Она поднялась с кресла. А теперь я собираюсь поужинать. Хочешь – поужинаем вместе?

– Да, с удовольствием.

Она подошла к камину и через плечо посмотрела на Кельвина.

– Ты такой же как Майкл, неисправимый собственник. Вам обоим подавай все на свете, потому что, – глаза ее заблестели, – это нужно не вам, а тому делу, которому вы служите. И Григ придется до всего этого дойти самой, и если она сможет, вы проживете счастливую жизнь. А если она не поймет, то пусть хотя бы поймет, что упоминание о тебе на скрижалях истории будет написано ее кровью!

Она медленно вышла из комнаты, оставив Кельвина в совершенном изумлении. Никогда раньше она не говорила ничего подобного. Она действительно сильно изменилась – может, жизнь в Касси так на нее повлияла. И тут он понял, что на самом деле произошло. Она же стала художницей, нашла себя, и она знала гораздо больше Григ. Но в то же время, ей понадобилось прожить полжизни, чтобы разобраться в себе – и Григ придется потратить не меньше времени, чтобы так же осознать себя – условия для этого он ей создаст. Интересно, Грейс теперь сможет выжить и без него, а вот Григ – ни за что. Он почувствовал себя почти счастливым. В этот вечер ему удалось понять, как важно всегда жить с правдой, не уклоняться от нее – тут он вспомнил о лицемерном буржуазном мирке Колдминстера, и душа его наполнилась горечью.

Из кухни донесся веселый голос Грейс: «Иди-ка сам готовь себе яичницу с беконом.»

Ужин прошел как обычно – не хуже и не лучше. Грейс рассказывала ему о своей жизни в Касси, они вспоминали общих знакомых, и лишь когда они, поужинав, перешли к камину и уселись перед огнем, они начали понимать, что же на самом деле произошло. Кельвин смотрел, как тень легла на прекрасное загорелое лицо Грейс и подумал, до чего же несправедливо так огорчать такое милое создание.

Он сказал: «Ты вся наполнена солнечным светом, как сосуд вином.»

– Да, я весь этот свет привезла…

Ей не удалось закончить фразу. Он понял, что она хотела сказать, что привезла этот свет ему, как обычно один влюбленный приносит все лучшее другому, но это было бы некстати, – между ними повисло тяжелое молчание. Она глубоко дышала, но никак не могла успокоиться.

– Все девять лет… как долго…

– Не будем об этом говорить, дорогая.

Она едва не расплакалась. Раньше он почти не говорил ей ласковых слов, он их просто стеснялся.

Через минуту она смогла продолжить: «Для меня это, конечно, сильный удар, но это, как старость, знаешь, что она придет, но она всегда приходит неожиданно». В глазах ее он увидел мужество и решимость. – Не для себя, а для тебя – я тебя хочу спросить – ты уверен, что любишь Григ?

– Да, уверен, – он постарался объяснить: «Понимаешь, меня как громом ударило – я точно знал ее раньше, причем давно, а сейчас только снова встретил… и узнал.

– По глазам узнал?

Кельвин откинулся на спинку кресла и посмотрел на жену. Жаль, но по ее глазам он уже ничего не мог прочесть. Он ответил: «Я хочу быть с тобой откровенным. Ничего я в этих глазах не понимаю. В ее глазах она вообще не отражается, и так было с самого начала.» На него уже накатила какая-то отчаянная решимость. «Понимаешь, все было решено, еще до того, как мы встретились. Понимаешь?»

– Да. Надеюсь только, она для тебя не мимолетная встреча на пути к настоящей любви… А Кристофер се видел?

– Да.

– И что он сказал?

– Он мне посоветовал не связывать с ней мою жизнь.

Она поднялась, налила себе воды и, резко повернувшись, сказала: «Всё это не имеет смысла. Ты должен решить однозначно, надо тебе это или нет, иначе не за чем было приезжать в такую погоду издалека и рвать девятилетний брак. Я это понимаю по своему: даже если бы ты захотел сейчас плотской любви, я не смогла бы тебе этого позволить, потому что боюсь… согрешить.» Она помолчала. «Я знаю, Григ сейчас с тобой, в этой комнате, у меня нет к ней ненависти или ревности, и, что самое ужасное, моя любовь к тебе не умерла. Боюсь, что и твоя ко мне тоже.»

– Ты права.

– Этому должно быть какое-то объяснение. Если бы это касалось только тебя и Григ, это бы быстро прошло, но я чувствую, это ведь касается и меня, это в воздухе носится. Единственное, чего я пока не поняла – почему ты не решишь вопрос естественным способом – почему бы ей не переехать к тебе жить, а уже потом ты бы озаботился собственным разводом. Уж я-то знаю, что ты далеко не ангел. – Она нетерпеливо передернула плечами. – Мне просто не хочется, чтобы на нашем разводе пировали местные стервятники. У нее ведь обычная для здешних мест семья. – Голос ее уже звучал разгневанно. – Делай что хочешь, но ради бога, не опускайся до их скотского уровня. Ты же гений, и ты Ирландец, не уподобляйся этим мелочным англичанам. Не делай того, о чем тебя будут просить. Верь только себе. И обязательно сделай то, что ты задумал в Крок Бэй, только никого не проси о помощи – рассчитывай только на себя.

Она с разбега плюхнулась в кресло и расхохоталась: «Зачем я все это тебе говорю? Ты же и сам все прекрасно знаешь.»

– Все равно, спасибо тебе за то, что ты сейчас сказала.

Грейс попросила сигарету, он поднес ей огонь, и тут она распрямилась и посмотрела ему прямо в глаза:

– Так ты сейчас над чем-нибудь работаешь?

– Нет, и еще долго не смогу, пока не пойму, куда мне идти.

– Так пойми же поскорее. Ждать это дело не будет! Если хочешь на ней жениться, женись, а мы уж постараемся сделать так, чтобы дети как можно меньше страдали. Я всегда буду рядом, где бы ты ни был, Майкл и Розмери знают это, дети всегда все понимают не хуже нас, главное, чтобы они всегда знали, что у них есть дом. Не по душе мне то, что весь средний класс обычно делает из развода какую-то драму. Ты же знаешь, я презираю эту страну, и не собираюсь здесь оставаться, и если у тебя есть здравый смысл, увози отсюда Григ как можно скорее. – Она пожала плечами. Ты останешься на ночь, или поедешь?

– Я сказал шоферу, чтобы он ждал моего звонка в «Розхэвен Армз», наверное, мне будет лучше вернуться.

– Наверное ты прав. Может, я все наконец пойму, когда одна останусь, – и тихо добавила: «Жаль, у меня не было ни одного несчастливого дня с тобой, иначе наш брак может и не развалился бы. Слишком у нас с тобой все всегда было гладко и легко. А теперь уходи скорее, а то я расплачусь.

Он пошел к телефону, позвонил водителю и попросил его приехать. В комнате установилась неловкая тишина. Грейс села припудрить лицо, и, когда доставала пудреницу, не заметила, как выронила свою любимую голубую ракушку – та покатилась и застыла на ковре у ее ног. Еще немного помолчав, она, наконец, сказала:

– Я пока детям ничего не скажу. Пусть сами постепенно догадаются, тогда им не будет так обидно. – Она ободряюще ему улыбнулась. – У вас все будет отлично. Григ полна поэзии, и тебе правда придется потрудиться, пока ты из нее вылепишь что-то стоящее. Как ей повезло – надеюсь, она это понимает.

Она смотрела, как он ходит по комнате, пытаясь найти истину, распиная себя в ее поисках, но продолжая искать, чтобы принести ее человечеству. Она очень хорошо его знала, она была не против этой жертвы, если только она не пропадет даром, не затеряется за поздними наслоениями. Она была с ним, когда он становился популярным писателем. Может быть, чтобы стать мыслителем, ему нужна другая женщина. Она нежно па пего взглянула, в попытке понять, а вдруг это все несерьезно, вдруг он сейчас повернется и скажет, что все это дурная шутка, и он останется, и никогда уже не уедет. Но внизу прогудела машина и он направился к выходу.

– Не понимаю, почему я должен уезжать.

Она уже успокоилась и была совершенно спокойна.

– Я тоже не понимаю. Но я тебе во всем верю. Она встала, чтобы проводить его. Под каблуком что-то хрустнуло. Она посмотрела вниз и увидела осколки ее любимой голубой ракушки. Глаза ее наполнились слезами, и все лицо вытянулось.

Она упала на колени, и ползая по полу, пыталась собрать кусочки, повторяя: «Бедная моя ракушка, что же мне теперь делать!»