— We were in the wrong place at the wrong time[8], — пояснила я на английском, которым Том владел в достаточной мере. Меня утомили прислушивающиеся дамочки.

Сначала их до смерти напугала полиция. Теперь они желали хоть что-нибудь получить взамен, на худой конец — тему для разговоров.

Я хотела сказать Тому еще кое-что, но он уже отвернулся, переключившись на Такео Каяму, который стоял неподалеку в своем неотразимом мятом льне, беседуя вполголоса с инспектором Национальной полиции. Мне хотелось спросить Тома, откуда он знает Такео, но ничего не вышло — спустя несколько минут он уже провожал свою маму к машине, чтобы доставить ее домой.

4

В час пик Чиёда-лайн была невыносима. «Еще двадцать минут, и ты выйдешь из метро, — говорила я себе, — еще только двадцать минут». Вчера примерно в это же время пополудни люди в метро то и дело поглядывали на меня — из-за охапки вишневых веток, которую я с трудом удерживала, а сегодня никто даже взгляда не поднял, хотя в глазах у меня явственно читался ужас смерти. Потный офисный народец толкался у меня за спиной и дышал в затылок, школьники с рюкзачками занимали оставшееся пространство, причем все умудрялись делать вид, что даже пальцем друг друга не касаются. Таков неписаный этикет метро в большом городе: хоть смейся, хоть плачь — никто ничего не заметит.

Ну, я и заплакала тихонько.

Правда, выйдя на Сёндаги-стейшн и вытирая мокрые глаза, я получила салфетку от молоденькой продавщицы в белом халатике, похожем на тот, в котором Том приехал за тетей Норие, только коротеньком.

— Аллергия на вишню? — спросила она сочувственно. — Салфетка — это подарок от Клиники традиционной медицины. Обращайтесь в клинику Недзу!

Я пробормотала благодарность и поспешила вверх по Сансаки-дзака, одной из улочек Янаки — токийского райончика, счастливо сохранившего облик деревушки эпохи Эдо благодаря некоторым зданиям, уцелевшим с тех времен, несмотря на бомбежки Второй мировой. Я любила свой Янака, с его магазинчиками тофу на каждом углу и узкими улицами, где никто не приковывал цепями оставленные велосипеды, а жители выставляли цветы в горшках прямо на мостовую перед домом.

Теплое и безопасное местечко, одно-единственное на весь огромный Токио.

Оказавшись в своей квартире, я заперла дверь, накинула двойную цепочку и задвинула два больших засова. Я все еще оставалась девушкой из Сан-Франциско, а там с этим делом не шутят. Устроившись на своем матрасике-футоне, я оглядела комнату, освещенную только двумя бумажными фонариками, от которых по стенам бродили тени. Раньше это выглядело романтично, но теперь казалось жутковатым.

Мысли мои крутились вокруг тети Норие и купленных ею ножниц. Не прошло и пятнадцати минут, как мы с тетей появились в школе, а два острых лезвия из закаленной стали уже вонзились в шею Сакуры. Неужели это сделала тетя? Моя родная тетя?

Уму непостижимо.

Что происходило в комнате, пока меня там не было? Отец как-то упоминал, что человек в состоянии аффекта часто не осознает своих действий, а после не помнит ничего из того, что натворил. Когда тетя наконец заговорила с полицией, все, что она могла вымолвить, это «не помню, не знаю», к тому же она не упомянула о своей ссоре с Сакурой, а ведь это непременно выплывет наружу.

От таких мыслей мне совершенно расхотелось готовить обед, пришлось обойтись чашкой зеленого чая и парочкой сладко-соленых сёнбей, правда, от двух крекеров у меня разыгрался такой аппетит, что я, не заметив, опустошила всю пачку.

Направляясь с пустой коробкой на кухню — если это пространство размером со шкаф можно назвать кухней, — я заметила огонек автоответчика, мигающий в темноте, и нажала кнопку.

— Рей? Это Лиля Брэйтуэйт из класса икебаны.

Канадки произносили это слово так же неправильно, как и американки, вместо того чтобы тянуть первую гласную «и», с легким придыханием перед слогом «ба».

— Я так рада, что ты позвонила, — продолжала Лиля оживленным голоском. — Мы должны непременно поговорить обо всех этих старых вещах. Завтра я буду дома до одиннадцати утра. Я живу в Роппонги-Хиллс, номер семьсот два, позвони мне, если сможешь заехать.

Она, разумеется, звонила до того, как все произошло. До смерти Сакуры. Я записала номер квартиры, остальное было и так ясно. Роппонги-Хиллс когда-то был и моим домом тоже. Я жила там с Хью. «Похоже, что Лилины апартаменты окажутся побольше нашей тогдашней квартирки с двумя спальнями», — подумала я и поняла, как мне не хочется туда ехать. Проходить мимо консьержа, который непременно меня узнает, подниматься в знакомом лифте, проезжая знакомый этаж, вдыхать всю эту счастливую полузабытую жизнь... Бр-р, я просто не могла этого сделать.

Набирая Лилин номер, я собиралась сказать, что наша деловая встреча вряд ли возможна после того, что случилось в Каяма Каикан. Какой уж тут, мол, антиквариат.

— Ох, это ты? — Лиля тяжело дышала в трубку. — Я только что вернулась из школы. Полиция говорила со всеми по очереди! Это было ужасно долго! Как бы я хотела залезть в свою ванну и отлежаться в горячей воде. А еще придется готовить обед для малышей... Нет, я положительно сойду с ума.

— Извини, что побеспокоила. Я просто хотела узнать насчет завтрашнего утра. Мы отменяем нашу встречу, не так ли?

— Завтрашнего утра? Ах да, я же тебе звонила. Забыла совсем. — Лиля сделала паузу. — Нет, я не хочу ничего отменять.

— Но ведь ты сама сказала, что вымоталась, разговаривая с этими полицейскими...

— Ну и что? Мне нравится, когда со мной происходят разные вещи! Жизнь от этого кажется не такой безотрадной.

— Прости, но я не смогу приехать к тебе в Роппонги. Не хочу видеть это место. Давай встретимся где-нибудь еще.

— Но наша школа тоже находится в Роппонги! Ты была там вчера и сегодня, — напомнила мне Лиля.

— Да... Но... Обстоятельства мои нынче таковы... — Я сочиняла настоящее японское оправдание, понимая в то же время, что на английском языке оно звучит неубедительно.

— Но мне нужно поговорить с тобой, — настаивала Лиля, — и антиквариат тут ни при чем. Мне нужно поговорить о школе.

Со мной? Почему бы ей не поговорить с лейтенантом? Насмотрелась на плачущую перед полицейскими тетю Норие? Боится, что с ней, как с иностранкой, обойдутся по всей строгости? Гайдзин он и есть гайдзин.

— Ладно, — сказала я, накопив в себе дозу необходимого сочувствия. — Но встретимся в другом месте, не в твоей квартире.

— Господи, но я же не могу никуда выйти! У меня трое малышей дома, а нянька приезжает после одиннадцати... Потом у меня аэробика, потом ланч в женском клубе... Все расписано по минутам! — Такое отчаяние звенело в Лилином голосе, такая безнадежность, что я не выдержала. И сломалась.

— Вы сильно изменились, мисс Симура!

Это было первым испытанием, когда я вошла в залитый солнцем вестибюль Роппонги-Хиллс, весь из мрамора и стекла. Ну конечно же, это господин Ои, здешний консьерж.

— Это все волосы, — буркнула я мрачно. В старые добрые времена мои волосы были шикарно подстрижены и блестели, теперь же они отросли, завились бессмысленными локонами, и было совершенно ясно, что до приличного вида им расти еще год, а то и два. Я спасалась гелем и крупными заколками: зализывала все напрочь и заправляла за уши, отчего вид у меня, если верить Ричарду Рэндаллу, был как у Изабеллы Росселлини в версии для бедных.

— Нет, не волосы. Ваши глаза! Они усталые и безутешные.

Будешь тут безутешной. Но рассказывать консьержу о причинах своей усталости я не собиралась.

Про убийство в школе Каяма скоро передадут по телевизору и напечатают во всех таблоидах.

— Я пришла к Лиле Брэйтуэйт. Апартаменты номер семьсот два.

— Она вас ждет? Ну, так идите. Я и звонить ей не стану. — Он тяжело вздохнул, перед тем как задать свой главный вопрос: — А когда же вернется в Токио господин Глендиннинг?