И Коллекционеру ничего не оставалось, как удалиться. Однако, на всякий случай, он запер входную дверь на два замка.

9. — Ну, как он тебе? — спросил Упендра, когда Коллекционер ушел.

— По-моему, ничего, — ответил Чемодаса.

— Ты прав, — саркастически заметил Упендра, — Ничего — это, пожалуй, все, что можно о нем сказать. Яркой личностью его никак не назовешь. И, признаться, я не мог смотреть, как он ест. Накладывал себе сахар целыми ложками, а в каждой ложке как минимум тысяча кусков. А сыр! Мне не жаль продуктов, но существует какая-то культура. Воспитанный человек должен знать, что сыр такими кусками не едят.

— Ну, знаешь, кто как ест — это личное дело каждого, — возразил Чемодаса, — А вот его отношение к работе мне действительно не нравится. Мало того, что опаздывает, так еще и инструменты забыл, — он указал на шкатулку, которую Коллекционер в спешке оставил на столе.

— Не забыл, а нарочно оставил, чтобы был повод вернуться. Он нам не доверяет, — сказал Упендра, — Даю голову на отсечение, что очень скоро он придет обратно.

— Ладно, давай не терять времени. У тебя есть какие-нибудь идеи?

— А что?

— Надо наметить план действий, — сказал Чемодаса, потирая руки и окидывая восхищенным взглядом практически беспредельное пространство комнаты. — Ты только посмотри, какая кругом красотища! Дух захватывает! Тишина! Воздух! Просторы! Есть где развернуться! Работы — невпроворот! Раз уж мы здесь очутились, мы должны все переделать по-своему, и как можно скорее. У меня прямо руки чешутся…

— Руки следует содержать в чистоте, тогда и чесаться не будут, — назидательно сказал Упендра. — Советую тебе начать с того, что лечь и как следует выспаться. Признаюсь откровенно, мне не терпится побыть одному. Посидеть в тишине, допить свой чай, просмотреть газеты — вон их здесь сколько. Не обижайся, но это моя давняя мечта. К тому же ты ведь всю ночь не дал мне даже глаз сомкнуть. Все время вертелся под боком, толкался, храпел, разбудил ни свет ни заря.

С этими словами Упендра влез в очешник и опустил над собой крышку. Немного погодя из-под крышки глухо прозвучал его голос:

— Удивляюсь, как можно жить в таком хлеву! Занимать огромную жилплощадь и не попытаться навести хотя бы минимальный уют!

— Идея! — воскликнул Чемодаса.

— Не починить часы! — вновь раздался голос Упендры. — Как можно надеяться куда-то успеть, если не знаешь точного времени? Не удивительно, что он всюду опаздывает.

— С этого мы и начнем, — сказал Чемодаса.

Из очешника донесся храп.

10. Коллекционер пришел на работу совершенно разбитый.

Виолетта Юрьевна окинула его скептическим взглядом. Он поздоровался.

— По-моему, вы все-таки нездоровы, — сказала она в ответ.

— Да нет, как будто… — промямлил Коллекционер и, стараясь не встречаться в ней взглядом, прошел к своему столу.

Некоторое время спустя напарница спросила:

— Может, что-то с коллекцией?

Тут он впервые не сдержался.

— Типун вам на язык, Виолетта Юрьевна! Сколько раз я вас просил не болтать попусту о чемоданах!

Виолетта удивленно подняла брови.

— Вы меня ни разу об этом не просили. Ну, ладно, учту, — и пожала плечами.

Немного погодя он сказал:

— Простите меня, Виолетта Юрьевна. Но подумайте сами: если б, не дай Господь, что-нибудь такое случилось, разве бы я вообще пришел?

Она промолчала. Тогда он тяжело вздохнул и погрузился в работу.

Через некоторое время Виолетта Юрьевна, не отрывая глаз от калькулятора спросила:

— Может, вы своим гостям не рады?

Тогда Коллекционер отодвинул лежавшую перед ним кипу бумаг и сказал с отчаянием в голосе:

— Где уж тут радоваться! Я вот должен сейчас здесь торчать, а они у меня там одни, без присмотра!

Виолетта Юрьевна поймала его взгляд и, чуть прищурившись, спросила:

— Скажите честно: это женщины?

— Нет, — честно сказал Коллекционер и, подумав, добавил: — По крайней мере, один из них — точно не женщина.

Виолетта Юрьевна прыснула.

— Ну, тогда и волноваться не о чем. Не станут они рыться в ваших чемоданах, они же не маленькие. Успокойтесь.

— В том-то и дело, что маленькие! — вырвалось у Коллекционера.

Виолетта Юрьевна больше не стала ни о чем его спрашивать. Но, некоторое время исподтишка за ним понаблюдав, молча встала и вышла.

Походка у нее, вопреки довольно-таки хрупкой комплекции, была чеканная, так как обувь Виолетта Юрьевна носила особенную, московскую — простые черные шнурованые ботинки на грубой подошве, без каблуков. Один раз, когда ездили в ту самую командировку, Стяжаев даже видел, как она их шнуровала — сильными привычными движениями, похожими на то, как взнуздывают коней. А еще раньше из случайно подслушанного разговора двух сотрудников в уборной узнал, что ботинки эти английские и стоят дорого, хотя по виду ни за что не скажешь, а продаются в Москве в специальном магазине. В другие города их не возят, поскольку там не найдется на них нужного числа покупателей, скоро, наверное, и в Москву возить перестанут, невыгодно, лучше торговать подделкой.

А потом открылось, что они у нее не одни.

Было это ранней весной, он пришел на работу, совершенно не ожидая ничего необычного, и вдруг, прямо с порога, ощутил тонкий запах новой кожи. Взволнованный, остановился он в дверях, еще не понимая, откуда тянется эта чистая, дразнящая струя, но уже безошибочным чутьем коллекционера угадал, что кожа редкая, какой-то особенной, заграничной выделки. Тут же припомнился ему разговор об английских ботинках. Виолетта сидела за своим столом, как всегда, широко расставив ноги, а не как обычные женщины, нога на ногу. Он взглянул на ботинки — и все понял.

Внешне они выглядели почти как те, в которых она была вчера, если не знать, не отличишь. Новизну выдавала только прошивка на рантах, еще совсем чистая, ярко-желтая на черном…

После уже он стал присматриваться и насчитал еще четыре пары.

А куртка у Виолетты Юрьевны была всегда, и летом и зимой, одна и та же, довольно потертая, тоже кожаная, с потемневшей от времени молнией, которую она почти беззвучно разнимала одним длинным жестом, сверху вниз по диагонали, от левого плеча. А одеваясь, и застегивала таким же длинным точным жестом, снизу вверх, от правого бедра. Лицо ее при этом становилось сразу замкнутым и строгим, как будто она давала кому-то окончательный отказ.

Остальной ее гардероб был тоже небогат: старые джинсы, старый ремень с потускневшей пряжкой, старая, когда-то темно-синяя, под цвет глаз, а теперь линялая рубашка, вся на кнопках. Верхнюю кнопку она имела привычку теребить, то расстегивая, то застегивая. И когда начиналось это еле слышное, но отчетливое в тишине «щелк-щелк», Коллекционер почему-то нервничал и не мог сосредоточиться на работе.

К директору Виолетта вошла, как всегда, неожиданно. Секретарша, неизвестно почему перед ней робея, никогда не предупреждала об ее приходе.

— А, Виолетта Юрьевна? Ну, что у вас новенького? — спросил директор.

— Все то же, — сказала Виолетта, глядя в сторону. — Стяжаев опять явился к обеду, и опять не в себе. Сегодня у него новая история: гости приехали.

— Что ж поделать, он — человек творческий, — сказал директор. — Ты же мне сама рассказывала, что он ведет уединенную жизнь, коллекционирует редкие вещи, помнишь?

Но Виолетта Юрьевна в ответ не улыбнулась, а только мрачно уточнила:

— Чемоданы.

— Ну, а хоть бы и чемоданы. Тоже, можно сказать, произведения искусства и народных промыслов. Для такого человека приезд гостей, к тому же из другого города, — разве не волнующее событие?

Виолетта Юрьевна нахмурилась.

— У вас, Кирилл Иваныч, не поймешь, когда вы шутите, а когда серьезно, — и защелкала кнопкой.

Директора она знала с детства, потому и входила к нему запросто. Он был другом покойного ее отца, оба служили в одной части, вместе стали полковниками, вместе вышли в отставку, только один из них скоропостижно умер, а другой возглавил патентное бюро.