Все мы молчали. Коршун улетел, и его место на пальме заняла ворона. Ее мощный черный клюв блестел на солнце.

Разве все проблемы не находятся во взаимосвязи? Не стоит доверять схожести, но три проблемы не отличаются по существу, не так ли?

«Выходит, — ответил адвокат, — что вроде как мои два друга и я находимся в одной и той же лодке. Мы все жаждем одного и того же. Мы можем называть это различными именами — любовью, творческим потенциалом, кое-чем большим, чем пресное существование, но в действительности у нас похожие ощущения».

«Это правда? — спросил художник. — Иногда я испытываю удивительную красоту и необъятность жизни, но те моменты вскоре проходят, и остается пустота. Пустота, которая имеет собственную жизненную силу, но она не такое, как что-то другое. Другое — вне меры времени, вне всякого слова и мысли. Когда нечто другое возникает, оно похоже на то, как если бы вы никогда не существовали, вся мелочность жизни, пытки ежедневного существования исчезают, и только лишь то состояние остается. Я познал его и должен так или иначе возвратить. Ничто другое меня не интересует».

«Вы, художники, — сказал доктор, — считаете, что отделены от остальной части нас. Вы выше других людей, имеете особый дар со особыми привилегиями. Вы, как предполагается, видите больше, чувствуете больше, живете более насыщенно. Но я не думаю, что вы так уж очень отличаетесь от инженера или адвоката, или доктора, которые тоже могут жить ярко. Я имел обыкновение страдать вместе с моими пациентами, я любил их, я знал, через что они проходили, их страхи, их надежды и отчаяние. Я так сильно чувствовал их, как вы могли бы чувствовать облако, цветок, листок, унесенный ветром, или человеческое лицо. Интенсивность вашего чувства не отличается от моей или от интенсивности чувства нашего друга здесь. Имеет значение именно интенсивность чувства, а не то, по отношению к чему кто-то имеет его. Художнику приятно считать, что его особое выражение этого — кое-что далеко превосходящее, более близкое к божественному, и я знаю, что мир замирает, затаив дыхание, когда произносят слово «художник». Но вы такой же человек, как и остальные, и наша интенсивность такая же живая, глубокая, дрожащая, как и ваша. Я не умаляю явление художника, и при этом не завидую ему, я просто говорю, что интенсивность чувства — это важная вещь. Конечно, ее можно направлять в неправильное русло, а затем в результате рождается хаос и переживания и за себя и за других, особенно если волей судьбы оказываешься во власти. Дело вот в чем. Вы и я жаждете одного и того же: вы в желании вновь пережить то, что называете красотой и необъятностью жизни, а я в желании снова любить».

«И я также ищу этого, желаю прорваться через посредственность моей жизни, — добавил адвокат. — Эта боль, которую я испытываю, похожа на вашу. Я, может быть, не способен выразить это словами или на холсте, но оно столь же интенсивно, как цвет, который вы видите на том цветке. Я также страстно тоскую по чему-то бесконечно большему, чем все это, чему-то, что принесет умиротворение и полноту».

«Хорошо, я уступаю. Вы оба правы, — согласился художник. — Тщеславие — что-то более сильное, чем благоразумие. Мы все тщеславны по-своему, по-особенному, и как больно признавать это! Безусловно, мы находимся в одной лодке, как вы говорите. Все мы хотим что-то вне наших мелочных „я“, но мелочность подползает к нам и сокрушает нас».

А теперь, какова проблема, которую мы хотим обсудить? Это ясно всем из нас?

«Я так думаю, что да, — ответил доктор. — Мне хотелось бы выразить таким образом: есть ли постоянное состояние любви, творческого потенциала, избавление от печали навечно? Мы бы все согласились с такой постановкой вопроса, верно?»

Остальные кивнули в знак согласия.

«Есть ли состояние любви или творческого умиротворения, — продолжал доктор, — которое, однажды достигнутое, никогда не будет вырождаться, никогда не потеряется?»

«Да, вопрос в этом, — согласился художник. — Существует ли необычайная радостная приподнятость духа, которая приходит неожиданно и выветривается подобно аромату. Может ли остаться интенсивность, не вызывая пустоты? Существует ли состояние вдохновения, которое не отступает перед временем и настроением?»

Вы задаете много вопросов, не так ли? Если необходимо, мы позже рассмотрим, что это за состояние. Но, прежде всего, есть ли что-нибудь постоянное?

«Должно быть, — сказал адвокат. — Было бы очень грустно и довольно пугающе обнаружить, что нет ничего постоянного».

Мы можем обнаружить, что есть кое-что намного более существенное, чем постоянство. Но прежде, чем мы вникнем в это, мы понимаем, что не должно быть никакого умозаключения, никакого предубеждения, никакого желания, которые спроецируют шаблон мысли. Чтобы ясно мыслить, нельзя начинать с предположения, с веры или внутреннего требования, верно?

«Боюсь, что это будет чрезвычайно трудно, — ответил художник. — Я имею такое ясное и определенное воспоминание о том состоянии, которое я пережил, что почти невозможно отбросить его».

«Сэр, то, что вы говорите, совершенно истинно, — сказал доктор. — Если мне надо обнаружить новый факт или прочувствовать истинность чего-либо, мой ум не может быть загроможден тем, что было. Я вижу, насколько необходимо, чтобы ум отложил в сторону все, что он узнал или испытал. Но принимая во внимание природу ума, действительно ли такое возможно?»

«Если не должно быть никакого внутреннего требования, — сказал адвокат, размышляя вслух, — тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»

Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.

«Это так».

Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?

«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, — сказал доктор. — Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»

Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?

«Да, по крайней мере на словах, — ответил художник. — Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».

Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи — наши отношения, наши мысли, наши чувства — непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.

«Мы знаем, что клетки тела претерпевают постоянное изменение, — сказал доктор. — Само тело непостоянно, организм изнашивается. Однако, чувствуешь, что есть состояние, нетронутое временем, и это то состояние, к которому стремишься».

Давайте не размышлять, а придерживаться фактов. Мысль осознает ее собственный непостоянный характер, творения ума преходящи, как бы вы ни утверждали, что они не такие. Сам ум — это результат времени, он был создан с помощью времени и с помощью времени может развалиться на части. Он может быть обусловлен считать, что есть некое постоянство, или что нет ничего длительного. Сама обусловленность непостоянна, как наблюдается каждый день. Факт заключается в том, что постоянства нет. Но ум жаждет его во всех своих отношениях, он хочет увековечить фамилию через сына и так далее. Он не может выносить неопределенность собственного состояния, и продолжает создавать определенность.