ЦАРЬ И БОЯРСКИЙ ЗАГОВОР 1567 ГОДА
Террор с самого начала был необходимой частью опричного порядка. Политика, которую проводил Иван IV, оказывалась в резком противоречии с интересами значительной части дворянства, наносила прямой и очевидный ущерб жизни, здоровью, имуществу весьма широкого круга людей. Соответственно, эта политика не могла не наталкиваться на сопротивление, хотя бы и пассивное, и такое сопротивление подавлялось с помощью террора.
Несомненно, царь был глубоко огорчен неповиновением подданных, которые, не удовлетворившись оказанными им милостями, стали добиваться упразднения опричнины. Однако поначалу все ограничилось казнью главных зачинщиков и наказанием костромичей, очевидно, как наиболее активной части недовольных. В 1567 году заботы царя были связаны с созданием укрепленных резиденций, где он мог найти себе надежную защиту против «измены». Вероятно, именно к этому времени превратилась в мощную крепость его любимая резиденция — Александрова слобода, где царь проводил все больше времени. Она постепенно становилась столицей его «удела», здесь были построены «избы» для приказов, управлявших опричными землями и опричным войском.
В январе 1567 года было завершено строительство особого опричного двора в Москве, куда царь и переехал из Кремля. Его подробное описание сохранилось в записках Штадена. Богато украшенный скульптурой — резными изваяниями львов и двуглавых орлов (один из этих орлов — черный, с раскрытыми крыльями — был обращен грудью в сторону земщины) — двор также представлял настоящую крепость, где многочисленная охрана несла стражу днем и ночью. Еще одну укрепленную резиденцию царь стал строить для себя на севере — в опричной Вологде. По-видимому, решение о строительстве здесь каменной крепости было принято царем при посещении им города осенью 1565 года. В феврале 1567 года, как отмечено в официальной летописи, царь снова направился в город «досмотрити градсково основаниа на Вологде и всякого своего царского на Вологде строениа».
Та же летопись отметила, что из Вологды царь «в Кириллов монастырь ездил молитися». В этом не было чего-либо необычного. Установление опричнины не отразилось на отношении царя к пользовавшимся его расположением общежитийным обителям. В своих путешествиях по стране он по-прежнему находил время для посещения монастырей. В Кириллов он ездил молиться и осенью 1565 года. Но на этот раз его визит положил начало особым отношениям царя с одной из самых знаменитых русских обителей. Несколько лет спустя в своем послании кирилловской братии царь вспоминал, как во время посещения монастыря он тайно призвал к себе в одну из келий игумена Кирилла и некоторых из старцев. Им царь «известих желание свое о пострижении». И дело не ограничилось одними словами. 15 мая 1567 года во время пребывания в обители царь дал игумену Кириллу 200 рублей для устройства для него в монастыре особой кельи. Когда келья была построена, царь продолжал о ней заботиться, посылая для ее украшения большие и малые иконы.
Чем был вызвано такое желание? Собирался ли царь действительно отречься от власти, найдя себе приют в далекой северной обители?
Представляется, что подобные настроения царя были вызваны его реакцией на все осложнявшиеся и обострявшиеся отношения с подданными. Не следует думать, что все происходившее в стране не оказывало на него никакого воздействия. Напротив, царь, как человек нервный и впечатлительный, тяжело переживал, что подданные не понимают его намерений, что приходится прибегать к суровым и жестоким мерам, чтобы подавить их своеволие. Когда после своего отречения от царства Иван IV вернулся в Москву, у него, по свидетельству Таубе и Крузе, выпали все волосы на голове — и это косвенное, но убедительное свидетельство пережитого им нервного напряжения, — а с того времени подданные дали царю все основания для новых огорчений.
В этих условиях царь искал успокоения в мечтах о том, что придет время, когда он усмирит «измену» и приведет в порядок государственные дела — и тогда он передаст царство сыновьям, а сам найдет себе успокоение в обители, где сможет погрузиться в идеальный, не знающий конфликтов и смут распорядок монастырской жизни, беседы со старцами о таинствах веры и других возвышенных предметах. Те практические шаги, которые царь предпринимал для достижения желаемой цели, позволяли ему убеждать самого себя, что миг желанного успокоения не так уж и далек.
Эти особенности умонастроения царя позволяют понять, почему он избрал местом будущего пострига Кирилло-Белозерский монастырь. Иван IV, несомненно, ценил преданность и волоколамских старцев, и старцев Чудова монастыря, участвовавших в создании «Степенной книги». Об архимандрите Чудова монастыря Левкии царь и позднее отзывался с большой похвалой, при нем монастырь «сравняся всяким благочинием с великими обители». Однако и волоколамские, и чудовские старцы были участниками политической борьбы, сражавшимися на стороне царя; в их обществе он не мог хотя бы на время отвлечься от конфликтов, терзавших русское общество. Отсюда — предпочтение не вовлеченной в эти конфликты далекой северной обители.
Если царь и тешил себя мечтами о близости своего избавления и успокоения, то события осени 1567 года должны были убедить его в обратном. Именно в это время царю стало известно о заговоре, угрожавшем его жизни.
При попытке изучения этого важного эпизода биографии Ивана IV исследователь сталкивается с очень серьезными трудностями. Дело в том, что текст официальной летописи, служивший в предшествующих разделах одним из главных наших источников, обрывается на записи о строительстве по приказу царя крепости Копье в августе 1567 года. Таким образом, никакой официальной версии последующих событий в нашем распоряжении не имеется. Не сохранились и какие-либо дела арестованных заговорщиков с записями их допросов, ни судебные приговоры. В других русских источниках каких-либо сведений о боярском заговоре против царя мы также не находим. Лишь в «Пискаревском летописце» упоминается очень коротко и неясно, что люди стали «уклонятися князю Володимеру Андреевичю».
Напротив, сведения о заговоре встречаются во многих иностранных сочинениях второй половины XVI века, однако их анализ показывает, что все они в конечном счете повторяют рассказ одного автора — Шлихтинга. В 1570 году он писал, что «три года тому назад (то есть в 1567 году. — Б.Ф.) много знатных лиц, приблизительно 30 человек с князем Иваном Петровичем во главе, вместе со своими слугами и подвластными, письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки» короля Польского, как только тот вступит с войском в пределы России. Но так как король «только отступал», то некоторые участники заговора, боясь разоблачения, решили выдать других заговорщиков царю. Владимир Андреевич Старицкий, князья Бельский и Мстиславский взяли у упомянутого выше Ивана Петровича список заговорщиков, который послали царю, находившемуся в походе, и тот немедленно вернулся в Москву.
В записках Штадена помещен иной рассказ о заговоре, более краткий и не во всем совпадающий с рассказом Шлихтинга. Согласно Штатену, заговорщики также подписывали какой-то документ (contract), но речь шла о намерении возвести на престол Владимира Андреевича; автор ничего не упомянул о каких-либо соглашениях с королем. По словам Штадена, Владимир Андреевич передал царю составленный заговорщиками документ во время военного похода, и царь поспешно уехал в Александрову слободу.
Сообщения Штадена и Шлихтинга следует сопоставить с тем, что мы знаем о событиях, происходивших осенью 1567 года, из других источников.
После неудачи мирных переговоров лета 1566 года в Москве было решено положить конец войне, нанеся решительный удар по Великому княжеству Литовскому. Хотя в начале 1567 года в Литву направилось посольство во главе с Федором Ивановичем Умным Колычевым, продолжению переговоров в Москве не придавали никакого значения. «А в кою пору государские послы в Литву ходят, — говорилось в принятом в начале июля 1566 года приговоре, — государь к своему походу к болшему на Ливонскую землю в то время велит готовити всякие запасы и наряду (артиллерии. — Б.Ф.) прибавити».