– Вы так думаете?

– Я уверен. Никто не попадает в руки грабителей ни с того ни с сего. Ничего не случается просто так. Кирпич срывается с крыши на голову прохожего только в том случае, если прохожий заходит туда, где кирпич может свалиться. И кирпич не считает, что совершает преступление. Ураган, сметающий на своём пути сотни людей, не считает, что совершает преступление. Но люди любят рассуждать на эту тему и переворачивать всё иным образом. Что такое смерть, что такое преступление, что такое правда? А разница между правдой и неправдой, между справедливостью и несправедливостью – не толще волоса.

– Вы на что-то намекаете, Борис Борисович? – Лариса растерялась от сыпавшихся на неё слов. Ей стало казаться, что старик всё прекрасно знал про неё и тонко над ней посмеивался.

– Я вам так скажу, Ларочка. Я уже человек старый, и я много повидал на своём веку. На моих руках много крови.

Лариса удивлённо вскинула брови.

– Я не понимаю вас, Борис Борисович.

– Желторотым юнцом я ушёл на фронт бить фашистов. Теперь эта война большинству людей представляется чем-то очень далёким, чуть ли не доисторическим. Но для меня она вовсе не так уж далека. Она во мне. Я видел её и слышал, я прошёл сквозь её грязь, её крики, её ярость. Пока я жив, пока я помню, эта война ничуть не устареет для меня… – Он задумался и почесал кончик носа. – Я попал к партизанам. Скольких врагов положил, глядя на них сквозь прорезь прицела, я не могу сказать. Но знаю, что много, очень много. Я испытывал радость, убивая их…

– Радость?

– Нет, Ларочка, это была не та радость, которая охватывает мужчину при виде любимой женщины, совсем не та. Это была радость убийцы, распирающая изнутри сила ненависти, от которой пьянеешь. И чем больше гибнет врагов на твоих глазах, тем опьянение делается сильнее. Своего рода катящийся снежный ком. И ещё была радость оттого, что пуля просвистела мимо тебя и свалила кого-то рядом, а ты остался невредим. Но это какая-то эгоистичная была радость, с привкусом стыда… А собственными руками, с фрицем глаза в глаза, когда вскрывал им горло, я убил пятерых. Никакой радости это не принесло. Думаю, что я ощущал в этот момент лишь гибель человеческого тела, а не гибель врагов. Между этими убийствами – огромная разница, пропасть.

– Вам не было потом дурно, Борис Борисович? Я имею в виду совесть.

– Плохо было на душе после того, как я сжёг полицая на костре.

– Сожгли?

– Я попал в плен, и эта сволочь вздёрнула меня на дыбе… Я был гибким пацаном, гуттаперчевым, иначе остался бы без рук. Но всё равно у меня часто ноют суставы, плечи… Мне повезло, наши отбили меня и отдали мне на суд того полицая. Я связал его и бросил в огонь… Он ужасно кричал, люди так не кричат, у людей нет таких интонаций… Мне пришлось пристрелить его. Он был толстый, похожий на зажаренную свинью… Вот после этого случая я долго терзался. Было такое ощущение, что всё предыдущее в порядке вещей, а этот костёр… Я будто перешёл допустимую грань…

– А теперь?

– Теперь я спокоен. Я работаю ради близких мне людей. Я делаю то, что мне нравится, и никогда не переступаю ту грань. Я её чувствую…

– Вы живёте без роскоши, – Лариса неопределённо повела рукой. – Но ни для кого не является секретом, что вы имеете гораздо больше, чем кажется людям.

– Да, согласно общепринятым взглядам, я весьма богат. Я распоряжаюсь огромным имуществом, мне беспрекословно повинуется множество людей, своего рода империя. Но я не окружаю себя золотом, драгоценными металлами, не пользуюсь карточкой «Американ-Экспресс» и прочими штучками. Это всё мне совершенно не нужно.

– И всё же вы богаты.

– Да.

– И вы хотите сказать, что никогда не прибегали к уничтожению людей? Разве такое сейчас возможно?

– Не судите по своему бывшему супругу, Ларочка. Он принадлежит к категории откровенных мерзавцев и позволяет себе потрошить людей, лишь бы получить лишнюю копейку… Я же участвую во многих крупных проектах, мне не для чего нанимать убийц. Мои дела настолько масштабны, что на их пути и без участия заказчиков гибнет масса народа, как на пути катка гибнут миллионы муравьев и прочих букашек, как на пути комбайна гибнут сотни полевых мышей и кротов… Но почему вы всё время спрашиваете про смерть, про убийства? Вас интересует эта тема?

Лариса ответила не сразу, опустила голову, скрывая глаза под густой прядью чёрных волос. От Брусова не ускользнула её неуверенность.

– Если вы хотите спросить что-то у меня, то вы не должны смущаться, – серьёзно сказал он. – Вас интересует смерть. Я даже осмелюсь предположить, что вас интересуют наёмные убийства. Я угадал?

Она продолжала сидеть неподвижно. Старик Брусов явно умел читать мысли.

– Если бы я ошибся, то вы непременно ответили бы «нет». Но давайте поставим вопрос иначе. Да, я знаю людей, которые занимаются этим делом.

Лариса подняла голову и посмотрела в глаза Брусову

– Вы можете меня познакомить с ними? С кем-нибудь…

– Хотите я приготовлю вам «Манхэттен»? – Брусов подошёл к шкафу и достал бутылку сладкого красного вермута, поставил её на стол, вернулся к шкафу и достал бутылку виски. – Вообще-то в «Манхэттен» полагается, помимо вермута и виски, добавлять несколько капель горького бальзама и украшать его вишней. Но ни вишни, ни бальзама у меня нет. Так что коктейль будет не совсем полноценным… Я помню, помню, о чём вы меня спросили, Ларочка. Наберитесь терпения… А может, вы хотите холодного кофе с ромом? Знаете, есть замечательный напиток под названием «Чёрная Роза» – это холодный кофе с ромом и сахаром, а если сверху посыпать корицей, то просто ахнуть можно. У меня очень кстати есть отменный белый ром…

– Сколько я вас знаю, вы всегда с удовольствием готовили коктейли, – Лариса улыбнулась, но в её голосе слышалась нотка нетерпения.

– Качественные коктейли – моя слабость. Но в моём доме никогда нет всего, что требуется для взбитая настоящего напитка, – старик отмерил дозатором нужное количество вермута и виски. – Пригубите, Ларочка, прочувствуйте эту прелесть.

Лариса сделала глоток и посмотрела на Брусова.

– Любопытный вкус…

– Ещё бы… Жизнь вообще любопытная штука, познать её всю до конца – всё равно что обречь себя на вечную тоску… Так вот касательно тех людей, что вас интересуют, – он откинулся в кресле. – Я не хочу даже спрашивать, зачем вам нужно такое знакомство. Не хочу спрашивать, не хочу думать об этом…

– Мне нужно!

– Повторяю, что не хочу об этом думать. Но скажу вам вот что: это очень серьёзный шаг – знакомиться с таким человеком, Ларочка. Идя на это, вы обрекаете себя на безвозвратность. У вас никогда не будет возможности стать прежней.

– Я уже потеряла такую возможность.

– Вы так думаете?

– Я знаю.

– Скажите мне, если можете, вы попали в неприятную историю и хотите спасти себя?

– Да, – ответила она после некоторого колебания.

– Если вы пойдёте на убийство, – старик поводил в воздухе руками, – я говорю абстрактно, в общем, не про вас лично, Ларочка… Так вот если вы сделаете такой шаг, вы потеряете себя. Нет такой причины, которая могла бы вынудить вас пойти на это. Ни у кого из рода человеческого не бывает в обычных условиях такой причины. Не может быть такой причины.

– Такая причина есть.

– Плата за это невероятно высокая, – старик смотрел на свою собеседницу без малейшего осуждения. – Поверьте мне, я говорю о том, что очень хорошо знаю. Я не отговариваю вас, всё равно решать будете вы сами. Но раз вы обратились ко мне, я считаю себя вправе сказать несколько слов по этому поводу. Ко мне обращаются люди разных характеров, разных взглядов. Многие считают меня почти богом. Странные люди, странные. Я не осуждаю их. Они приходят ко мне, как вы сейчас, чтобы получить от меня что-то, как им кажется, важное, без чего им нельзя обойтись. Они заблуждаются, однако я не лезу из кожи вон, не переубеждаю никого. Моё дело – предупредить их, а там – пусть сами решают. Но я не отказываю никому, если могу выполнить просьбу. Зачем отказывать?