ГЛАВА 17

После фарсовой сцены с творогом, который Санчо положил в шлем Дон Кихоту, следует приключение со львами — львом и львицей, — которых губернатор оранский послал в подарок испанскому королю. Дон Кихот останавливает повозку и требует выпустить зверей, чтобы он мог с ними сразиться. «<…> едва сторож увидел, что Дон Кихот уже наготове и что, из боязни навлечь на себя гнев вспыльчивого и дерзкого кавальеро, ему не миновать выпустить льва, он настежь распахнул дверцу первой клетки, где, повторяем, находился лев величины, как оказалось, непомерной, — чудовищный и страховидный лев. Прежде всего лев повернулся в своей клетке, выставил лапы и потянулся всем телом, засим разинул пасть, сладко зевнул и языком почти в две пяди длиною протер себе глаза и облизал морду, после этого он высунулся из клетки и горящими, как угли, глазами повел во все стороны; при этом вид его и движения могли бы, кажется, навести страх на самоё смелость. Дон Кихот, однако, смотрел на него в упор, — он с нетерпением ждал, когда же наконец лев спрыгнет с повозки и вступит с ним в рукопашную, а он изрубит льва на куски».

Дон Кихот выказывает неподдельную доблесть.

«Однако благородный лев, не столь дерзновенный, сколь учтивый, оглядевшись, как уже было сказано, по сторонам и не обращая внимания на Дон-Кихотово ребячество и молодечество, повернулся и, показав Дон Кихоту зад, прехладнокровно и не торопясь снова вытянулся в клетке; тогда Дон Кихот велел сторожу ударить его, чтобы разозлить и выгнать из клетки.

— Этого я делать не стану, — возразил сторож, — ведь коли я его раздразню, так он первым делом разорвет в клочки меня. Пусть ваша милость, сеньор кавальеро, удовольствуется уже сделанным, ибо по части храбрости лучшего и желать невозможно, испытывать же судьбу дважды не годится. В клетке у льва дверца отворена: он волен выходить или не выходить, но ежели он до сей поры не вышел, стало быть и до вечера не выйдет. Твердость духа вашей милости уже доказана, — от самого храброго бойца, сколько я понимаю, требуется лишь вызвать недруга на поединок и ожидать его на поле брани, если же неприятель не явился, то позор на нем, а победный венок достается ожидавшему».

Когда вернулись его убежавшие спутники, Дон Кихот восклицает:

«— Что ты на это скажешь, Санчо? <…> Какое чародейство устоит против истинной отваги? Чародеи вольны обрекать меня на неудачи, но сломить мое упорство и мужество они не властны». По пути Дон Кихот расхваливает дону Дьего доблести странствующего рыцарства: «<…> рыцарь же странствующий пусть проникает в самые глухие уголки мира, блуждает в непроходимых дебрях, показывает чудеса храбрости, в пустынных местах, в разгар лета, терпит жгучие лучи солнца, зимою — бешеный ветер и жестокий мороз; да не пугают его львы, да не устрашают чудища, да не ужасают андриаки, ибо главная и прямая его обязанность в том именно и состоит, что за первыми он должен охотиться, на вторых нападать и одолевать всех без изъятья. А как и мне тоже выпало на долю вступить в ряды рыцарства странствующего, то и не могу я не совершать всего того, что, по разумению моему, входит в круг моих обязанностей, и вот почему нападение на львов, на которых я ныне напал, я почел прямым своим долгом, хотя и сознавал, что это из ряду вон выходящее безрассудство <…>».

Дон Кихот выражает желание впредь прозываться Рыцарем Львов, а не Рыцарем Печального Образа.

ГЛАВА 18

Прибыв в свое имение, дон Дьего представляет Дон Кихота жене; он оказывается первым человеком в книге, с искренней похвалой отозвавшимся о рыцаре:

«— Окажите, сеньора, присущее вам гостеприимство находящемуся перед вами Дон Кихоту Ламанчскому; это странствующий рыцарь, самый отважный и самый просвещенный, какой только есть на свете», — говорит он, хотя и сомневается в здравомыслии гостя. Дон Кихот объясняет сыну дона Дьего, дону Лоренсо, почему странствующее рыцарство — это наука, включающая в себя все или почти все науки на свете. Дон Кихот наслаждается жизнью в доме дона Дьего, но через четыре дня решает продолжить путь на турнир в Сарагосе. Санчо Панса набивает съестным суму, и они с Дон Кихотом покидают гостеприимный дом. «Отец с сыном снова подивились сумбурным речам Дон Кихота, разумным и вздорным попеременно, а также тому, с каким упорством и настойчивостью, несмотря ни на что, стремился он к злоключениям своих приключений <…>».

ГЛАВА 19

На дороге они встречают компанию студентов и поселян, приглашающих их на свадьбу Китерии Прекрасной и Камачо Богатого. Один из студентов объясняет, что в Китерию влюблен ее сосед Басильо. «Как скоро оба вошли в возраст, то отец Китерии порешил не пускать Басильо к себе в дом, а чтобы раз навсегда покончить со всякими подозрениями и опасениями, вознамерился он выдать свою дочь за богача Камачо, выдать же ее за Басильо не заблагорассудил, ибо тот более щедро наделен дарами природы, нежели дарами Фортуны. Однако же, если говорить положа руку на сердце, без малейшей примеси зависти, то Басильо — самый ловкий парень, какого я только знаю, здорово мечет барру, изрядный борец, в мяч играет великолепно, бегает, как олень, прыгает, как серна, кегли сбивает точно какой волшебник, поет, как жаворонок, гитара у него прямо так и разговаривает, а главное, шпагой он владеет — лучше нельзя.

— По одному этому, — молвил Дон Кихот, — названный вами юноша достоин жениться не только на прекрасной Китерии, но и, наперекор Ланселоту и всем, кто вздумал бы тому воспрепятствовать, на самой королеве Джиневре.

— Подите скажите об этом моей жене! — вмешался до сих пор молча слушавший Санчо Панса. — Она стоит на том, что каждый должен жениться на ровне, по пословице: два сапога — пара. А мне бы хотелось, чтобы добрый этот Басильо, который мне уже пришелся по душе, женился на сеньоре Китерии, а кто мешает влюбленным жениться, тем, когда помрут, дай Бог царство небесное, место покойное (Санчо хотел сказать нечто противоположное)».

Студент продолжает:

«— Мне остается досказать лишь вот что: с той поры, как Басильо узнал, что прекрасная Китерия выходит за Камачо Богатого, он уже более не смеется и разумного слова не вымолвит; теперь он вечно уныл и задумчив, говорит сам с собой (верный и непреложный знак того, что он тронулся), ест мало и спит мало, а коли и ест, то одни лишь плоды, спит же он, если только это можно назвать сном, не иначе как в поле, на голой земле, словно дикий зверь, по временам поднимает глаза к небу, по временам уставляет их в землю и застывает на месте, так что, глядя на него, можно подумать, будто перед вами одетая статуя, чье платье треплет ветер. Коротко говоря, по всем признакам, он пылает любовью, и мы, его знакомые, все, как один, убеждены, что если завтра прекрасная Китерия скажет Камачо «да», то для Басильо это будет смертным приговором».