Ее миловидные сыновья были погодками, и, немного стыдясь этого, Найси-но ками не хотела брать их с собой, но Садайсё решил, что лучшего случая представить их Гэндзи не будет. Мальчики были облачены в носи. Разделенные пробором, свободно падающие на плечи волосы придавали им по-детски простодушный вид.

— Да, годы уходят, — говорит Гэндзи. — Но меня это не так уж и огорчает, тем более что я чувствую себя таким же молодым, как и прежде. Мне кажется, я совсем не переменился. Вот только появление новых и новых внуков напоминает о том, что лет мне уже немало. Тюнагон — и когда только успел? — обзавелся многочисленным потомством, но почему-то пренебрегает мною, и я до сих пор не видел никого из его детей. Вы первая подсчитали мои годы, и сегодня, в этот день Крысы, мне немного печально. Увы, мне так хотелось хотя бы ненадолго забыть о своем возрасте.

Госпожа Найси-но ками за время, прошедшее со дня их последней встречи, стала еще краше. В ее облике появилось что-то величавое, трудно было не залюбоваться ею.

произносит она степенно, и Гэндзи, взяв с одного из четырех подносов чашу, торжественно вкушает суп из первой зелени. Затем, подняв чашу, отвечает:

Этими и другими песнями обменялись они с Найси-но ками, а тем временем в южных передних покоях собралось множество знатных гостей.

Принц Сикибукё хотел было уклониться от участия в сегодняшнем торжестве, но Гэндзи прислал ему особое приглашение, и тот не посмел отказаться, рассудив, что родственные узы, связывающие его с Гэндзи, не позволяют выставлять напоказ свои обиды.

Солнце стояло довольно высоко, когда принц Сикибукё приехал в дом на Шестой линии. Скорее всего ему и в самом деле неприятно было смотреть, как Садайсё с самодовольной миной на лице распоряжается ходом церемонии, не упуская случая подчеркнуть свою близость к хозяину, однако тут же рядом усердно хлопотали его собственные внуки, с разных сторон связанные с этим домом.

Гэндзи поднесли сорок корзин с плодами, сорок китайских ларцов. Все знатные гости, начиная с Тюнагона, один за другим подходили к нему со своими дарами. Затем гости угощались вином и супом из первой зелени. Перед хозяином стояли четыре столика из аквилярии с изящно расставленными на них чашами и блюдами превосходной современной работы.

Состояние Государя из дворца Судзаку оставалось по-прежнему тяжелым, поэтому музыкантов не приглашали. Флейты и прочее подготовил Великий министр.

— Может ли быть повод достойнее? — заявил он и постарался выбрать самые благозвучные инструменты.

Весь вечер звучала тихая, прекрасная музыка. Гости один за другим показывали свое мастерство, но никому не удалось превзойти Великого министра, игравшего на своем любимом японском кото. Он был так искусен и играл с таким воодушевлением, что остальные пришли в замешательство. Гэндзи долго уговаривал упорно отказывающегося Уэмон-но ками, прежде чем тот согласился наконец сыграть. Играл же он действительно прекрасно, почти ни в чем не уступая отцу. «Сыновья часто наследуют таланты отцов, тут нет ничего удивительного, — восхищенно шептались слушатели, — но чтобы до такой степени...»

В самом деле, не составляет большого труда усвоить наиболее распространенные мелодии, требующие от исполнителя знания определенных приемов. Всякий может выучить несколько известных китайских пьес, какими бы сложными они ни были. Но японское кото — совсем другое дело. Здесь мастерство исполнителя измеряется прежде всего умением заставить струны откликаться на сокровенные движения собственной души и одновременно звучать в строгом согласии с другими инструментами. Если это достигнуто, японское кото по изяществу звучания, богатству оттенков едва ли не превосходит все остальные инструменты.

Великий министр играл на кото, настроенном в довольно низкой тональности, и игра его поражала удивительной проникновенностью. Кого Уэмон-но ками звучало звонко и радостно, исполнение же отличалось такой необычной, пленительной мягкостью, что принцы не смогли сдержать восхищения: «Право, и вообразить было невозможно...»

На китайском кото играл принц Хёбукё. Этот инструмент хранился во дворце Благодатного света, Гиёдэн, передаваясь от одного государя к другому, и постепенно за ним закрепилась слава первого кото Поднебесной. Покойный Государь незадолго до своего ухода из мира подарил его Первой принцессе, страстной любительнице музыки. Она же передала его Великому министру, пожелавшему придать возможно больше блеска нынешнему празднеству.

Вспомнив об этом, Гэндзи почувствовал себя растроганным, и думы его устремились в прошлое. Изрядно захмелевший принц, не сумев, как видно, справиться с волнением, тоже заплакал. Словно проникнув в сокровенные мысли Гэндзи, он положил перед ним китайское кото, и тот заиграл, поддавшись очарованию мига, но, к сожалению, ограничился всего одной мелодией, вызвавшей всеобщее восхищение.

Празднество не отличалось особой пышностью, но было что-то бесконечно прекрасное в этом вечернем музицировании.

Певцы собрались у главной лестницы и пели, переходя из одной тональности в другую. Голоса у них были превосходные. Чем больше темнело, тем тише, спокойнее звучала музыка, когда же запели «Зеленую иву», восхищение собравшихся достигло предела. Вряд ли кто-то удивился бы, если б соловей и в самом деле проснулся в своем гнезде[6]. Воспользовавшись тем, что празднество не было подчинено официальным установлениям, Гэндзи позволил себе одарить гостей куда щедрее, чем предписывалось правилами.

На рассвете госпожа Найси-но ками уехала, осыпанная богатыми дарами.

— Живя в уединении, словно отрекшись уже от этого мира, — сказал Гэндзи ей на прощание, — я порой не замечаю, как проходят дни и луны. Но, подсчитав мои годы, вы напомнили мне о приближающейся старости. Грустно, право... Прошу вас, навещайте меня почаще, хотя бы затем, чтобы увидеть, насколько я постарел. Жаль, что мы встречаемся с вами гораздо реже, чем хотелось бы, но, увы, в мои годы и в моем положении...

Так, им было о чем вспомнить, немало печального и радостного связывало их в прошлом, но слишком непродолжительной оказалась их встреча, и Гэндзи не скрывал досады. Впрочем, и у Найси-но ками тяжело было на душе. Как подобает благонравной дочери, она всегда почитала родного отца, но сердце ее было преисполнено горячей признательности к Гэндзи. Да и могло ли быть иначе, ведь с годами (и особенно после того, как определилось ее положение в мире) она поняла, сколь многим ему обязана.

Итак, по прошествии Десятого дня Второй луны принцесса из дворца Судзаку переехала в дом на Шестой линии. Гэндзи сделал все от него зависящее, чтобы достойно встретить ее. В Западных покоях, где ему подносили первую зелень, он велел установить полог и распорядился, чтобы привели в порядок флигели и галереи, предназначенные для прислуживающих принцессе дам, не забыв позаботиться и о внутреннем их убранстве. Государь из дворца Судзаку прислал разнообразную утварь, подобно тому как это бывает во время церемонии представления ко двору. Стоит ли говорить о том, сколько внимания было уделено переезду? Принцессу сопровождали самые знатные вельможи. Ей прислуживал, как ни досадно ему было, и тот Дайнагон, который мечтал стать ее домоуправителем.

Когда кареты приблизились к дому, Гэндзи сам вышел навстречу принцессе и помог ей выйти, хотя это и не предусматривалось никакими установлениями. Как ни высоко было положение Гэндзи, он оставался простым подданным, а потому возможности его были ограниченны, и происходящее мало походило на церемонию представления ко двору. Однако всем было ясно, что союз этот необычен и слова: «О благородный юноша, приди!»[7] — в настоящем случае неуместны.