– Галкин забрал его сестру… она родила… ему… сына…

Белоусов замолчал. Эсэ не услышал от него больше ни слова. Неужели речь шла о той сестре Человека-Сосны, которую украл давным-давно какой-то русский?

– О Кыдай-Бахсы, – пробормотал Эсэ, – неужели Бакаяна, сестра моего отца, и есть мать Александра? В нём ведь течёт кровь моего народа… Да, он говорил, что его мать… Что же происходит? Получается, у нас с ним есть общая кровь? Значит, он мой родственник? Вот почему я предсказал ему что-то… Но если мы кровники, то мне нельзя убивать его! Я ничего не понимаю! Отец велел мне убить его… О Мать-Зверь, почему ты молчишь? Почему не подскажешь мне? Если я не должен отомстить ему, то зачем я ищу его? Зачем я пролил столько крови, что мне трудно дышать от её тяжести? Разве я пошёл не по той тропе?

Якут ткнулся лицом в грудь мёртвого казака и в течение нескольких секунд оставался неподвижен. Затем он резко вспрыгнул, выдернул из сердца мертвеца свой нож и поднял его над собой.

– Вот ещё кровь на мне, вот ещё сильнее её вкус у меня во рту!.. Чича, ты сказал, что отец велел отыскать сына убийцы!.. Я отыскал его. Мать-Зверь, что мне делать дальше? Что мне делать после того, что я уже совершил? Я отыскал того, о ком говорил отец. Отыскал… Кыдай-Бахсы, Покровитель кузнецов, Носитель Силы, подскажи мне… О, глупый я, глупый! Теперь я вспомнил совершенно точно, что отец не произносил слова «убей». Он сказал «найди», я же решил, что он говорил об убийстве… Вкус крови во рту, во мне проснулся вкус родственной крови. Я должен был найти брата. Вот о чём говорил Человек-Сосна! Теперь я понял, только теперь я понял всё. В тот момент, когда мой отец хотел отомстить за сестру, он узнал, что она родила сына от своего похитителя, поэтому Человек-Сосна был не вправе расправиться с ним. Мать-Зверь и Кыдай-Бахсы не позволили ему нарушить закон. Было лучше, чтобы сам Человек-Сосна погиб, но не преступил закона. Родственник не убивает родственника. Тот русский не знал о законе, он мог стрелять в любого человека. Мать-Зверь отомстила за гибель оюна. Мне не нужно мстить. Мне нужно было найти брата… Я прошёл долгий и кровавый путь. Что мне делать теперь?

***

Лямки на санях Галкина то и дело рвались. То ли он выбрал старое снаряжение, то ли ещё какая причина была, но саням то и дело приходилось останавливаться. Помимо этого, следы от проехавшего вчера Белоусова закончились в том месте, где он отправился в путь после пурги. Далее снег лежал нетронутый. Приходилось часто спрыгивать с низких саней и бежать рядом. Иван Селевёрстов быстро устал. Когда после очередной остановки они снова тронулись в путь и стали подниматься в гору, Иван взмолился:

– Саша, мне жарко, тяжело, я не могу больше!

– Я тебя предупреждал, чёрт возьми! – разъярился Александр. – Что ты за человек такой? Разве я не сказал тебе, что не до тебя мне будет?

– Сказал. Но ведь ничего особенного не стряслось. Что ты так несёшься? Разве ты гонишься за кем-нибудь?

– А вдруг гонюсь? – Лицо Галкина приблизилось к глазам Селевёрстова. – Откуда тебе знать, что нам предначертано свыше? Может быть, мы сейчас не просто катим по снегу на оленях, а мчимся навстречу схватке?

– С кем? С кем ты намерен схватиться?

– Это я так, – отмахнулся Александр, успокаиваясь. – Это я к слову… Давай остановимся, раз ты устал. Впрочем, давай ещё версты три проедем. Там, кажется, тихое место будет, безветренное. Можно будет немного разоблачиться, и ты повесишь бельё сушиться.

– В такую-то погоду разоблачиться?

– Просохнет в один миг, – заверил Галкин. – Ты насквозь пропотел, взмок. А мокрым тебе никак нельзя. Разденешься, и я укутаю тебя в оленьи шкуры.

Так они ехали, пока не добрались до места, которое показалось Галкину подходящим для остановки.

– Саша, скажи мне, пожалуйста, ты хоть успокоился немного? Развеяла ли дорога твою хмурость, твои опасения? И чего ты, скажи наконец, опасаешься? Признайся мне.

– Это, братец, не объяснить. Полагаю, что всё дело в якутской крови, – вздохнул Галкин, останавливая сани.

– Что ты хочешь сказать?

– Видишь ли, звери не умеют выразить своих предчувствий, но чувствуют они гораздо сильнее и глубже людей. Мы с тобой проходили обучение в Санкт-Петербурге, мы образованные люди. Мы понимаем, что когда человек подводит теоретическую основу под свои чувства и получаемую информацию, то это следует называть знаниями. С нашей точки зрения, звери не имеют такой теоретической основы, поэтому обладают не знаниями, а лишь инстинктами. Пусть так, но всё же они заранее знают, когда будет непогода, когда землетрясение и прочая всякая гадость. Пусть это лишь инстинкт, пусть он научно не обоснован. Мне он ближе, чем книжные постулаты.

– Ты к чему говоришь это? – не понял Иван.

– Якуты и все другие дикари похожи в этом смысле на зверей. Они гораздо глубже чувствуют мир, нежели мы, дети цивилизации. Но во мне есть их кровь, половина моей крови принадлежит этим дикарям. И я умею чувствовать то, что никогда не ощутишь ты. Однако не умею объяснить это. Тут я похож на зверя, и никакие мои знания, приобретённые в Петербурге, не помогают мне. Вот о чём я говорю… Я просто ощутил, что мне надо было уехать. Что-то заставило меня. Я не знаю причины. Такое иногда случается со мной. Когда меня спрашивают о причине того или иного поступка, мне приходится зачастую просто сочинять его обоснованность, фантазировать. Впрочем, иногда у меня получается отыскать истинную причину…

– А в этот раз?

– Не знаю. Похоже, меня что-то вспугнуло… Страх накатил.

Александр встал возле саней, и в ту же секунду совсем близко послышался волчий вой. Олени насторожились, затопали ногами.

– Волки, Саша, – проговорил потухшим голосом Иван.

– Слышу. – Галкин потянулся к зачехлённому «винчестеру». – Тут целая стая.

Хищники выбежали из леса внезапно, держась тёмной массой. Их было не меньше десяти, все тощие, злые. Олени, испуганно хрюкнув, бросились бежать. Галкин успел прыгнуть на дёрнувшиеся сани, бросил Ивану шест и выхватил «винчестер» из чехла.

– Правь, я займусь матёрыми.

Он выстрелил несколько раз подряд. Два серых тела вильнули, коротко заскулив, брыкнули ногами и зарылись в снегу. Остальные волки продолжали бежать, то навостряя, то прижимая уши.

Внезапно снег колыхнулся под санями и как-то сразу просел, посыпался вниз. Олени продолжали бежать с прежней скоростью, таща за собой по снегу порванные постромки; сани, накренившись, быстро опускались в какую-то пропасть. Всё смешалось в кучу. Должно быть, в том месте была глубокая расщелина, закрытая сверху тонкой коркой льда, и животные, помчавшись прямо вдоль неё, нарушили крепость покрова. Сани вкатили на ослабшую снежную корку и сломали её. Одни полозья сразу ушли вниз, другие взметнулись вверх. Ивана, сидевшего сбоку, выбросило из саней, и он оказался на самой кромке обрыва. Сани сильно сбавили ход, проваливаясь, но продолжали двигаться дальше. Селевёрстов с ужасом увидел, что Галкин быстро скользил со снегом вниз. В считанные секунды ему предстояло скрыться под толщей осыпавшегося снега.

– Саша!

Иван дёрнулся вперёд что было мочи, и тело его распласталось на краю.

– Саша!

Иван вытянул перед собой обе руки, в них оказался шест, которым он погонял оленей. Шест ударил Галкина в спину, и тот судорожно вцепился в него, отбросив «винчестер». Олени продолжали рваться вперёд, гонимые страхом перед волками. Вся четвёрка рогатых бегунов кинулась дальше, взбивая снег. Волки, промчавшись стороной от обрыва, побежали за ними. Иван не увидел ничего этого. Его глаза были устремлены на Александра.

– Саша! Саша, держись, я прошу тебя, умоляю, – не то бормотал, не то кричал во всё горло Селевёрстов.

Он придавил конец шеста своим телом и боялся шевельнуться. Но снег уже остановил свой поток, засыпав Галкина по самые плечи. Если бы не попавшийся под руку Александру шест, он бы не сумел удержаться на поверхности и исчез бы на двухметровой глубине.