Дэвис посмотрел ему прямо в лицо, что, по-видимому, далось ему нелегко, но ничего не ответил.

— А остальные как? — спросил Тетли. — Проголосуем?

Послышался одобрительный гул. Никто не высказался против.

— Без этого нельзя, — заявила Мамаша. — Иначе с этим жульем единогласия никогда не добьешься.

— Значит, — голосуем, — сказал Тетли. Пусть все, кто согласен с мистером Дэвисом, что дело следует отложить и передать властям, встанут вон там. — Он указал место с южной стороны костра.

Дэвис пошел туда и встал. Поначалу больше никто не вышел, и он вспыхнул, увидев улыбочку Тетли. Но вот из толпы, с трудом волоча ноги, вышел Спаркс и тоже встал, хотя и с виноватой улыбкой. Затем к ним присоединился Джералд Тетли. Он сжал кулаки, ощущая обращенные на него взгляды, увидев, как язвительная усмешка постепенно сходит с физиономии отца, уступая место суровому, затвердевающему, как маска, выражению. Опять послышалось какое-то шевеление и гул голосов — Карл Бартлет и Мур тоже вышли и встали рядом с ними. Больше никто не выходил.

— Пятеро, — сказал Тетли. — До большинства далеко, мистер Дэвис.

Он был неприятно удивлен, что кто-то отважился поддержать Дэвиса. Я уверен, он никак не ожидал, что таких может набраться четверо. Я и сам не ожидал. И уже совсем в ярость он пришел от того, что среди этих четверых оказался Джералд. Но говорил Тетли спокойно, с иронией, как будто победа его была полной.

Дэвис кивнул и медленно положил письмо Мартина в карман рубашки, под жилет.

Начинало светать, отчетливо выступила хижина и деревья. Восход солнца видно не было, просто со всех сторон медленно просачивался свет. Костер больше не окрашивал лиц и предметов, находившихся вблизи. Лица были серые, усталые и сумрачные. Все мы понимали: теперь это неминуемо произойдет; тем не менее большинство, как мне казалось, испытывали чувство, что это немыслимо. Слишком все затянулось; слишком много спорили. Только Тетли сохранял хладнокровие; на лице его не было никаких признаков усталости или волнения.

Он спросил Мартина, нет ли у него еще каких-либо пожеланий. Мартин отрицательно покачал головой. В этом освещении лицо его выглядело обтянутым, бледным и совершенно смазанным. Губы непрестанно дрожали, и он избегал говорить. Я надеялся, ради всех нас и ради него, конечно, что он примет свой конец с достоинством; на это он явно направил сейчас всю свою волю.

Спаркс опять начал разговаривать со старым недоумком, но тот, увидев начавшиеся приготовления, снова перепугался и понес хриплым, измученным голосом, что не виноват, стар и не хочет умирать. Время от времени он начинал умолять Мартина сделать что-нибудь. Это, по-видимому, больше всего угнетало Мартина. Он упорно не смотрел в сторону старого Хардуика и делал вид, что его не слышит.

Никто не ожидал, что мексиканец пожелает исповедаться, но он пожелал. Католического священника среди нас не имелось, выслушать исповедь и донести ее при первой возможности до священника должен был Амиго. Отпущение грехов таким образом не получалось, но это было лучшее, что мы могли предложить. Они отправились на место, где стояли прежние сараи; мексиканец сильно хромал, Амиго чуть не волок его на себе. В качестве часового на почтительном расстоянии выставили Бартлета. Нам было видно, что мексиканец попытался встать на колени, но не смог и ему пришлось исповедоваться стоя, повернувшись к нам спиной. Время от времени он делал руками какие-то жесты — будто взывал о прощении, что с ним вязалось плохо. Амиго был лицом к нам; но у Амиго, когда он того захочет, лицо становилось как у индейского истукана. Если мексиканец и говорил то, что, как всем казалось, хорошо бы узнать сейчас, сделать такой вывод из выражения лица Амиго было никак невозможно. Он словно сосредоточился исключительно на том, как бы чего не забыть, чтобы все прегрешения мексиканца попали по назначению и были прощены.

Распоряжался всем Тетли, своим привычным командным тоном. Фернли завязал узлы на трех веревках, перекинул их так, чтобы три петли свисали в ряд с длинного сука. Еще трое подтянули и закрепили концы веревок. Снова подвели трех лошадей и поставили под каждой петлей по лошади.

Хлестнуть лошадей в нужный момент Тетли назначил Фернли, Гэйба Харта и Джералда. Фернли не возразил, а Гэйб отказался. Объяснять ничего не стал, а просто стоял с упрямым видом и мотал головой. Я удивился, что Тетли выбрал его.

— Гэйб не против вас, мистер Тетли, — оправдывался Уайндер. — Просто он ни одну живую тварь обидеть не способен. Он от этого ума решиться может.

Тетли вызвал добровольца, но, поскольку никто не отзывался, вперед выступила Мамаша, однако, не скрывая своей ярости. Мур посмотрел на Смита, Тетли — тоже, но Смит прикинулся более пьяным, чем был в действительности: на самом деле он с перепугу совсем протрезвел.

Когда все, казалось, было решено, молодой Тетли, чуть не задохнувшись, объявил, что тоже отказывается.

— Ты это сделаешь, — только и сказал Тетли.

— Я не смогу, поверь мне.

— Ничего, у нас сможешь. — Парень стоял бледный как мел и мотал головой. — Эту работу нужно выполнить, — сказал ему Тетли, не повышая голоса. — Если ты с поручением не справишься, выполнять придется кому-нибудь другому. Я считаю, по многим причинам это твоя прямая обязанность, как перед всеми остальными, так и перед собой.

Парень продолжал упрямо мотать головой. Мур, хоть и сам прежде отказался, подошел к Тетли и предложил заменить Джералда:

— Парень и без того насмотрелся. Зря вы так на него наседаете.

У Тетли вдруг отхлынула кровь от лица; рот оттянулся вниз и стал длинным, тонким и жестким, а глаза замерцали бешенством, которое он, однако, сдержал. Впервые на моих глазах прорвалось истинное естество, хотя о сущности я давно догадывался. Однако, заговорил он спокойным ровным голосом:

— Не в свое дело лезешь, Мур. Благодарю тебя тем не менее…

Мур пожал плечами и повернулся к нему спиной. Он и сам обозлился.

Джералду Тетли сказал:

— Я не допущу, чтобы какие-то девки в штанах марали мое имя. Ты исполнишь то, что от тебя требуется, и хватит об этом. — И отошел прочь, лишив сына возможности ответить. — Видно, много успел натворить за всю жизнь, — заметил он, взглянув туда, где мексиканец все еще исповедовался.

Когда он наконец закончил и вернулся с Амиго назад, троих пленников выстроили в ряд, примотав руки по бокам. Мартин сказал:

— Наверное, бесполезно повторять, что мы невиновны?

— Совершенно бесполезно, — заверил Тетли.

— Ведь я не за себя прошу.

— И другие имели семьи, но тоже попадали на виселицу за такие дела. Очень сожалею, но это не наша вина.

— Плевать вы хотели на правосудие, — вскипел Мартин. — Вам даже нет дела, тех вы взяли или нет. Вам лишь бы поставить на своем, больше ничего не надо. Вы потерпели какие-то убытки, значит, кто-то должен быть наказан, и ничего другого вы знать не желаете. — Когда Тетли только улыбнулся в ответ, Мартин потерял самообладание. — Кто о них подумает? Все им здесь чужие. Денег у них нет, пожалеть их некому. Неужели вы этого не понимаете, вы, живодер? Вы должны пощадить меня. Если в вас хоть капля человеческого сохранилась, вы должны пощадить меня. Пошлите со мной людей, если нужно; я не прошу вас верить мне, все равно ведь не поверите; такие никому не верят, — пошлите со мной людей, только дайте уладить дела, повидаться с семьей, отослать их куда-нибудь, найти кого-то, кто им поможет…

Хардуик опять захныкал и понес околесицу. В конце концов у него подкосились колени, и он упал вперед лицом. Мексиканец, глядя прямо перед собой, с отвращением плюнул:

— В хорошенькой компании приходится умирать.

Мартин начал было орать на мексиканца, который стоял рядом с ним, но тут подошел Мэйпс и ударил его по лицу. Ударил сильно, четыре раза подряд, и звуки пощечин были как щелканье бича. Мэйпс не обращал никакого внимания на протесты, на то, что Дэвис пытался удержать его руку. После четвертого удара остановился и подождал, не скажет ли Мартин еще что-нибудь. Мартин не сказал. Он просто стоял и беспомощно плакал, не сдерживая больше рыданий, от которых распирало грудь; из-за давивших веревок ему то и дело приходилось вскидывать подбородок, чтобы продохнуть.