Конечно же, Перикл видел, что богатство развращает афинский народ. Как тех, кто им владел, так и тех, кто к нему стремился. В своей «погребальной» речи он говорит: "Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы". Но это — лишь пожелание. Действительность, как это доказала последующая история Афин, была совсем иной. Имущественное расслоение угрожало острыми общественными конфликтами.
Он надеялся средствами искусства научить граждан ценить прежде всего высокие душевные качества человека. Но искусство, при всей важности его эмоционального воздействия, не может заменить традиционную или религиозную нравственную основу жизни. Религия древних греков, как мы знаем, такой основы не предполагала, а патриархальная нравственная традиция была ко времени Перикла уже подорвана.
Если он и питал какие-нибудь иллюзии на этот счет, то последствия чумы и события последнего года его жизни должны были их отнять. Отсюда, наверное, и его нежелание возвращаться к общественной деятельности, а может быть даже и смерть. Кто не знает, что человек, подавленный психически, в значительной степени утрачивает способность сопротивляться физическому недугу?
Воля и авторитет Перикла при его жизни поддерживали относительную стабильность государства. Они устанавливали барьер для своекорыстия и стяжательства чиновников, не позволяли проявляться многим слабостям и отмеченным ранее недостаткам, присущим демократии. Вот как описывает Плутарх его умение направлять решения Народного собрания:
"По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же. Однако бывали случаи, когда народ выражал недовольство; тогда Перикл натягивал вожжи и направлял его к его же благу, заставлял его повиноваться своей воле, действуя совершенно так же, как врач, который при продолжительной переменчивой болезни по временам дозволяет безвредные удовольствия, по временам же применяет сильные средства и спасительные лекарства.
В народе, имеющем столь сильную власть, возникают, естественно, всевозможные страсти. Перикл один умел искусно управлять ими, воздействуя на народ главным образом надеждой и страхом, как двумя рулями: то он сдерживал его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободрял и утешал его…". (Перикл, XV)
Но второго Перикла не нашлось. Преемника себе он не подготовил. К чему это привело, я подробно опишу в последующих главах. А пока лишь в одной фразе скажу, что построенное Периклом здание Афинского государства под действием внутренних разрушительных сил довольно скоро, за какие-нибудь четверть века, рухнуло.
Печальный итог, не правда ли? И сразу возникают вопросы. Могло ли быть иначе? Была ли государственная политика Перикла ошибочной? В чем ошибка? Плутарх заключает биографию Перикла следующим абзацем:
"Люди, тяготившиеся при его жизни могуществом его, потому что оно затмевало их, сейчас же, как его не стало, испытав власть других ораторов и вожаков, сознавались, что никогда не было человека, который лучше его умел соединять скромность с чувством достоинства и величавость с кротостью. А сила его, которая возбуждала зависть и которую называли единовластием и тиранией, как теперь поняли, была спасительным оплотом государственного строя: на государство обрушились губительные беды и обнаружилась глубокая испорченность нравов, которой он, ослабляя и смиряя ее, не давал возможности проявляться и превратиться в неисцелимый недуг". (XXXIX)
Испорченность нравов! Да, так! Перикл ее смирял, но исправить не сумел. Он поощрял обогащение Афин, а богатство, как нам хорошо известно из Истории, легко порождает испорченность нравов. Но можно ли воспитать высокие нравственные качества у человека, если он голоден? Или прежде его надо накормить? Как сделать, чтобы сверх "хлеба насущного" и того, что действительно необходимо, он не пожелал бы многого другого, не прельстился соблазнами "сладкой жизни"? Трудный вопрос. Быть может, следовало попытаться в небольшом афинском государстве утвердить (как это удалось спартанцам) новую общедоступную этику, может быть, даже новую религию? Возможно ли это было в ту эпоху? Пройдет еще более четырех веков, прежде чем греки (именно малоазиатские греки первыми) воспримут религию раннего христианства с ее основополагающими принципами умеренности образа жизни и высокой индивидуальной нравственности. Для этого им придется пережить римское владычество.
И все-таки… вдруг что-то было можно сделать и тогда? По крайней мере в это верил великий современник Перикла, Сократ. Рассказ о попытке нищего философа увлечь афинян на путь нравственного возрождения — в следующей главе. Попытка не удалась и Сократ был казнен. Но он лишь философ, а не глава государства! Вопросы, вопросы… К сожалению, История не позволяет поставить контрольный эксперимент. Зато и опыт ее не пропадает без следа — ощутимо или незаметно он влияет на жизнь последующих поколений. Порою влияние проявляется во времена весьма отдаленные. Жизнь и деятельность Перикла в этом смысле не прошла даром. Наоборот — его опыту суждено было сыграть колоссальную роль. Несравненное совершенство созданных по его замыслам памятников искусства привлекло восхищенное внимание человечества в XVIII веке. За этим последовал жгучий интерес к народу, создавшему такие шедевры, к его истории. Так древнегреческий опыт свободы, демократии, равноправия и гражданственности стал достоянием европейской цивилизации.
В политическом наследии древней Греции мне кажется особенно примечательным именно опыт "направляемой демократии". Во избежание недоразумений сформулирую еще раз. Я имею в виду реализовавшееся при Перикле сочетание народовластия с фактом направления всей государственной деятельности лидером, чье положение опиралось только на его высокие нравственные качества, государственный ум и преданность общему делу. Иными словами — только на факторы, обуславливающие доверие и уважение народа. В этих условиях народовластие как бы персонифицируется во власти подлинного лидера. При этом важно, чтобы доверие к нему регулярно и достаточно часто подтверждалось свободными перевыборами.
Тут мне слышится «убийственное» возражение: "Но ведь второго Перикла не нашлось! Люди смертны. Если у подлинного лидера государства не окажется достойного преемника, то вся система "направленной демократии" повиснет в воздухе. Или того хуже — попадет в нечистые руки. Успех такой системы может быть только случайным!" Верно, конечно. Но бывают «случаи», которые происходят непременно! Это — когда их явление определяется статистикой больших чисел.
Можно не сомневаться, что среди сотен тысяч, а тем более миллионов граждан в любой момент времени найдется порядочное количество отъявленных негодяев, но обязательно — хотя бы несколько Периклов. Все дело в том, чтобы их заметить, привлечь к государственной деятельности, приблизить к лидеру. И не одного, а именно нескольких, чтобы в качестве преемника лидера выбрать из них достойнейшего.
Этим должен быть озабочен и Государственный Совет, и сам лидер демократии — с первого же дня своего «правления». Но, может быть, он не захочет этого делать из опасения, что преемник вытеснит его самого «досрочно»? Если так, то он — не истинный лидер. Его тщеславие сильнее, чем любовь к отечеству.
Выбирая одного из сотен тысяч (на очерченном выше нравственном фоне), демократия может найти лидера, которому такое тщеславие будет чуждо. Известны ведь примеры больших ученых, создававших школы и порой еще при жизни передававших руководство ими своим талантливым ученикам. Все дело в интеллигентности человека. Лидер демократии, как мне представляется, должен быть человеком высоко интеллигентным.
Разумеется, одинаковых людей не бывает. Один лидер окажется более или менее достойным, чем другой. В этом беды нет — лишь бы отклонения были невелики и от достаточно высокого уровня.
Задумайтесь, уважаемый читатель! Не покажется ли Вам, что в наш чреватый глобальными опасностями век — век необходимости принимать порой мгновенные и чрезвычайно ответственные правительственные решения — проблема подлинного лидерства в направляемой демократии приобретает особое значение? Если это так, то результаты "модельного эксперимента", поставленного в Афинах две с половиной тысячи лет назад, имеют для нас самый живой интерес.