– Животные. Только знают, что жрать и размножаться. Эта теплоизоляцию раскурочивала, мышей ловила.

– Сергеич, ну ты долго там? – крикнул лаборант.

– Тащу. Слышь, у тебя фильмов, каких нет? Про спецназ там, бандитов.

– Найдем.

Смотритель поволок добычу в утилизатор.

– Голову ей держи, – лаборант стравил воздух из шприца.

Игла плавно влилась в изуродованные вены. Медленно пошел вперед поршень продавливая в кровь "золотую" дозу морфия. Она задергалась. На пороге за которым для нее разлилась чернильная мгла Она вспомнила… И прошептала Его имя.

– Ишь че, – смотритель запустил печь крематория. – Болтать они, что ли, научились?

– У Марфы Петровны попугай матюгается, тебе и не снилось, – фыркнул лаборант, убирая инструменты.

На белом кафеле пола черный замок лежал мертвым пятном. Он посмотрел наверх. Шагнул, осторожно коснулся лестницы. Старый замок проржавел окончательно, и дряблые дужки не удержали его тяжести. Ласково, чувствуя себя обязанным ветхим кусочкам металла, Он вытащил остатки замка. Люк заскрипел, проламывая корку ржавчины и пыли. С глухим стуком стальной квадрат завалился на битум крыши. Он поднялся наверх, под шорох зарождающейся грозы.

Небесный океан гнал валы туч, нагромождая грозовые горы. Сабельные росчерки молний тянулись друг к другу.

Прохладный ветер нес очищение. Перерождение. Обновление.

Он вскинул руку к небесам.

И взлетел.

Шаг третий

Дождь выбивал дробь в ритме grave. Капли втягивались в грязные зеркала луж, разлетающиеся мелкими осколками под сапогами прохожих.

– В сером плаще, с намокшей полой, подпрыгивающей курьерской походкой, – поддразнил прохожего Ворон.

– Кар! – вернул насмешку человек.

– Quo vadis, человече?

Человек остановился.

– И откуда в Городе такие умные вороны появились?

– Из яйца, – нахохлилась промокшая птица.

Ветер ноября задирал юбки афиш и объявлений, бесстыдно обнажая целлюлитный бетон стен.

– Я вчера Смерть встретил, – припомнил Ворон.

– Опять бухтела старая карга?

– Ага. Мол, люди совсем обнаглели, даже на встречу с ней опаздывать умудряются. А сама с час сидела у подъезда, ждала, пока время у клиента закончится.

– Ничего, вот грянет война, мигом прекратит жаловаться. На сверхурочной работе только успевай поворачиваться. Абадонна, кстати, обещал к весне из отпуска выйти.

– Будет ли еще эта весна, – буркнула птица и спрятала голову под крыло.

Человек зашагал дальше. В городе ярких реклам и эксклюзивных дизайнов магазинов люди шагали тенями черных, коричневых курток и плащей. Сумеречный театр, безжизненный и каждодневный. Из дома на работу и обратно домой. Человеческий монорельс. И, не дай бог, ты посмеешь идти поперек!

Дождь выстукивал бесконечную сонату, под аккомпанемент слабого шуршания листьев. Поздняя осень не романтична. Артритными руками тянутся к небу голые деревья. Мерзкий холод, далекий от обжигающей свежести мороза, пробирается под одежду и в душу. И ноги месят грязь. Грязь земли и людей. Поздняя осень бесстыдно обнажает самое худшее. Человек шагал по улице, и улица шагала мимо него. Центральная площадь. Банк, банк, храм, банк. И соответствующие плакаты.

"Любые кредиты за полчаса! Розыгрыш призов!"

"Наши депозиты для Вас! Положив деньги на депозит "Дача", вы получаете шанс выиграть дачу в центре Города!"

"Все клиенты нашего банка участвуют в ипотечной лотерее! Не упустите шанс выиграть квартиру!"

В соответствии с распоряжением градоначальника: "О едином виде внешних фасадов многоквартирных домов и прочих нежилых сооружений" храм также украсился рекламой.

"Вкладывайте деньги на депозит "Посмертие". Депозит гарантирует приобретение жилплощади после смерти на том свете. Ад – никогда не бывает проблем с отоплением! Коммуналка в Лимбе. И роскошные пентхаусы Рая! Увеличение размера депозита повышает Ваши шансы на выигрыш пентхауса!"

Человеки продавали души Молоху, Мамоне и Богу. Последний брал в кредит.

В церкви не продохнуть. Вился нафталиновый аромат десятков старух, вплеталось неповторимое амбре нескольких нищих на паперти, стегал по ноздрям приторный аромат дорогих духов и одеколонов. Какофония запахов усугублялась диким разноцветьем нарядов. Тряпки и поношенные пальто, дорогие манто и костюмы. Бабушкины платочки "времен Очаковских и покоренья Крыма", шелковые платки жен, любовниц и подстилок городских бандитов и начальников. В церковь приходили в страхе перед близкой смертью или замаливать грехи.

Сэлфиш прошагал мимо свежеразмалеванной доски. Икона нового святого великомученика царя Николая Второго. Пьяницы, развратника, дурака и предателя. Неплохой набор для "святага", главное, подстать нынешним прихожанам. За спиной Сэлфиша старушка в полный голос талдычила о правилах поклонения и жертвоприношения.

– А ежели от женских болей, то свечку Марии Магдалине, – громко шептала бабулька. – А от порчи Николе Чудотворцу и двенадцать раз "Отче наш" прочитать.

На душе было паскудно. Вера кривилась ублюдочной гримасой религии. Не торговцев гнал из Храма Иисус, а таких прихожан. Ибо торговцы были честны, предлагая сделанное или выращенное. А эти… эти предлагали Богу себя. Религиозные шлюхи. Сделай, Боженька, а уж мы тебе помолимся. И таксу ему выставили. Пять свечек, шесть молитв, триста баксов на подрясник батюшке-сутенеру. Сутенер же зычно оповещал собравшихся о будущих благах, щедро расхваливая Бога, словно племенного жеребца на конюшне.

Прихожане выстроились строго по ранжиру. Возле "Нисхождения Богородицы в Ад" отдувалась аллегория семи смертных грехов, сам градоначальник. Георгию Победоносцу бил поклоны генерал, впрочем, получалось сие плохо, уж очень мешал живот. Возле иконы Левия-Мытаря тлела одинокая свеча от налоговой инспекции, явно свистнутая, простите, взысканная с соседнего подсвечника. Ниче, святой своих поймет. И над всем этим скорбный лик Христа с немым криком во взоре:

– Отче, неужели ради ЭТИХ я умирал?!!

Бабка продолжала вещать:

– А от живота лучше Святому Дмитрию, от ревматизма Серафиму Соровскому и трижды его иконе поклониться земным поклоном.

Сэлфиш чуть склонился к бабушке:

– А от геморроя свечу кому ставить?

– Успению Смиренному, – не промедлила бабка.

– Надо же, – удивился Сэлфиш. – А я думал, от геморроя свечу себе в задницу ставят.

Оставив бабку наедине с ее инфарктом, Сэлфиш вышел из храма. Подошва ушла в размякшую трясину тропинки. На улицах торговали Богом вразнос. Тетки и бабушки строго попарно предлагали вторую версию Иисуса. Дабы избежать претензий со стороны основного супермаркета, они лихо вздернули Христа на столбе взамен креста. Копирайт не сворован, а лишь творчески использован.

Ноябрь – грязный месяц, но даже ему не сравниться с грязью человеческих душ.

Остановка. Маршрутка с объявлением: "Уважаемые пассажиры, после автокатастрофы количество трупов в маршрутном такси не должно превышать количества посадочных мест!". Народу в маршрутке было немного, а людей так и вовсе не наблюдалось. Напротив Сэлфиша присела куртка из зверя дерматина верхом на щуплом пареньке. Весь смысл жизни двуногого средства передвижения сводились к четверостишью:

"Сотик" – поменьше.

Тачку – побольше.

Бабу – помягче.

Фаллос – пожестче.

Остановка "Роддом", следующая "Кладбище". Между ними школа, ресторан, бордель в здании бывшего детсада и офис трейд-холдинговой конторы "Копыта и рога". Сэлфиш выбрался из маршрутки, рванувшей дальше, к кладбищу. Поворот, еще, еще. Вот и здание школы. Дальше "веселый пятачок", где собираются старшеклассники и студенты. Сэлфиш присел на обгрызенную скамейку рядом с благообразным старичком. Хотя какой, к черту, старик? Рядится под старшего для большего уважения окружающих. На соседней лавке щебетали две девушки.