Подскакал к столу. Смотрит на меня:
- Натуля, что ты… Иди ложись…
Тут я говорю голосом, рождающим эхо:
- Где ты их находишь?!
Затравленный взгляд, дрожащие губы:
- Кого?
- Баб этих!
Опять затравленный взгляд, пауза. После паузы дрожащим голосом:
- В “Макдональдсе”…
Да, первое время я напрягалась и ревновала, потом перестала обращать внимание: подумаешь, привычки прежней, холостяцкой жизни, постепенно отстанут, человеку же не двадцать лет, но потом, со временем, это стало меня как бы это сказать… нервировать. Три месяца проходит, полгода, а звонки все идут и идут… И главное - количество их не уменьшается!.. А периодами даже наоборот - растет! То есть, думаю, что это значит? Что не прекращает гад свою гнусную деятельность, продолжает цепляться к девкам!.. Причем головой я понимала, что с ним ничего не сделаешь - характер, - горбатого, простите меня, могила исправит, но ничего не могла с собой поделать: обидно же… Причем на нервной почве стало у меня возникать ощущение, что он водит их днем, когда я на работе…
У меня появилась неуверенность в себе. От неуверенности пошли скандалы. Потом я, по совету подруги, не пришла домой ночевать. Скандалы усилились. Теперь неуверенность почувствовал Ващенко. Исходя из общего стиля наших отношений, довольно часто доходило до рукоприкладства. Я начала ходить в припудренных синяках…
Причем схемы конфликтов не отличались разнообразием. Чаще всего это происходило так.
Я в чистом виде (никаких романтических историй, клянусь!..) задерживаюсь на работе. Причем ненадолго - часа на полтора. Часто даже звоню, предупреждаю. Ващенко в это время готовит ужин. Почему-то на мои предупреждения он не обращает внимания. (В трубке, когда я звоню, с его стороны молчание и вздохи). Ставит ужин на стол. Ждет. Меня нет. Начинает нервничать. Меня нет. Далее все развивается по одному и тому же сценарию с небольшими вариациями…
Действие первое.
Я прихожу. Ващенко с надрывом указывает мне на накрытый стол и удаляется в свою комнату. Там он закуривает сигару (заметьте стиль: сигару, а не сигарету!) и - садится за мольберт. На улице, как правило в это время уже довольно темно, так что, о том, что он там пишет, можно только догадываться. Причем пишет маслом… Этюд в багровых тонах. Я, уже предчувствуя дальнейшее, как можно дружелюбнее кричу из кухни:
- Игоречек!.. Иди кушать!..
Он не появляется. Я подхожу, пытаюсь его обнять. Говорю:
- Ну, что ты?
Ответ, исполненный холода и достоинства:
- Я? - Это произносится даже с подвыванием, на прибалтийский манер: яа? - Ничего. А ты что?
Моя рука, разумеется, отстраняется. Гордо поднятая голова. Размашистые движения кисти. Ухожу на кухню и пытаюсь как можно больше проглотить до начала следующей серии.
Максимум минут через пять появляется Ващенко. Где это у Пушкина? “Выходит Петр. Он разгневан. Лик его ужасен…”
Действие второе.
Вначале он всегда задает один и тот же вопрос:
- Где ты была?!..
Вопрос задается дискантом. Я стараюсь отвечать ему как можно более миролюбиво:
- На работе… Ты же знаешь… Садись…
На лице Ващенко появляется улыбка Цезаря “И ты, Брут”:
- На какой работе?! - восклицает он с надрывом. - Время - полдесятого! Все давно разошлись!..
- Как на какой… - смирно, заметьте, смирно! даже, я бы сказала, со смирением, отвечаю я. - В галерее… Рошняк приходил (это довольно талантливый художник, картины которого мы продаем), мы поговорили…
Закончить я не успеваю.
- Ах, Рошняк приходил… - голосом питона Каа зловеще говорит Ващенко. - Рошняк. Хорошо… А еще кто был?
Мне уже хочется послать его куда-нибудь подальше. Почему я должна оправдываться и, главное, непонятно в чем?! Но я сдерживаюсь…
- Толик. Рыба…
Продолжаю наш путеводитель. Толик - это наш, как бы это получше выразиться - внештатный сотрудник и друг. Рыбой его прозвали за большие очки и совершеннейшую флегматичность. Иногда мы его просим о чем-нибудь, что-нибудь прибить, отвезти, поднести, мужчин-то вокруг мало… Иногда заказываем небольшую работу (он тоже “пишет”, но весьма средне…).
Ващенко его хорошо знает, причем знал еще до меня. Присутствие Рыбы означает абсолютную безопасность с точки зрения, так сказать, д' амур (кто же будет заводить романы при общих знакомых) и я специально упоминаю про него, чтобы успокоить Ващенко. Но - не тут то было, Ващенко ваши аргументы не нужны, потому что он - он знает настоящую правду!..
Он усмехается:
- Я тебе не верю.
Ну что тут остается делать… Сначала я растерянно спрашиваю “почему?”, но потом в какой-то момент у меня кончается терпение (нервы-то не железные, и потом я же правда была на работе!..) и я начинаю орать.
Ору я всегда что-нибудь несвязное, обида в этом тексте перемешана с оскорблениями, много упоминаний о том, что я устала, что он надоел мне со своей бессмысленной и болезненной ревностью, что он меня доведет своими упреками, что я ему действительно изменю, хотя бы для того, чтобы не обидно было получать упреки и в целом все это звучит довольно убедительно, хотя и жалко. Во всяком случае, так мне кажется. Но повторяю, Ващенко не нужны доказательства моей невиновности. Он хочет одного - чтобы я заорала.
И когда это наконец происходит, он орет в ответ:
- Проститутка! Ты переспала со всем ЦДХ!.. Мне стыдно перед ребятами!..
И для усиления драматического эффекта иногда еще кидает что-нибудь на пол. Что-нибудь, разлетающееся на мелкие кусочки. Например, тарелку со своим любимым овощным рагу.
Я тоже что-нибудь кидаю, и после этого сцена, как говорится, приобретает известный динамизм…
Нет, в принципе, его можно понять - сидит человек целыми днями дома, в основном околачивает груши, хотя считается, конечно, что он работает. Но я-то знаю, как он работает: мольберт весь в пыли - вот энергия и накапливается… Надо же ее куда-нибудь девать. Секс со мной в рабочие дни никакой, устаю я очень, девчонок каждый день приглашать нельзя, начнут проблемы возникать, да и не всегда они имеются, девчонки-то, вот ему (и энергии) и приходится искать иные пути. Нетрадиционные, так сказать…
Я понимаю его. Но от этого мне не легче.
Наши конфликты могут продолжаться по нескольку часов, иногда всю ночь, в несколько туров или повторяющих друг друга серий, пока у Ващенко не кончится пластинка. А заканчивается она обычно лирической мелодией, ноктюрном “Раскаяние” - и это будет последний аккорд.
Действие третье
Я, бездыханная, лежу на кровати. Попробуйте выдержать хотя бы час непрерывной мужской истерики, когда вам припоминается все: все обиды, все ваше неправильное поведение с ним и, что интересно, без него за последние десять лет, все отрицательные характеристики и негативные отзывы на вас, начиная с раннего детства, продолжая в юность и зрелость (жанр “мне все говорили, что ты”)… и вы поймете, почему я лежу. Если вы поприсутствуете при подобной экзекуции хотя бы час, через час пятнадцать вы будете лежать не на, а под кроватью…
Ващенко располагается на полу рядом. Некоторое время он сидит молча и до меня доносится только его тяжелое дыхание. Я знаю, что сейчас по его лицу катится скупая мужская слеза.
Потом раздается шепот:
- Наташка!!..
Я молчу.
Некоторое время так и проходит - в молчании. Если я чуть-чуть приоткрою глаза, то увижу, как Ващенко, подпершись рукой, горестно смотрит на меня. Повторяю, из глаз его катятся крупные слезы. Он чувствует себя виноватым. Это входит в обязательную программу…
- Наташка, прости меня…
Причем, что интересно, прощать его совершенно не обязательно, так как если вы попадетесь на эту удочку, то еще два часа будете его утешать по схеме:
- Я тебя простила, ложись.
- Не лягу! Какая я сволочь!..
Вся сцена обычно завершается половым актом, который происходит в среднем около 4.30 утра по московскому времени и не только не доставляет вам удовольствия, но буквально превращает вас в котлету. Этим поучительным зрелищем и заканчивается вечер…