— Мадам Авилова, вы бы не хотели немного прогуляться по городу? С удовольствием составлю вам компанию.
— Разве мы не едем все вместе?
— Да, но мне бы хотелось показать вам особые лавки, с шелками и благовониями.
— Спасибо, месье Головнин, я не расположена сейчас к тратам. А город мне покажет Николай Иванович, он был тут не раз, — мне совершенно не нравилось совершать прогулку в обществе выпившего провожатого.
— Ну, тогда мы с Арсением Михайловичем отправимся запечатлевать виды.
Охотник откланялся и исчез, а я отправилась в каюту надеть дорожное платье.
И остановилась на пороге. Кто-то посещал каюту и рылся в моих вещах. Хотя незваный визитер старался положить все на место, но я знала, что он здесь был: салфетка свешивалась со стола немного криво, одеяло на кровати морщило, а ведь я всегда, по привычке, вбитой еще в женском институте, натягиваю его на кровать, уходя из комнаты. Институтка не должна показывать, что она пользуется постелью.
Вытянув из-под койки саквояж, я обнаружила, что в нем все перевернуто. Даже мои флакончики с разными порошками были притерты не до конца. Все это меня настолько неприятно поразило, что я решила впредь быть более осторожной. Ведь вполне вероятно, что не найдя того, что искали, преступник не остановится, чтобы обыскать меня. Значит, надо постоянно быть рядом с кем-нибудь, кому я доверяю. А кроме Аршинова и арапчонка Али, я никого ранее не знала. Каждый вызывал подозрения.
Достав пергамент, я положила его на дно саквояжа, решив, что второй раз ко мне больше не полезут и, переодевшись, вышла на палубу.
Александрия кишела профессиональными попрошайками. Город оглушил шумом, яркими красками, кричащими мальчишками, предлагавшими всякую всячину: холодный лимонад, восточные сладости, резных верблюдиков.
Мы с Аршиновым бродили по узким улочкам с глинобитными стенами, протянувшимися вглубь от Восточной бухты, прогулялись по антикварным лавочкам во французских садах, полюбовались домами, украшенными машрабией — резными деревянными фонарями на окнах.
Когда же пришло время перекусить, мы нашли прохладную таверну с низкими сводчатыми потолками. Нам тут же принесли мункачину — салат из апельсинов с оливками, бабагануш из баклажан, потом подали острый фасолевый суп, курицу в меду с орехами, а на десерт — кофе в маленьких чашечках и восточные сладости. Я ощущала себя на верху блаженства после пресной корабельной кухни.
— Николай Иванович, а что же дальше было с сыном царицы Савской? — спросила я.
— О, это удивительная история! Сын Соломона вырос весь в папашу — такой же умный и головастый. Царица на него не нарадовалась. И когда Менелику исполнилось шестнадцать — возраст совершеннолетия, она, собрав богатые дары, отправила его к отцу.
Долго шло посольство из страны Куш — так называли Эфиопию, пока не добрались до страны Иудейской. Царю Соломону доложили, что его сын Менелик хочет его видеть, и царь решил испытать его так, как когда-то испытывал его мать. Он приказал одному из слуг надеть роскошные царские одежды и сесть на трон, а сам смешался с толпой придворных.
Менелик Соломонид[13] подошел к трону, но не поклонился, а пристально посмотрел на «царя». Потом отвернулся, поискал глазами, и сразу выделил глазами Соломона, хотя он ни разу в жизни не видел его, да и портретов тоже не было. Сыграло сыновнее чувство. Он поклонился отцу и сказал: "Великий царь, я, сын твой, Менелик, пришел засвидетельствовать тебе свое почтение и передать тебе те дары, что послала моя мать, царица Савская!" Ну, может, он как-то по-другому сказал, но суть была ясна: сын узнал отца. Соломон вышел из толпы царедворцев, обнял сына и пригласил его пожить во дворце, сколько тот пожелает.
Менелик с радостью согласился и остался при дворе. Он был очень любознательным юношей: участвовал в храмовых богослужениях, возносил почести ковчегу Завета, в котором лежали священные скрижали. Он объезжал границы, наблюдал за сбором фиников и гранатов, строительством дорог. Он восхищался мощью государства, расцветающим под неусыпным взором царя, и понимал, как далеко простерлась власть мудрейшего Соломона.
Лишь одно волновало его, воспитанного матерью в религии отца: у царя было 700 жен и 300 наложниц разной веры. Они поклонялись идолам, и не верили в единого бога. Некоторые из идолов были столь омерзительны, что требовали человеческих жертв. Более того, сам царь не гнушался обрядами и проводил их в капищах чужеземных богов вместе со своими женами.
И тогда у Менелика возник план. Он попросил несколько молодых людей, преданных ему, помочь в одном секретном мероприятии. Заручившись их согласием, он пришел к отцу и попросил у царя Соломона разрешения отбыть на родину, к матери, царице Савской. Царь согласился с неудовольствием, уж больно понравился ему смышленый сын, и Менелик принялся собираться в обратный путь. Соломон одарил его богатыми дарами, предоставил свиту и охрану. Менелик попросил, чтобы в его свите были те юноши, которые согласились помочь ему.
В последнюю ночь перед отбытием Менелик сотоварищи пробрались в Святая Святых Храма и украли Ковчег Завета. Они вынесли его через подземный ход, прорытый по приказу Соломона. Царский сын прихватил также шкатулку, которая лежала рядом с ковчегом.
Никто не хватился пропажи, так как в Святая Святых позволительно входить только первосвященнику и только раз в год, так что у Менелика было время добраться до дома. Ковчег он спрятал в Аксуме, в городе на севере Абиссинии, а потом, спустя многие годы, на том месте была построена церковь Святой Марии Сионской. С тех пор стал ковчег абиссинской святыней, хотя никто его не видел и не открывал. Нельзя.
Аршинов замолчал, отпил уже холодного кофе и жестом приказал мальчишке-слуге принести другую чашку.
— А что было в той шкатулке, которую Менелик украл вместе с ковчегом? — спросила я.
Аршинов улыбнулся:
— Сметливая вы, Аполлинария Лазаревна. Ничего не упустите. В той шкатулке лежали четыре рубина неимоверной красоты и прозрачности. Их он подарил матери, и царица носила их, не снимая. Сын так и объяснил ей, что по соломоновым законам отец ребенка должен предоставить матери вспомоществование, чтобы они с сыном не терпели нужды. Вот он и взял то, что ему полагалось по праву. Довод, конечно, спорный, но разумный.
С этими рубинами Менелик короновался на царство после смерти Савской, и принял имя Менелика Первого. С тех пор каждый царь, или как тут принято говорить, Негус негест,[14] восходящий на престол, надевал диадему с этими рубинами, как знак непрекращающейся династии от самого царя Соломона.
— И нынешний негус, Менелик Второй? — поинтересовалась я, откусывая приторно-сладкое печенье.
Аршинов вновь как-то странно на меня посмотрел, словно раздумывая, говорить или нет. Наконец, произнес:
— Полина, я вас знаю не первый день, поэтому открою вам одну тайну, — он оглянулся, словно боясь чего-то. — Меня эти рубины очень заинтересовали.
— Постойте, постойте, Николай Иванович, я чего-то не понимаю. Вы же говорили, что хотите основать колонию. Что это, блеф? Обман? А как же все эти люди, что поверили вам?
— Нет, ну что вы! Все правильно, я от своих слов не отказываюсь. Еду ради колонии. Но и к рубинам интерес имеется. Дело в том, что пропали они.
— Как пропали?
— После внезапной смерти негуса Иоанна VI пропали. Когда Иоанна в 1889 году убили, то Менелик Второй лично захватил власть в стране. Его надо короновать, а рубинов нет. А раз нет, то и права он не имеет властвовать, раз не коронован. Понимаете, какое дело?
— Понимаю, но вы тут причем?
— Да я был там, у негуса, единственный русский недуховного звания.
— И что?
— А то, что подозрение пало на двух православных монахов, Антония и Феодосия, которые жили в горном монастыре Дебре-Дамо, но в то время находились при негусе. Они торопились вернуться в Россию, так как их монастырь праздновал 600-летие со дня основания, и они непременно желали участвовать в празднествах, молебнах и крестном ходе. После их отъезда и обнаружилась пропажа рубинов. Поэтому Менелик приказал Фасилю Агонаферу отправиться в Россию и разыскать пропажу. Фасиль знал русский и много общался с нашими монахами. Меня лично негус Иоанн попросил отвезти его в Россию и привести обратно. Я согласился.