Расстояние до преследуемых сокращалось, и виноваты в этом были лошади: старый Облак уже не мог состязаться с молодыми сильными конями мадьяр, которые были натасканы, как охотничьи собаки, на долгую погоню. Более молодой Воронок мог оторваться от погони, но Буян нарочно сдерживал его, чтобы не разлучаться с князем. Властимир замечал это глазом опытного воина и терялся в догадках — почему гусляр не спасается бегством, хотя может это сделать.

Беглецы не сразу заметили, что впереди темнеет какое-то препятствие. Но мадьяры, очевидно, об этом знали, потому что вдруг стали сдерживать своих коней.

— Они отстают, княже! — крикнул Буян. — Там что-то есть!

Властимир и сам понял это. Вдруг лошади встали на дыбы. Путь им преградила глубокая и широкая трещина с отвесными стенами, через которую едва ли могла перепрыгнуть самая сильная лошадь. Она походила на ножевую рану, нанесенную земле великаном. С противоположной стороны был насыпан земляной вал. Конца-краю этой трещине не было видно.

Что делать? Удирать князю и Буяну было некуда, и преследователи это знали. Возможно, они нарочно загнали беглецов сюда. Мадьяры начали окружать витязей, не спеша вынимая сабли и арканы.

Буян и Властимир развернули коней и, выхватив мечи, ждали.

Всадники уже оценивающе разглядывали чужих коней и выискивали в глазах славян первые признаки страха, столь желанного для всякого, кто привык наводить его на других.

Облак и Воронок, чуя сечу, приседали на задние ноги, грызли удила, выкатывали налитые кровью глаза. Властимир и Буян посмотрели друг на друга. Возможно, это их последний бой, и они попрощались без лишних слов.

Человек или зверь, которому есть куда отступать, всегда обороняется с оглядкой. Если же зверя или человека загнать в угол, — он продает свою жизнь уже за дорого и бьется до конца. Но эти мадьяры, очевидно, никогда не имели дела с людьми, которые решались на такой последний смертный бой, и приближались к ним с беспечными улыбками.

Пришпорив коней, десяток самых нетерпеливых и молодых устремились вперед. Князь первым же ударом отрубил одному мадьяру руку. Началась яростная сеча. Кони вертелись, храпели и лягались. Прикрываясь щитом, Властимир срубал одного конника за другим. За его спиной гусляр, тоже бросив повод на луку седла и сдавив коленями бока жеребца, Держа меч двумя руками, так махал им, что от врагов только головы летели. Он уже был забрызган чужой кровью с головы до ног. Если бы князь видел, как сражается гусляр, он бы наверняка порадовался тому, что случай свел его с таким бойцом. Воронок хватал зубами угорских коней, бил копытами. Под ногами лошадей уже валялось десятка два трупов, искалеченные с трудом отползали в стороны, и вдруг мадьяры неожиданно отступили.

Властимир опустил меч, не понимая, что это значит. Неужели их оставят в покое, видя, что они, не получив ни царапины, уложили чуть не по десятку воинов каждый и многих ранили? Но тут засвистели арканы, и в следующий миг сразу две петли упали ему на плечи. Мадьяры скрутили обоих, обезоружили и верхом повезли назад, к кургану.

По дороге Властимир несколько раз оглядывался на Буяна. Тот мужественно сражался, но сейчас не выглядел воинственно — скорее он казался испуганным и настороженным. Князь и сам боялся, что их отвезут на курган и принесут в жертву богу, алтарь которого там был. Но когда обрадованный жрец уже стал спускаться к ним, прискакал еще один всадник. Он повелительным жестом приказал всем следовать за собой. Отряд повез пленников в обход кургана, к стану.

Властимир слегка приободрился, и даже Буян выпрямился в седле, но что ждало их дальше?

Вокруг них образовалась толпа. Опоздавшие напирали сзади, чтобы взглянуть на чужеземцев. Завизжала какая-то женщина, захныкал ребенок. Мадьяры провожали пленников мрачными взглядами.

С поля брани привезли мертвых и искалеченных. Воины подняли шестнадцать убитых на скрещенные копья и понесли по образованному народом коридору, а их убийц повели следом. Раненые стонали, и, слыша их голоса, — толпа распалилась так, что охранникам пришлось сдерживать ее при помощи оружия. Несколько камней попало в пленных — каждое попадание было встречено криками восторга.

Глядя на кричащую, рвущуюся к ним толпу, Властимир старался держать себя в руках — он был князем, и не пристало ему показывать простолюдинам, да еще чужеземцам, свои чувства, свой гнев и горечь поражения. Он старался не обращать внимания на злобные крики и внешне был спокоен. Иное дело — Буян. Он вертел головой и кусал губы. В глазах его читалось нетерпение и страх. Несколько раз он бросал взгляды в сторону Властимира, и, когда глаза их встретились, гусляр торопливо зашептал:

— Слушай меня, князь! Я попробую договориться с ними. Я упрошу отпустить одного из нас, и им будешь ты!

Властимир удивленно глянул на гусляра:

— Почему я?

— Не перечь! — сказал Буян срывающимся голосом. — Я знаю, что делаю! Ты лучше меня, ты — князь, ты — воин. А я ничто — изгой-гусляр! Меня заменить можно. Я… я смерти боюсь!.. Не то что ты — тебя боги послали. Я договорюсь, и ты уедешь.

— А что же ты?

— А что — я? Со мной ничего не будет. — Буян уже совершенно не владел собой. — Со мной ничего не будет! Я сам так решил. Ты только согласись с тем, что я предлагаю. Пойми, я дело говорю! Нашей земле ведь это надо!

Властимир неожиданно для себя подумал, то Буян прав — его путь был еще не закончен. И это даже хорошо, что Буян сам решил остаться — несмотря на то что новгородец оказался хорошим товарищем, своей неугомонностью и всезнайством он раздражал князя. Даже сейчас он не может вести себя как подобает мужчине. Если бы на его месте был Рат, Властимира бы огорчила потеря. Но Буян… Так и в самом деле будет лучше.

Его размышления были прерваны. Путь был окончен. Пленников подвели к самой богатой открытой повозке. В ней на звериных шкурах и коврах с ярким узором сидел, развалясь, высокий, могучий, немолодой уже воин в цветном халате, накинутом поверх кожаных одежд. Башлык и пояс его были богато расшиты. Перед повозкой на коленях, склонив головы, стояли полуголые рабы, среди которых были и славяне. За повозкой замерло несколько всадников — судя по всему, стража. В ее числе Властимир с удивлением заметил женщин, хотя длина и толщина кос у мужчин и женщин была примерно одинакова.

Вождь надменно посмотрел на стоявших перед ним пленников — спокойного Властимира и дрожавшего Буяна — и махнул рукой. К нему подошел невысокий, похожий на купца человек и, склонившись, выслушал его тихое бормотание. Затем он повернулся к славянам:

— Светлейший и сильнейший вождь всех мадьяр степи Шаркань желает знать, кто вы, откуда и с какой целью осквернили своим присутствием курган нашего бога, повелителя и создателя степи Архмаздра.

Властимир не успел рта раскрыть, как гусляр шагнул вперед и заговорил быстро, глотая слова:

— Великий вождь, мы ни в чем не виноваты — мы просто ехали и решили заночевать. Мы не знали — степь не куплена… А потом мы уехали и решили не мешать. Ваши люди погнались за нами — мы только защищались! Мы ни в чем не виноваты, мы…

Легкий толчок в спину заставил его замолчать.

Толмач стал переводить слова гусляра, но вождь, не, дослушав — похоже, ему было достаточно увидеть выражение лица Буяна, — махнул рукой и что-то сказал. Толмач кивнул и перевел:

— Светлейший и сильнейший вождь Шаркань не хочет знать ваших оправданий. Он хочет знать, кто вы и откуда! Советую не сердить его, — последние слова толмач явно добавил от себя.

— Имя мне — Властимир сын Улеба, я князь города Резани, — спокойно сообщил Властимир. — Мой спутник — гусляр из Новгорода, Буян.

Толмач перевел вождю. Выслушав, Шаркань сокрушенно покачал головой и зацокал языком. Он не сказал ни одного слова, но толмачу этого и не надо было.

— Светлейший и сильнейший вождь не верит чужеземцам, — сказал он. — Вы осквернили нашего бога, нарушили священный ритуал, что оставался неизменным от прадеда отца нашего вождя. Вы могли быть подосланы теми, кто хочет смерти нашему народу, а посему вы должны немедленно назвать свои настоящие имена или доказать, что вы не лжете.