— И как? Он нашел что-нибудь?

— Сказал, что не нашел рубинов. И что русские монахи ни причем, их оклеветали. Рубины не выходили за пределы страны.

— И все?

— Ну да. А что еще?

— А доказательства?

— Какие доказательства? — удивился Аршинов.

— Ну, что рубины в Абиссинии.

— Не знаю, он ничего не сказал, да и мне как-то не с руки было расспрашивать. Мое дело отвезти и привезти. А потом Агонафер умер.

Решив пока не рассказывать Аршинову о пергаменте, я продолжила спрашивать дальше:

— И что теперь? Менелик Второй так и останется самозванцем?

— Понятия не имею. Меня все это очень волнует. Ведь разрешение на колонию мне дал негус Иоанн, а Менелик его терпеть не мог, забрасывал его разными унизительными письмами, на бой вызывал, и, скорее всего, обрадовался, когда Иоанна убили в битве. Так что может быть, что он не допустит основания колонии. И как этот барьер перейти, уму непостижимо!

— Очень просто, Николай Иванович, — улыбнулась я. — Давайте найдем эти рубины, раз они не вышли за пределы Абиссинии, преподнесем их негусу, а он даст разрешение на колонию. Как вам мой план?

— План хорош, да как его исполнить?

— А вот об этом поговорим на корабле.

— Договорились, Аполлинария Лазаревна, с вами хоть в омут!

Аршинов подозвал мальчишку, расплатился и мы вышли на душную пыльную улицу.

Глава третья

Внезапное нападение. Расследование Рощина. Аполлинария решает раскрыть тайну пергамента. Ассабский залив. Итальянская канонерка. Таможенный досмотр. Важная бумага. Аршинов побеждает.

В порт мы решили не идти пешком, а взять коляску. Смуглый, словно высушенный снаружи и изнутри, возчик лихо докатил нас до самых сходен, всю дорогу оглушительно крича и щелкая кнутом.

Не успели мы сойти с коляски, как к Аршинову подбежал Али и что-то взволнованно принялся рассказывать.

— Полина, голубушка, тут недалеко. Вы дойдете сами, а мне срочно отойти надо. Уж простите.

— Конечно, Николай Иванович, о чем разговор? Не беспокойтесь, я доберусь.

Матросы споро загружали корабли разными тюками и ящиками. Отовсюду неслись крики грузчиков, в воздухе стояла пыль, пахло смолой и горячим машинным маслом. "Северная Пальмира" была в двух шагах, как вдруг земля ушла у меня из-под ног — мне на голову накинули какой-то вонючий мешок и потащили в сторону. Я кричала и отбивалась, но кто мог услышать мои крики в суете и грохоте порта?

Все происходило быстро и в абсолютной темноте. Я чувствовала, что напавших на меня несколько. Пока одна пара рук держала мешок на голове, две другие общупывали меня с ног до головы: залезли под белье, расшнуровали ботинки, а стоило мне дернуться или подать голос, как мешок так затягивался на шее, что я начинала задыхаться.

Наконец, обыск закончился. Мне спешно натянули ботинки на ноги, потащили куда-то, стукнули в спину и я, вылетев вперед, упала на булыжную мостовую, сильно ударившись коленкой и лбом. Удар, правда, смягчил мешок, который мне так и не сняли.

Сколько я лежала — не помню. Ко мне подбежали какие-то люди, подняли на ноги, освободили голову — я зажмурилась от яркого света. Среди помогавших оказались два матроса с "Северной Пальмиры". Я попросила их отвести меня на корабль. Спотыкаясь и наступая на шнурки ботинок, я кое-как добрела до своей каюты и упала на койку.

Мне было противно. Я ощущала себя грязной, ведь чужие руки шарили по моему телу. Мне необходимо было выкупаться, чтобы смыть с себя это ощущение.

Но сначала надо было проверить, на мечте ли пергамент монаха Фасиля. Да, он лежал там, куда я его и положила.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказала я, мгновенно вытащив руку из-под матраса и лихорадочно пытаясь привести себя в порядок.

Вошел первый помощник.

— Аполлинария Лазаревна, добрый день, как вы себя чувствуете?

— Спасибо, Сергей Викторович, уже лучше.

— Мне рассказали, что с вами случилось. Вы можете разъяснить положение?

— Как вам сказать, Сергей Викторович, все произошло так быстро и внезапно. Помню лишь только, что нападавшие молчали, поэтому определить, откуда они родом, не было никакой возможности.

— Они над вами издевались?

— Если не считать мешок на голову и обыск по всему телу за издевательство, то почти и нет.

— Что-нибудь у вас пропало?

— Да, сумочка.

— Там были деньги?

— Совсем немного, рублей десять-двенадцать. Мне не хотелось тратиться, и поэтому я много не взяла с собой.

— Думаю, поэтому вас и обыскали. Решили, что вы прячете деньги где-нибудь в платье.

— Я тоже так думаю, — кивнула я, хотя думала совершенно не так.

— Вы же поехали в город с провожатым. Куда подевался г-н Аршинов?

— К нему подбежал его слуга Али, и Аршинов меня оставил.

— Нехорошо, — покачал головой Рощин. — Александрия — воровской город, негоже было оставлять даму одну.

Мне пришла в голову мысль.

— Скажите, Сергей Викторович, кто-нибудь из переселенцев отправился в город?

— Конечно. Мы дали возможность людям немного размяться. Отправили две большие шлюпки. Скоро они должны вернуться. Иван Александрович разрешил прогулку до шести. Вы думаете, что на вас напали наши люди?

— А с чего бы им тогда молчать, когда они меня обыскивали? Только чтобы не выдать того, что они русские.

— Возможно, вы правы, — задумчиво произнес Рощин. — Я выясню, кто из поселенцев был на берегу. Отдыхайте, Аполлинария Лазаревна.

— Сергей Викторович, мне бы бадью какую-нибудь с водой. Вся изгваздалась.

— Я распоряжусь, — кивнул он и вышел из каюты.

Воду принесли два дюжих матроса в бочке с ручками. Она оказалась пресной — не зря в Александрии запасались водой. Благодать! Я вымылась, постирала белье (вновь помянув добрым словом наш женский институт, где всему этому учили), и почувствовала себя на седьмом небе — все тело дышало, а о неприятном инциденте напоминала только ссадина на лбу. Что ж, ее можно прикрыть шляпкой.

На палубу я вышла вовремя. К судну подходили две шлюпки с возвращающимися с берега поселенцами. Я разглядела среди них Аршинова с мальчиком, Маслоедова в окружении сестры и жены, рядом возвышался хмурый осетин Георгий Сапаров. В другой шлюпке сидели казак Толубеев с сыновьями, чиновник Порфирий Григорьевич Вохряков и Лев Платонович. И это не считая тех поселенцев, которых я просто не запомнила.

Прежде всего, надо было рассказать Аршинову, что со мной приключилось. Уж он сможет мне помочь. Но тогда придется сообщить и об обыске в комнате, и о пергаменте. Почему-то мне не хотелось этого делать, так как гнусная мыслишка о том, что именно Аршинов может быть причастен ко всем этим тайнам, не отпускала меня. Но я отогнала ее. Ведь кто, как не Николай Иванович, показал себя с прекрасной стороны в Париже?[15] И подозревать его, по меньшей мере, нелепо. А союзник, обладающий полнотой знаний о том, что происходит, не помешает никогда!

Аршинов, только взойдя по сходням, кинулся ко мне:

— Полина, вы живы-здоровы! Боже, какой я болван, что оставил вас одну!

— А что случилось? Почему вы так быстро ушли? С вами все было в порядке?

— Да, просто одна женщина из поселенцев упала в обморок, Али увидел это — он ждал меня около склада, я приказал ему там стоять, поэтому и позвал. Ах, если бы я знал!

— Ничего, Николай Иванович, все обошлось!

— Как это обошлось? Эх, если бы задержаться на берегу! Я бы всю береговую охрану на ноги поднял!

К нам подошли Головнин и Арсений Нестеров.

— Может, я осмотрю вашу ссадину, г-жа Авилова? На южном ветру она еще загноится, вам это ни к чему.

— Спасибо, Арсений Михайлович, зайдите ко мне, буду рада.

Головнин хохотнул:

— Я теперь, Аполлинария Лазаревна, буду за вами с винчестером ходить. За вами пригляд нужен.