Часть четвертая
Зачем ему это нужно?
В модном кафе раздавали листовочки - “антифашистский марш”.
На хорошей бумаге: “вставайте-вставайте”. Будут участвовать известные люди, политики, актеры, рок-музыканты (чуть ли не сам Макаревич обещал), и пройдем от Чистых прудов до Лубянской площади. Там будет митинг. С намеком - Лубянская площадь, мол… Я листовочки взял и даже расклеил две-три в своем подъезде, у лифта, по пути в магазин, - правда, они провисели около часа, потом кто-то из жильцов сорвал (может, кстати, не сорвали, а взяли на сувениры), - но сам я не пошел. Там сбор был в 12.00, а я же “сова”, ложусь поздно, сплю до этого времени, да и жена сердилась: зачем ты пойдешь, хочешь по физиономии получить?
- У нас эти дела управляются сверху: если там решат, что нужен фашистский марш, будет фашистский марш, потом решат, что нужен антифашистский, - будет антифашистский. А тебя просто на эмоции разводят, как всю интеллигенцию, статисты же нужны, массовка покричать, вот и все. Все фашисты и антифашисты заведены в один компьютер, понял?
Мне, конечно, стыдно, но, знаете, я не пошел. Дал себя убедить. Посчитал, что моего участия в виде расклеивания листовок в подъезде будет достаточно. Потом про это немного показывали по телевизору, и объявленных деятелей культуры было мало, почти никто не пришел. Наверное, тоже спали или не смогли. И Макаревича не было. Я еще немного удивился, как-то даже кольнуло: а он почему не пошел? Я-то ладно, но он-то может. Он - известный, что ему сделают? Неужели тоже, как и я, - испугался и проспал? Плохо дело тогда.
Прошло недели две, и как-то вечером я крутил приемник и наткнулся на станцию, где у Макаревича брали интервью, и, представляете, именно на том месте подключился, где у него спросили, почему он не был на том марше. Надо же, совпадение. Значит, надо было, чтобы я это услышал. А он сказал, что он уже говорил, мол, его, правда, не было в Москве в этот день, просто не было в городе, вот и все. И это “правда”, оно как-то звякнуло, будто ложку уронили, я сразу вспомнил летнюю мышку-официантку из “Гоголь-моголя”, и он, видно, это почувствовал, потому что заметно рассердился и сказал еще что-то типа, что он ходит, куда хочет и когда хочет и никому отчитываться ни в чем не должен, ясно? И вообще, он музыкант и в политике не участвует!…
Грустно это было слышать, конечно, и как-то страшновато немного, я еще подумал: и чего я включил радио, такой вечер был хороший, тихий такой, январский, снежный, приятно было в окно смотреть, к тому же мы люди образованные и понимаем (или помним), что раз начинаются такие разговоры - ну, дела плохи. Я боюсь. Он боится. Она боится. Мы боимся. So, oни - не боятся.
А потом, прошло какое-то время, и почему-то я опять вспомнил про эту передачу. Сейчас уже не помню, почему, газету, что ли, как обычно прочитал, телевизор ли посмотрел, но я вдруг подумал, что Макаревич не то что прав, но ход его размышлений можно понять.
Возможно (утверждать я, естественно, не могу, в чужие мозги не влезешь), он (я, она, мы - но, не они) рассуждал примерно так:
“…Предположим, я пойду. Даже: мне надо туда пойти. Но - вдруг случится какая-нибудь фигня? Может такое быть? Запросто. Например, какая-то сволочь что-нибудь бросит в толпу. Идея, как говорится, лежит на поверхности. И что? Кому от этого будет плохо, даже если меня просто слегка заденет? Демократы будут говорить о разгуле ксенофобии и бессилии милиции, десяток газет напечатают возмущенные статьи, по ТВ дадут комментарий, что возбуждено уголовное дело, и через три недели максимум все это забудется. После чего у меня надолго останутся отвратительный осадок (а ведь и так настроение не самое бодрое), царапины (это в лучшем случае), и я опять буду думать о том, что надо уезжать. А мне ведь на минуточку положено работать, музыку писать - я все-таки художник. И в этой музыке я должен выразить то, что волнует всех… Кроме того, как отреагируют так называемые простые люди, - лучше не представлять. “Пошло оно все на”, - с большой долей вероятности подумают они. Вот, например, Остап Петрович из предыдущей главы, он ведь может сказать, что “черные вообще-то обнаглели”? Может. И будет в бытовом смысле в чем-то даже прав, что самое смешное. Даже если не брать в расчет его военный опыт, вам что, кавказцы или выходцы из Средней Азии на улице никогда не хамили? Хамили. А тогда - для кого я это все делаю, иду на марш, рискую собой? Кто что-то понимает, понимает и без антифашистского марша. А кто не понимает, не поймет и с десятью маршами. С двадцатью.
Все равно, все решится не сейчас. Не так. Похоже, что “нецивилизованным путем”. Или позже, это в лучшем случае. Мы все надеемся, и будем надеяться на лучшее - если не думать об исторических привычках our country. Еще, возможно, современные технологии сделают свое дело и победят бюрократию. Цена на нефть упадет… И так далее, и тому подобное.
Так какой смысл туда идти?”
У нас такое пока невозможно
Мой приятель-актер уезжал, и я поехал его проводить на Казанский вокзал. Приятель участвовал в съемках фильма о Гражданской войне в Сибири. Адмирал Колчак, крестьянские бунты, все такое. Сейчас это модно.
В дороге мы разговаривали о кино, смотрели на ярко освещенные улицы, и даже шум, пыль и бесприютность огромного ангара вокзала не смогли сбить наше хорошее настроение. В дорогу приятель купил ярко-оранжевый номер свежего мужского журнала, и, оставив его вещи в купе, где хорошо пахло кожей и, уютно гудя, горел желтым светильник на потолке, мы вышли покурить на перрон совсем довольными. Было какое-то хорошее настроение, которое иногда дают комфорт, деньги и хорошее общение. Когда поезд тронулся, я медленно пошел обратно, тоже купил номер красивого мужского журнала и на ходу стал снимать с него блестящую целлофановую обертку.
Выходил я не через здание вокзала, а коротким путем - налево, в арку, в тихий Рязанский проезд, что тянется вдоль вокзала, а потом, петляя, выведет вас почти к Елоховской церкви и метро Бауманская. Выйдя под открытое небо и торопясь покинуть привокзальную площадь, у самого окончания тротуара я вдруг увидел лежащих вповалку людей. Их было много, человек двадцать, какие-то, как сейчас говорят, черные, в основном женщины и дети, хотя с ними было и несколько мужчин. Приятель уезжал поздно, и люди на тротуаре почти все спали, лежа на голом асфальте, они накрылись сверху большой полиэтиленовой пленкой, которой в деревнях иногда прикрывают теплицы. Они лежали так тихо, что я едва не наступил на них. Вообще, пока я не увидел, что кто-то с дальнего края шевелится, я даже подумал нехорошее.
Знаете, не могу сказать, что я вообще не видел в Москве, чтобы люди спали на улице, или на вокзале, это было, но один-два человека, бомжи, а чтобы в таком количестве - нет. И вокруг ни милиции, ни скорой, никого.
Мимо проходил водитель из междугороднего автобуса, - знаете, они там сбоку, у железнодорожного моста всегда тусуются, - и по глупости я спросил у него, кто это.
- Какие-то беженцы, - он пожал плечами. - Азиаты… Или на работу приехали, а ночевать не на что. Не знаю. Тебе-то какая разница? Не покупай у них ничего, обманут. Х.й с ними!
И пошел дальше со своей пиццей в коробке. Он в пиццерию соседнюю ходил - там недалеко. А я, несколько раз оглянувшись, тоже пошел дальше и, дойдя до сталинской высотки на Красных воротах, уже почти забыл про вокзал и этих людей под пленкой, а глядя на огни и рекламу, думал, в какой клуб или кафе мне пойти: не хотелось заканчивать вечер.
Остановился на одном ночном кафе на Мясницкой, там бывает смешная публика, крутят этно-музыку и в целом довольно недорого.
Решил и пошел, тем более это от Комсомольской недалеко - за сто рублей можно доехать.
Взял машину, доехал, вхожу, а там - дым коромыслом. Девушки разгоряченные, на щеках румянец, руки-ноги голые, музыка гремит, к стойке не протолкнешься. А ведь будний день… Взял пива и сто грамм украинской горилки, потом удачно освободился столик у стены, - присел, смотрю, как народ колбасится. Одна блондиночка кустодиевских форм - особенно выделялась. Так скакала - просто было трудно усидеть на месте, захотелось присоединиться. Но я не стал. Не танцевальное в целом было настроение, тем более через час-полтора домой. Ограничился наблюдением. Но вижу, она меня и мой интерес заметила. Улыбнулась весело. Девушки любят, если на них смотреть с улыбкой, а не просто тупо пялиться. Увы, мы не всегда помним об этом. Заколебался, но вспомнил изречение Кобо Абе: “Неразделенная любовь не вызывает раскаяния”, - и остался на месте.