Пускай на дикое дерево Земли Горящих Трав привьется ветвь Обитаемого мира. Пришельцы из сопределья постараются понять Землю, приучить ее к себе, восстановить ее утраченную связь с человечеством.

В землю у подножия старого дуба, широко раскинувшего крону прямо посреди поляны, был воткнут нож. Воздух возле дерева задрожал, как полуденное марево, и через миг под дубом возник человек. Это был Сеславин.

— Ярвенна! — позвал он.

Стебли полыни раздвинулись, и Сеславин увидел полевицу.

— Ярвенна, вот тебе гостинец! — Сеславин постелил на траве небольшой белый лоскут, выложил на него пирог и поставил кувшин с молоком.

Полынница наклонила голову, как небольшая птица, которой насыпали зерен. Выцветшие волосы упали ей на лицо. Сеславин протянул руку, чтобы поправить льняную прядь. Полынница замерла, готовая в любой миг скрыться.

— Ярвенна, — тверже и настойчивее повторил Сеславин, — я пришел тебя повидать!

Хозяйка поляны слегка вздрогнула:

— Милый…

— Узнала? — улыбнулся Сеславин.

— Милый! Ты приходил на солнцеворот. Лето перевалило за середину, где же ты пропадал?

Сеславин осторожно прислонил Ярвенну к своей груди, стараясь не напугать: отвыкшей от человеческих рук, ставшей живым воплощением поляны, его жене-полевице могло, как зверюшке, почудиться, будто ее ловят.

— Я скучал, — произнес Сеславин. — А тебе тут было не страшно, не грустно одной?

Он знал, что полевице нипочем ни ночная тьма, ни дожди, но Сеславину всегда было не по себе представлять, как в Патоис спускается ночь, траву и листья осыпает росой, и Ярвенна, оцепенев, целые часы безмолвно стоит в зарослях полыни. В это время ее не увидит ни зверь, ни человек: ее оберегает чудесная способность отводить глаза.

Ярвенна глубоко вздохнула.

— Мне было страшно, — вспомнила она. — Однажды мне было страшно… С тобой что-то случилось, да? Ты болел? Ты был ранен?

Сеславин ответил:

— Я был ранен и немного болел, но больше этого не повторится. На раскопках обвалился храм, меня ударило камнем. Меня хорошо лечили, твоя мама в больницу все время приезжала. Мы решили тебя не беспокоить. Все-таки у тебя важные исследования, а ты бы все время думала обо мне. Я ведь тебя знаю!

Ярвенна озабоченно покачала головой:

— Ты еще не совсем здоров. Хочешь, останься, переночуй тут, на поляне? Это место, будто чаша, наполнилось жизненной силой моей травы. Я наведу на тебя сон, и ты отдохнешь.

— А я и пришел на весь день, — подтвердил Сеславин. — И на всю ночь.

Ярвенна сама потянулась к нему. Отстранившись после долгого поцелуя, она скользнула в глубину полынных зарослей, протягивая ему руку. Сеславин шагнул за ней, и они исчезли среди высокой травы.

— Полынное царство, — сказал Сеславин, отводя от лица Ярвенны стебель и снова целуя ее. — Везде полынь, везде — ты.

После свадьбы они с Ярвенной поселились в однокомнатной квартире Сеславина: она была достаточно просторной и удобной для двоих, а Ярвенна полюбила эту комнату и кухню еще с тех пор, когда впервые пришла сюда пить чай. Теперь белые накрахмаленные занавески с узорами украшали окно. Чисто вымытый заварочный чайник покрывала салфетка.

Соболий плащ, который Сеславин получил в награду за победу на игрищах, Ярвенна сняла со стены и убрала в сундук. Платяной шкаф пришлось заменить на больший, кроме того, Сеславин все свободное место на стенах занял под книжные полки. Ярвенна привезла из деревни много книг и подборки журналов по своим научным дисциплинам.

Шкаф служил перегородкой: с одной стороны, у окна, — письменный стол, с другой — новая кровать. Обратную сторону шкафа украшали самые яркие из сеславинских трофеев: инкрустированный серебром пастушеский посох, меч и чеканное блюдо.

В свободные дни Сеславин заполночь сидел на кухне, пил чай и читал: он собирался сдавать экзамены за весь курс историко-философского факультета.

Ярвенна развела дома целые заросли комнатных растений. Горшки с ними в два ряда выстроились на широком подоконнике. Ярвенна с сосредоточенным видом поливала их по утрам из маленькой лейки.

Но теперь молодых мужа и жену занесло в разные стороны сопределья: одного к теплому морю Тиевес, другую к листьям и травам Патоис, — и цветы в квартире поливала соседка. Все вроде бы оставалось на месте, однако уют из жилья словно выветрился. Выписавшись из больницы, Сеславин не стал долечиваться дома, а сразу уехал в "Северную оливу".

В алтарь Шахди входили сталь, песок и ветер. Он носил на руке тонкий стальной перстень, на внутренней стороне которого этеранской вязью было написано слово «ветер». Это была его ритуальная вещь.

Шахди был родом из Этерана — с востока. Корнями он принадлежал к кочевому племени, пастухам из пустыни. Теперь уже несколько столетий его народ жил оседло, хотя не бросал скотоводства.

— В оазисах стоят наши маленькие города, — рассказывал Сеславину Шахди. — Там живут семьи, а пастухи все равно кочуют от пастбища к пастбищу. Это такая жизнь. Я тоже пастух. Могу ездить верхом, могу бросать аркан.

Шахди закончил философский факультет в Хиваре. Он любил западную литературу и имел довольно обширные знания, но проявлял их лишь изредка, в разговоре сославшись на какой-нибудь редкий источник, и тогда становилось ясно, как много он читал.

С Сеславином они познакомились в "Северной оливе". Но Шахди не занимался раскопками. Невысокий и черноволосый, внешне он напоминал «быдляков» из мегаполиса в Летхе, и его делом на Земле была разведка среди людей.

Это Шахди привез больницу ветки тамариска и оливы, чтобы вызвать из Оргонто Тиону, сестру Аттаре. Шахди всегда умудрялся оказываться под рукой, если друзья искали, кого бы попросить об услуге. Когда кто-нибудь из землепроходцев бросал клич: "Ребята, никто, случайно, не знает?", или "Ни у кого не найдется?", или "Никто не мог бы?", обычно оказывалось, что как раз Шахди знает, у него найдется, и он бы мог.

Кроме того, Шахди был неутомимым и внимательным слушателем для каждого, кто чувствовал необходимость высказаться. Все привыкли, что собственных переживаний у Шахди нет. Его трудно было представить влюбленным, взволнованным или страдающим, как если бы он был старым монахом. Смуглое, сухое лицо никогда не меняло выражения.

Друзья знали, что Шахди — прорицатель, последователь древнего восточного учения. Но он сразу сказал, что главное правило прорицателей — не делать никаких пророчеств.

— Странно, Шахди, — рассуждал в то время Сеславин. — Зачем учиться предвидеть будущее, раз нельзя никому рассказать?

Шахди слегка пожимал плечами:

— Если я тебе скажу, что завтра в полдень ты уронишь в реку свой нож, что ты сделаешь?

Сеславин засмеялся:

— Не пойду на реку в полдень. Охота была терять любимый нож.

— Значит, прорицание заведомо было неверным, — сделал вывод Шахди. — Получается, я неправильно предрек, а еще пришел тебя предупреждать и хотел, чтобы ты мне верил!

Сеславин удивленно качнул головой:

— Ну и закручено… Понимаю. Но нож, Шахди, — это пустяки. А если бы ты предвидел, что завтра я сам свалюсь в воду и утону? Неужели нельзя нарушить свои правила и предупредить человека, что ему грозит смерть?

— Опять то же самое, — терпеливо объяснил Шахди. — Если я предупрежу тебя, ты не пойдешь на реку. Получается, я предрек неправильно. Неправильно — тебе не суждено утонуть. А что тебе суждено? Не знаю. Не подвергаешь ли ты себя смертельной опасности, если не пойдешь на реку из-за моего ложного предсказания? Не знаю. Вот почему мы не предупреждаем о пророчествах.

Сеславин помолчал в раздумье.

— А, допустим, ты предскажешь мне, что в полдень я уроню в реку нож, а я все-таки пойду и в полдень уроню в реку нож?

— Нарочно? — чуть улыбнулся Шахди. — Потому что я так сказал? Получится, я заставил тебя это сделать.

— А если не нарочно? Просто в полдень приду и буду стоять на мосту, ждать, пока нож сам из чехла выпадет?