Я сунул в рот сигарету, а он достал коробку спичек, чтобы дать мне огня. Но его руки так тряслись, что мне пришлось взять его за запястье, чтобы прикурить.

— По правде говоря, тихо у вас тут. Хоть кто-то есть?

И тут позади я почувствовал движение. Мягкие шаги, словно ветер прошелся по траве в лесу. Кто-то спокойно произнес:

— Кто, кроме дураков, будет вылезать наружу ночью в такие времена, когда он может сидеть дома в безопасности? А, майор?

Он возник из полутьмы, что царила в конце комнаты; руки глубоко засунуты в карманы темно-синего двубортного пальто с поднятым воротником, из тяжелого мелтонского сукна, какие обычно носят деловые люди.

Он был ростом в пять футов и два, от силы три дюйма; его можно было бы принять за мальчика, если бы не бледная, какая-то сатанинская физиономия под острым козырьком твидового кепи и темные глаза, словно постоянно устремленные в вечность. Редко доводилось видеть таких — словно измученный, отлетевший дух не от мира сего.

— А вы проделали длинный путь из Керри, — сказал я ему.

— Откуда вы знаете?

— Я имею в виду ваш акцент, разве не так там говорят? Моя мать, храни ее Бог, была из Страдбелла.

Что-то изменилось в его взоре. Мне показалось, он удивился, хотя я понимал, что такой человек не так уж часто будет обнажать чувства по какому бы то ни было поводу. Но он не успел ничего ответить, как из тьмы прозвучал тихий голос:

— Давай-ка сюда майора, Бинни.

Там был ряд деревянных кабин с дверьми из матового стекла, чтобы создать интимную обстановку для посетителей, еще один реликт викторианских времен. В крайней кабине за столом сидела молодая женщина. На ней были теплая мешковатая полушинель и шарф, окутывающий голову. Из-за этой одежды больше ничего нельзя было рассмотреть.

Бинни, стоя сзади, неумело обшарил меня сверху донизу в поисках припрятанного оружия; делал он это так неловко, что я мог бы трижды прикончить его, если бы захотел.

— Доволен? — спросил я.

Он отступил назад, и я повернулся к девушке:

— Саймон Воген.

— Я прекрасно знаю, кто вы такой.

— Значит, у вас есть преимущество передо мной.

— Нора Мэрфи.

Судя по говору, она была скорее американкой, чем ирландкой. Действительно, вечер сюрпризов. Я сказал:

— И вы собираетесь пойти на катере из Обана?

— И вернуться обратно.

На этом можно было считать, что формальности успешно выполнены; я выдвинул стул из-за стола и уселся.

Я предложил ей сигарету, и, когда поднес спичку в сложенных ладонях, огонек на мгновенье выхватил ее лицо из темноты. Темные, холодные глаза, высокие скулы и широкий, несколько чувственный рот.

Когда спичка погасла, она сказала:

— А вы выглядите удивленным.

— Я ожидал встретить мужчину.

— Так похоже на всех вас!

— На высокомерных англичан, хотите вы сказать? Носок сапога для собаки и плеть для женщины. Разве не так говорят? Думаю, что у меня появилась такая возможность.

Она рассмеялась, чем удивила меня, хотя было похоже, что она сделала это вопреки своему желанию.

— Принеси человеку виски, Бинни, только убедись, что это «Джеймсон». Майор всегда пьет «Джеймсон».

Он пошел к бару, а я спросил:

— Он кто, ваш друг?

— Его зовут Галлахер, майор Воген. Бинни Галлахер.

— Молод для таких дел.

— Но довольно стар для своего возраста.

Бинни поставил бутылку и единственный стакан на стол и оперся на перегородку, сложив руки.

Я наполнил стакан и сказал:

— Похоже, вы все знаете обо мне, мисс Мэрфи.

— Саймон Воген, родился в Дели в 1931 году. Отец — армейский полковник в Индии. Мать ирландка.

— Тем больше стыда на ее голову!

Она как бы не слышала моего замечания и продолжала:

— Винчестер. Сэндхерст. Военный крест в полку Герцога Веллингтонского в 1953 году. Они должны гордиться вами там, в академии. Офицер, джентльмен, убийца.

Когда она сердилась, американский акцент был еще более заметен. Настала явно умышленная пауза, они ожидали моей реакции. Когда я сделал невинный жест, протянув руку к бутылке, то этого было достаточно для Бинни, который моментально опустил руку в карман пальто.

— Будьте осторожны, — сказал он.

— Я сама с ним справлюсь, — ответила она.

Я не мог быть до конца уверен, что вся эта уловка не задумана заранее, чтобы проверить меня, но то, что они говорили по-ирландски, представлялось интересным. Уж если эта девушка, Мэрфи, так много знала обо мне, как хотела показать, то она должна знать и то, что я бегло говорю по-ирландски благодаря моей матери.

Я налил себе еще стакан и спросил Бинни по-ирландски:

— Сколько тебе лет, парень?

Он машинально ответил:

— Девятнадцать.

— Когда делаешь обыск, то свободный пистолет найдешь легко, но не забывай о кобуре под мышкой, иначе не доживешь до двадцати.

Что-то снова появилось у него в глазах; вместо него ответила девушка, на этот раз по-английски:

— Слушай майора внимательно, Бинни. У него большой опыт в такого рода делах.

— Вы что-то сказали о том, что я был убийцей? — поинтересовался я.

— На Борнео в 1963 году. В Селенгаре. Вы приказали казнить четырнадцать партизан, чья единственная вина была в том, что они сражались за свободу своей страны.

— Это сомнительная точка зрения, потому что все они были коммунисты-китайцы.

Она полностью игнорировала мои слова и продолжала:

— А мистер Ху Ли, которого вы пытали и избивали несколько часов, а потом застрелили якобы при попытке к бегству? Все газеты называли вас Зверем Селенгара, но военное министерство не хотело шума и замяло дело.

Я невольно улыбнулся:

— Бедный Саймон Воген! Он никогда не придет в себя после восемнадцати месяцев, которые просидел в китайском лагере для военнопленных в Корее.

— Но вы же не отсидели все, они выпустили вас.

— Когда я уже ни на что не был годен.

— И теперь вы торгуете оружием.

— С людьми вроде вас. — Я поднял стакан и бодро провозгласил: — За Республику!

— Вот именно, — ответила она.

— Так о чем же мы здесь говорим? — Я аккуратно допил свой стакан. — Мистер Мейер ожидает встречи с вами; он здесь, недалеко. Он просто хотел, чтобы сперва с вами встретился я; что-то вроде меры предосторожности.

— Мы точно знаем, где остановился мистер Мейер. В отеле на Ларган-стрит. А у вас номер пятьдесят три в «Гранд Сентрал».

— Как всегда, только самое лучшее, — ответил я. — Это влияние образования в закрытых привилегированных школах, как вы понимаете. А бедный старый Мейер никак не может забыть бегства из Германии в 1938 году, поэтому он бережет деньги.

Позади нас с треском распахнулась входная дверь, и в бар ввалилась группка молодых людей.

Их было четверо; все одеты одинаково: в кожаные сапоги, джинсы и грубые куртки. Это, как я понимал, была своеобразная униформа, знак принадлежности к группе. Если ты одет иначе, ты чужой. Их лица и развязное поведение ясно об этом говорили. Это были злобные молодые звери, которых можно видеть во всех больших городах мира от Белфаста до Дели и от Дели до Белфаста.

Запахло скандалом, и бармен прекрасно понял это; его лицо напряглось, как только четверо парней открыли дверь и уставились внутрь. Потом они двинулись к стойке, впереди, гадко улыбаясь, шествовал рыжеволосый парень лет семнадцати — восемнадцати.

— Добрый вечер, — сказал он бодро, подойдя к стойке.

Бармен в ответ нервно кивнул:

— Чем могу служить?

Рыжий парень стоял, положив руки на стойку, дружки сгрудились за его спиной.

— Мы собираем деньги на новый придел при соборе Святого Михаила. Каждый в нашем приходе уже сделал взнос, и мы знаем, что вы не останетесь в стороне. — Он снова оглядел зал. — Мы собирались спросить у вас полсотни фунтов, но, как я вижу, дела идут не очень-то хорошо, так что поладим на двадцати пяти.

Один из его дружков потянулся через стойку, взял пинтовую кружку и начал наливать себе пиво.