Лошадей он опять забрал с собой.

Время остановилось. Погода была чудесная. И днем и ночью. В сарае они только ночевали, а так все больше бродили в холмах, охотились. Тейтр смастерил лук и учил Геста стрелять. Гест пока что ни разу в цель не попал. Сам же Тейтр добыл нескольких зайцев и олененка, с жадным любопытством освежевал их и разделал. Костры они всегда разводили в низинах, причем в разных местах. День ото дня Гест стрелял все лучше. Тейтр отыскал кустарник с прочной и гибкой древесиной — в Исландии такие не росли — и сделал Гесту лук покороче, из которого тот бил почти без промаха.

Каждый вечер приходил трэль, приносил еду — молоко, мясо, хлеб, иной раз яйца и рыбу. Он всегда молчал, а они ни о чем не спрашивали. Гест заметил, что каждый вечер места себе не находит, мучится тревогой, мыслями о том, что Хельги не возвращается, небось с радостью бросил их тут и уплыл себе восвояси. Но на самом-то деле он просто ждал трэля, невмочь ему было терпеть голод. Ну когда же, когда его тело забудет про это жуткое странствие через всю Исландию?

— Слишком ты мал, — сказал Тейтр, и у Геста не в первый раз возникло ощущение, что дикий человек видит его мысли.

Обитателей усадьбы они видели лишь изредка и неизменно на большом расстоянии. Те начали сенокос — от фьорда вверх по отлогому холму, постепенно и до горной кручи наверняка доберутся; Гест в жизни не видывал столько травы, да и птичий гомон ему теперь не докучал, а Тейтр все чаще твердил, что лес ему по душе, ведь он их прячет, пусть даже в нем не больно-то много расслышишь и разглядишь, но и другие в таком же положении — в общем, все на равных.

Гест с подковыркой заметил, что Тейтр весьма часто меняет свое мнение. Тейтр только плечами пожал: ему-де непонятно, о чем это Гест толкует.

Как-то утром Гест, сидя возле сарая, взял палку и Одиновым ножом вырезал на одном ее конце головку ящерицы. Ящерицу он видел аккурат этим же утром и долго ее рассматривал.

Она словно оцепенела, даже глазки не двигались. А потом вмиг исчезла, ровно сновиденье. Тейтр, пошатываясь со сна, вышел из сарая, заметил Гестову ящерку — она была как живая — и испуганно отпрянул. Гест рассмеялся, выставил палку вперед, будто меч, и помахал ею у дикаря перед носом. Тейтр проворно шагнул в сторону, выхватил у него палку, зубами разгрыз резную головку, а щепки выплюнул на траву.

— Будешь теперь сам улаживать свои дела, — сказал он и зашвырнул палку в лес.

Гест нашел другую деревяшку и, пока Тейтр ходил по нужде в заросли, опять принялся за резьбу. Вернувшись, Тейтр сел поодаль, но украдкой нет-нет сердито на него поглядывал. А немного погодя пересел поближе и спросил, как Гест это делает. Тот показал, и Тейтр тоже попробовал — сперва своим ножом, а затем, поскольку ничего путного не выходило, попросил Гестов. Однако ж, как ни старался, результат был плачевным, и он ломал деревяшки, одну за другой. В конце концов вскочил и в сердцах изломал даже лук, который смастерил для Геста, и все стрелы. Мол, лук этот никуда не годится, надо прямо сейчас пойти в лес, подыскать хорошую ветку, и Гест сам сделает себе новый лук, под его, Тейтровым, руководством. Гест спрятал нож в ножны и сказал, что он не против.

Над луком они трудились весь день. От шкуры, на которой они сидели, Тейтр отрезал полоску для тетивы, снарядил лук и, взявши его в обе руки, сказал, что не верит своим глазам: мол, на своем веку, и в Свенафелле, и во Фльотсли, он перевидал много луков, принадлежавших самым могущественным хёвдингам Исландии и сделанных во Франции, в Ирландии и в Англии, однако равного этому не видел никогда. Но сперва дерево должно просохнуть, озабоченно добавил он, так что снаряжать тетиву должно только перед охотой.

Тут он разом посерьезнел и протянул лук Гесту — как редкостное, но недоброе сокровище, — резко отвернулся и ушел в лес.

Гест окликнул его. Но Тейтр не слышал.

Подождав некоторое время, Гест вернулся к сараю. Тейтра и там не было. Свечерело, настала ночь — Тейтр не появился.

Впервые Гест заговорил с трэлем, который приносил еду, спросил, не видал ли тот его товарища. Трэль помотал головой и вроде как замыслил унести туес с провизией обратно в усадьбу. Но Гест не допустил, забрал съестное и отдал ему пустой туес. Трэль взял его, однако ж уходить медлил, словно о чем-то задумался, и Гест спросил, какая у него печаль. Трэль опять мотнул головой и в конце концов признался, что хотел бы отведать хлеба. Гест озадаченно воззрился на него. А он повторил, что хотел бы отведать хлеба. Гест посмотрел на хлеб, на ячменные лепешки, испеченные либо на плоском камне, либо на железной сковороде.

— Ты что же, голодный? — спросил он. — Не кормят тебя?

Трэль пожал плечами. Гест отломил кусок лепешки, протянул ему, он внимательно рассмотрел мякиш, опасливо сунул в рот и долго жевал. Потом вдруг скривился и все выплюнул, со слезами на глазах, будто наелся отравы. Гест тоже отломил кусочек, пожевал — хлеб как хлеб, вкусный, свежий.

— В чем дело-то? Тебе такой хлеб не дают?

Трэль нерешительно взглянул на него, качнул головой и тотчас поспешно кивнул, словно отрекаясь от признания, пока оно не обернулось бедой. Тут Гесту пришла в голову одна мысль:

— Кто дает тебе еду? Ту, что ты приносишь нам?

— Никто.

— Никто? Это как же?

— Одд, управитель, наказал мне каждую ночь приходить к лавке возле поварни, забирать приготовленный там туес и относить сюда. Говорить с вами мне не велено, и вообще не велено никому про это рассказывать. А продолжаться так будет до тех пор, пока на лавку выставляют туес с едой.

Гест легонько усмехнулся:

— А ты вот поговорил со мной.

Трэль попятился, в замешательстве глянул по сторонам. Стояла светлая лунная ночь, в небе кое-где мерцали блеклые звезды, над головой тихонько шелестели пышные кроны осин.

— Другим ты тоже про это говорил? — опять спросил Гест.

— Нет, — решительно ответил трэль.

На вид ему лет шестьдесят, подумал Гест, удовлетворенно отметив, что ростом трэль ненамного выше его самого. Правда, глаза были красные, испуганные, как у измученной рыбы, в верхней челюсти недоставало одного зуба, и говорил он шепеляво, будто рубил слова тупым ножом, а одет был в рванье, вроде тех лохмотьев, в каких Гест с Тейтром впервые встретились с Хельги.

— Ладно, — сказал Гест, — я тоже никому не скажу, что ты пробовал хлеб. А теперь можешь идти.

Трэль опасливо покосился на него, несколько раз поблагодарил и бесшумно исчез в высокой траве.

Ночевал Гест в одиночестве. И спал плохо. Грезился ему снег, глубокий, по самые подмышки, и холод, который, поднимаясь от стоп вверх, в камень оцепенил пах, затем пополз еще выше, в желудок, а когда уже грозил парализовать грудь и остановить дыхание, он углядел у края снежной равнины Аслауг, окликнул ее, но она увлеченно смеялась чему-то находящемуся вне его поля зрения, он позвал снова, проснулся от собственного крика, обнаружил, что весь мокрый от ног до пояса, и воспринял это как дурной знак.

Впрочем, звуки леса говорили ему, что ничего не случилось, и он вдруг сообразил, что лесные голоса стали для него такими же понятными и узнаваемыми, как гул водопада дома, на Хитарау, а потому встал, спустился к ручью, помылся и пошел на то место, где Тейтр резал заготовки для луков.

Он успел подметить, что все луки, сделанные ими до сих пор — в том числе и последний, самый красивый, — теряли силу, едва лишь натяжение превышало некий предел, будто упругость древесины стремительно убывала; ему пришло на ум, что, возможно, дело тут в форме заготовок.

Вырубив два побега, прямо под корень, Гест выровнял их по длине и с одного конца согнул дугой, потом вернулся в сарай, сделал на них зарубки и соединил, обмотав стык кожаным ремешком, так что получилась рукоятка, осталось только надеть тетиву, и лук готов, но с этим он решил подождать до прихода Тейтра.