась мне, что ей не хочется выходить замуж за господина де Морсера, а я ей говорила, каким несчастьем будет для меня брак с господином д’Эпине.

– Милая Валентина!

– Вот почему вам показалось, что мы с Эжени большие друзья, – продолжала девушка. – Ведь говоря о человеке, которого я не люблю, я думала о том, кого я люблю.

– Какая вы хорошая, Валентина, и как много в вас того, чего никогда не будет у мадемуазель Данглар, – того неизъяснимого очарования, которое для женщины то же самое, что аромат для цветка и сладость для плода: ведь и цветку и плоду мало одной красоты.

– Это вам кажется потому, что вы меня любите.

– Нет, Валентина, клянусь вам. Вот сейчас я смотрел на вас обеих, и, честное слово, отдавая должное красоте мадемуазель Данглар, я не понимал, как можно в нее влюбиться.

– Это потому, что, как вы сами говорите, я была тут и мое присутствие делало вас пристрастным.

– Нет… но скажите мне… я спрашиваю просто из любопытства, которое объясняется моим мнением о мадемуазель Данглар…

– И, наверное, несправедливым мнением, хоть я и не знаю, о чем идет речь. Когда вы судите нас, бедных женщин, нам не приходится рассчитывать на снисхождение.

– Можно подумать, что, когда вы говорите между собою, вы очень справедливы друг к другу!

– Это оттого, что наши суждения почти всегда бывают пристрастны. Но что вы хотели спросить?

– Разве мадемуазель Данглар кого-нибудь любит, что не хочет выходить замуж за господина де Морсера?

– Максимилиан, я уже вам сказала, что Эжени мне вовсе не подруга.

– Да ведь и не будучи подругами, девушки поверяют друг другу свои тайны, – сказал Моррель. – Сознайтесь, что вы расспрашивали ее об этом. А, я вижу, вы улыбаетесь!

– Видимо, вам не очень мешает эта деревянная перегородка?

– Так что же она вам сказала?

– Сказала, что никого не любит, – отвечала Валентина, – что с ужасом думает о замужестве; что ей больше всего хотелось бы вести жизнь свободную и независимую и что она почти желает, чтобы ее отец разорился, тогда она сможет стать артисткой, как ее приятельница Луиза д’Армильи.