— В чем дело? — спросил Джил с опаской.

— Да вот вообразил, что это он виноват.

— В чем?

— Во всей этой истории.

— Он? Хорошенькое дело!

— Да уж, — сказал я. Мне не хотелось на эту тему распространяться, душа за старика болела.

Мы с минуту постояли и подумали обо всем этом.

— Знаешь, — сказал Джил, — ты все-таки что-нибудь поешь. Вон сколько времени прошло, да и крови ты столько потерял.

— Мне не хочется есть, — сказал я. Мне и правда не хотелось.

— Все равно поешь. Мне тоже надо поесть. А то пить больше не смогу.

Когда мы спускались по лестнице, Джил сказал:

— Пока мы не узнали, Смит всех подбивал Тетли линчевать.

— Ему только и вешать — Смиту вашему.

— Да уж, — сказал Джил.

Мы поужинали в комнате за баром, где нам уже было накрыто, солониной, подмороженной картошкой, бобами и черным кофе. Сперва мне в горло ничего не лезло, но после того, как вылакал две чашки кофе, мне снова захотелось есть. Кэнби заглянул и сказал, чтобы за Дэвиса мы пока не беспокоились, он дал ему какого-то снотворного зелья и отправил Спаркса посидеть с ним. В баре никого не было, так что он стоял в дверях с полотенцем через плечо и смотрел, как мы насыщаемся. Рассказал, что в городе, разумеется, об этой истории только и говорят, что Смита напоить до бесчувствия оказалось труднее, чем он предполагал. Но в некотором смысле это обернулось на пользу. Организовался сбор в пользу Мартиновой жены. Набралось уже больше пятисот долларов.

— Даже старый Бартлет вошел в долю, — сказал Кэнби. — Но он на людях избегает показываться. Деньги со Спарксом прислал.

— Кстати, — спохватился Джил, будто только сейчас об этом вспомнил, — я внес за нас с тобой по четвертной с каждого.

Я достал свой мешочек и расплатился с ним.

— Момент для сбора, между прочим, выбран как нельзя удачней, — сказал Кэнби. — Отгон закончен, и вы, ребята, еще не порастратились. И цена, надо сказать, тоже неплохая. За мужа, у которого не хватило смекалки даже на то, чтобы, покупая весной скот, купчую взять. — Он вернулся в бар и заговорил там с кем-то.

Спустя некоторое время, когда разговор смолк, мы вышли из комнаты, и Джил с Кэнби привычно позубоскалили насчет «Шлюхи к услугам», и мы пропустили по паре стаканчиков и покурили. Больше пить мне не хотелось. Вот чего хотелось, так это спать. Будто и не ложился. Я заметил за собой: когда меня что-то гложет, а сделать все равно ничего нельзя, на меня нападает спячка. К тому же сюда стали сходиться люди, которые с нами в горы не ездили. Взглянув на нас, они, задержавшись в дальнем конце бара, о чем-то спрашивали пониженными голосами, поглядывая на нас исподтишка. Это начинало раздражать Джила. Подраться ему до сих пор так ни с кем и не удалось, а спиртное он продолжал лить в себя, как в бездонную бочку. Он стоял, приглядываясь и прислушиваясь к посетителям, выбирая, к кому бы прицепиться.

Когда в бар, сияя улыбками, снова вошла Роуз Мэпин с таким видом, будто возглавляет парад и следом за ней все тот же с рыжими бачками, я не на шутку испугался. Но Джил не оправдал моих опасений. Он взял нашу бутылку, пару стаканов и сказал:

— Пойдем-ка лучше отсюда. Что-то не хочется мне с этим типом сейчас драться. Убью, чего доброго.

У себя в комнате я растянулся на кровати. Джил поставил бутылку со стаканами на туалетный столик и, подойдя к окну, посмотрел на улицу. Солнце было уже на закате, небо все такое же безоблачное, и вокруг тишина. Джил распахнул окно, в комнату вошла прохлада и запах лугов. Откуда-то издалека доносилось пение луговых жаворонков. Джил налил себе в стакан и закурил сигарету. Он с силой выдохнул дым, который улетел за окно длинной стремительной струей.

— Я дал Уайндеру десятку, чтоб передал Фернли, — сказал он, будто это могло что-то искупить.

— Правильно сделал, — одобрил я.

Снизу долетел голос Роуз и ее смех, и сразу же за этим мужской гогот, как тогда днем. Что-что, а пожаловаться на недостаток внимания она сегодня не могла.

— Если бы я затеял драку с этим субчиком, у нас бы до пальбы дошло, — сказал Джил.

— Хватит с нас пальбы.

— Хватит-то хватит, но вообще-то я понятия не имею, как с таким парнем хорошую драку затеять. — И прибавил, будто всесторонне обдумывал этот вопрос: — Чудной он, понятия не имею, как с таким драться…

В небе заливался песней жаворонок, и откуда-то совсем издалека ему отвечал другой.

Потом Джил сказал, будто решил махнуть на все рукой:

— Эх, поскорее б отсюда убраться!

— Да уж…

Дороти Джонсон

ПОРА ВЕЛИЧИЯ

Мнe исполнилось десять в то лето, когда я работал на старого Кэла Кроу-форда. Долго потом вспоминал я об этом времени как о поре сплошного кошмара. И лишь когда подрос, понял, что-то была еще и пора величия.

Не Кэл Кроуфорд нанял меня — он и не знал, должно быть, что я работаю на него. Моего имени он так и не запомнил — звал меня просто «парень», когда вообще замечал мое присутствие, а потом решил почему-то, что должен, к своему несчастью, сам присматривать за мной, а вовсе не я за ним, как это предполагалось.

Меня наняли как раз для того, чтобы заботиться о нем, потому что был он слепой и очень старый. Не нуждайся отец мой так отчаянно в деньгах, он не дозволил бы мне поступить к Кроуфордам. К тому же дочь старика Кэла, нанявшая меня, была полуиндианка, а белые не работают на индейцев. Такое ни в какие ворота не лезет.

Она казалась ужасно старой, старше самого Кэла Кроуфорда, потому что он был высокий и прямой, а она — низкорослая и сутулая. Я никогда не знал ее имени, но обходился без него, обращаясь к ней просто «миссис». Вообще же люди звали ее Мартышкой.

В тот день, когда она приехала к нам, на ней было платье из пурпурного шелка. Сестра Джеральдина, увидев ее в окно, сказала:

— Сюда направляется старуха скво. Кажется, нам оказывают честь! И вся в шелку… У меня-то нет шелкового платья. — Джеральдина хмыкнула. А в те дни у нее было мало причин для смеха. Ее парень уехал на Запад, а ей пришлось остаться дома, чтобы ухаживать за отцом. Она не верила, что когда-нибудь они свидятся снова.

Рассмеялся и я, глядя на старую индианку, а потом пожалел об этом. Не рассмейся я над Мартышкой — мне, может, не пришлось бы уехать с нею в тот день. Похоже, я получил по заслугам за свое легкомыслие. Но она и вправду выглядела потешно в своем пурпурном шелковом платье, верхом на старой белой кляче, на которой раскачивалась как куль с мукой. Седые волосы свисали из-под красного платка растрепанными космами. Когда она подъехала близко, стало видно, что платье заляпано жиром и выпачкано грязью.

Мартышка была не сильна в английском и беспрестанно повторяла: «Миста? Миста?», подкрепляя это знаком «мужчина» на языке жестов.

— Она хочет видеть папу, — пояснил я Джеральдн-не. Ответив старухе знаком «болен», я добавил: — У него сломана нога.

Но она по-прежнему настаивала на встрече, так что Джеральдине пришлось провести ее в спальню. В конце концов, любой гость хорош, если он развеет тоску больного.

Разговор у отца с Мартышкой вышел долгим — при ее исковерканном английском и языке жестов, и я содрогнулся, потому что она все время указывала на меня.

Десятилетнему мальчишке трудно представить себе, чтобы отец отослал его куда-то, но похоже было, что все выглядит именно так. А ведь в нашем доме с недавних пор стало невесело: сестра до сих пор плакала ночами из-за того, что ей не пришлось уехать на Запад со своим избранником. Но не отец вынудил ее остаться. То была совесть.